Луга русской царицы

Однажды на игривый вопрос о моём настольном чтении, вместо того, чтобы ответить, как и все нормальные люди, возвышенно, про Сартра али Фейхтвангера какого-нибудь, взял да и бухнул правду-матку: "Я, — говорю — Пушкина взялся перечитывать." И густо покраснел.

А смысл перечитывать был — не каждый раз удостаиваешься присутствовать при рождении великого языка, коим суждено было стать русскому. Ведь за одну короткую жизнь выяснилось: спотыкучая дурнушка в чопорном наряде шестистопного амфибрахия оказалась так необыкновенно хороша в лёгком наряде двухстопного ямба. Так хороша! При её появлении устыдились говорить пусто и высокопарно, а вот писать стали просто и сильно, чтобы быть под стать ладной русской красавице, царице. Одним лёгким касанием пушкинского гения по-новому высветились контуры русской народности. А вместе с тем проявились и пугающие пустоты русской души, экзистенциальной в своей сущности, в которую обеспокоенный Запад заглянул — и ужаснулся.

За золотым веком русской литературы последовал серебряный, когда через оглушительное совершенство набоковского стиля стало ясно, что дальше двигаться уже некуда — достигнут предел. А изумительная проза Булгакова уже не вполне обслуживалась материей русского языка: "Боги, боги мои!", как попытки напиться из колодцев смерти, вычерпав до дна колодец жизни, колодец русской словесности. Но русская литература на этом не кончилась, нет. Просто вольный поток, вобрав в себя бурые местечковые топи, начал разливаться вширь, мало-помалу превращаясь в огромное водохранилище, соблазн советского строителя. Кое-где, впрочем, стало заболачиваться.

Сладкая гипертрофированная разрывность русского сознания перестала умещаться под глянцевой обложкой русского романа. Наша мысль не ходит прямо, но забывчиво плутает по сказочному лесу. А вникать в детали не хочется — лень; а скорее дело в том, что детали оказываются неважными, ненужными: И в самом деле, помнит ли кто, как была убрана кровать старухи-проценщицы? А ведь Достоевский так старательно, по-школярски, выводил все никчёмные детали комнатки. Закон жанра. Так требовала логическая линия повествования. "Нельзя сказать, что русские не понимают дефектности своего вербального бытия. По крайней мере, они её чувствуют и даже как-то пытаются скорректировать. Страшным усилием воли русский всё приподнимает, приподнимает логическую линию повествования и в результате (иногда) игла логоса не возвращается в исходную точку, а проходит на волосок над ней." Но русское сознание дефектно лишь в своей рациональности, а ослабни обременяющая рациональная узда — чудесно соскальзывает в миры горние. Ведь не из постельного белья Раскольникова появилась "страшная свобода моя" Достоевского, тут глубже. "Русский иррационализм глубже, он под рационализмом… Русская православная тайна — невыразима, и эта невыразимость уютна, сладка. Божественна." Ну а раз так, то задачей становится найти вменяемую литературную конструкцию (не добровольное писательское сумасшествие), что высвобождает особую ритмику языка. Мощь такой ритмики разносит логику повести на клочки, устанавливая драгоценный синхронизм с мечтательной русской душой, обеспечивая её прорыв в иррациональное. Ведь не пристало же русской царице век ходить по дворцовым коврам, а резвиться ей на лугах и в лесах, тут и там, где ей вольно и смешливо. Вот за поисками такой литературной конструкции и появилось "единственное серьёзное гипертекстовое произведение".

Когда я прочитал "Бесконечный тупик" Д.Е.Галковского, то только охнул: "Вот это да!" Это новый вид литературы по форме, это наконец-то осознанная новая форма русской философии. Те же философы "серебряного" разлива просто "отдыхают" после такого, за естественным исключением Розанова, чей postmortem только разворачивается.

Русская душенька наконец получила те пространства, которые так долго искала. Сам принцип гипертекста предполагает хождение по кругу. Начав со знакомых земных построек исходного текста, читатель отправляется в путешествие в огромное воздушное пространство гипертекста. Здесь читатель парит, переправляемый с одного воздушного потока-ссылки на другой. Парит легко и свободно. Свободно — потому что закрыть книгу можно в любой момент, не мучаясь собственной подлостью от недочитанной главы. Но движение в пространстве БТ захватывает. Очень уж напоминает разговор с живым собеседником. Как и в разговоре, злободневная тема повторяется от раза к разу на завершении цикла из свежих новостей, анекдота, невнятных сентенций, каждый раз открываясь с нового угла. Но мало-помалу начинает ощущаться какая-то система в связях воздушных потоков. Ссылки-то организованы не случайно. Спустя некоторое книжное время начинает закрадываться подозрение: уж не в воздушной воронке ли ты? Угораздило же попасть в смерч, что опасно закручивается к ощутимо густеющему эпицентру! Закручивается в самый центр пустоты, что по разрастающемуся объёму намёков, угадывается как "русская душа, что молчалива, бессловесна и бесформенна". Гипертекст Галковского написан по подобию русского сознания, и написан для исследования русского сознания, русской души, являясь уникальным литературным и философским феноменом. И нас, русских, можно с этим поздравить.

Но есть ещё одна особенность гипертекста, о которой сам Дмитрий Евгеньевич если мог, то только догадываться в 80-е, когда жерла сердитых ЭВМ загружались тяжёлыми колодами перфокарт. Разговорная и ссылочная подкладка гипертекста, переиначенная в контексте современного персонального компьютера, да ещё и подключенного к мировой паутине, превращается в блог (слово то какое пртивное — ну да за неимением лучшего…). Блог представляет собой ничто иное, как гипертекст, который в редких случаях маститых пользователей ещё сопровождается вступительной статьёй. Можно сказать, что эстетика и литературная техника современного русского блога оказалась подготовленной Галковским за несколько лет до его возникновения. Но вот центры фокусов блоговских воронок оказались сбиты весьма причудливо, что не могло не задеть чувств писателя, стоявшего у истоков стиля.

"Расфокусировка" гипертекста интернетовских блогов, таких как "Живой Журнал", нашла отражение в, мягко говоря, предвзятой разборке между Дмитрием Галковским и Константином Крыловым, самым читаемым публицистом ЖЖ. От подобных разборок не выигрывает никто: ни Крылов, ни читатели, ни сам Галковский, в чьём кармане угадывается коробка со спичками (можно догадаться и про этикетку: "Смерть блоггеру!" на фоне горящей прифронтовой деревеньки). Крылов практически стал профессиональным блоггером, собрав беспрецедентную по числу и активности аудиторию, и начав писать много, разно и с сердцем. Возможности гипертекста используются им на всю катушку: тут можно найти и характерную цикличность тем его ЖЖ-дневника, и мастерски используемую паутину ссылок, своих и корреспондентов. Но не таким видел будущее своей повести-гипертекста сам Дмитрий Евгеньевич. Думал ли он, что литературная конструкция, спроектированная для вдумчивых полётов свободной русской мысли, будет обслуживать проект молодых политологов, да ещё такого насыщенного политического окраса?! Вместо "Осенней прохлады, запаха прелых листьев и живого домашнего дыма" будет в блогах звучать:

— Как можно победить крыс?
— Нужно самому стать железной крысой!

Хором:

— Нужно стать железной крысой!!

Да и собственно разработка национальной темы Крыловым, жёсткая, по-аристотелевски рациональная, должна претить Галковскому, понимающему русскую идею как сложнейшее русское христианство, уравновешенное секулярным нигилизмом. Впрочем, об этом следует сказать особо.

У всякого, не убоявшегося заглянуть в бездонный колодец русской души, появляется навязчивая идея этот колодец сохранить, оградить от пыльных ветров, поднятых мировыми кочевниками наших дней. В прошлом, когда не ограждали — мутилась чистая вода пришлыми декабристскими ересями, а коли расплёскивали из колодца целыми вёдрами — поднималась жуткая муть социальных катаклизмов, революций или реформ. И только в правление тишайших царей удавалось сохранить тончайший баланс экспансионизма православия со здоровым мужиковым скептицизмом русских. Благо русского человека в консерватизме, и как следствие — в изоляционизме. "Розанов говорил, что общество в России бессодержательно, а каждый русский в отдельности — содержателен. Поэтому, думается мне, когда у русских начинается история, реформы, революции, короче "прогресс", то "бессодержательная", то есть внешняя, наносная культура наваливается всей глыбой на русскую индивидуальность и давит ее под собой, а когда " событий нет" русской душеньке хорошо и не надо ничего. "Ничего не надо" — это внутренний пафос русской цивилизации, ее тоска, томление — как о счастье несбыточном."

То есть конфликт получается не совсем, чтобы личный. Не объясняется он и разницей творческих калибров — незаурядные способности Крылова неоспоримы. Да и цели проекта Крылова и его сотоварищей "вполне себе", особенно принимая во внимание молодость его участников, также как их готовность жертвовать творческим объёмом в угоду чётким линиям одномерных политических деклараций. Конфликт же в том, что поколение-2000 отвергло дар новой русской философии, предпочтя скороспелую политическую инициативу. Променяло наследство великого царства на шубу с круглого плеча русской царицы — так это может видеться из московской квартирки Галковского. Настоящий момент — трагический для Дмитрия Евгеньевича: происходит отделение по живому мясу того, что он считал неотделимой частью новой русской философии. Его недавняя декларация в Живом Журнале очень многозначительна, и знаменует дальнейший путь ЖЖ, уже "безблагодатный-по-Галковскому": "Крылова же я не поливаю. Он мне не конкурент. Для меня ЖЖ телефон, а не среда обитания."

Публицистика оказалась судёнышком утлым, невместительным для тяжёлого писательского/философского дара Галковского. Ведь ему нужно обжарить каждый пончик своей мысли со всех сторон, чтобы не только тесто, но и начинка пропеклась. В этом он повторяет публицистическую судьбу своего великого предшественника, Розанова. Некоторые публицистические разборки ДЕГ очень глубоки в силу глубокой посадки его судна. Некоторые же черпают бортами по полной, обдавая солёной водой критичных читателей. Последние, понятно, критикуют: "У нас в архитектуре говорят: "Бойтесь человека, который прекрасно умеет рисовать." Он может нарисовать красиво любую саму никчёмную или неадекватную идею. Он нетребователен к своим вариантам, берет первую попавшуюся мысль, с блеском её излагает, а потом в натуре оказывается пустышка. Вот и Галковский, по-моему, не слишком утруждает себя проверкой своих идей на соответствие реальности, поскольку своей эквилибристикой может доказать что угодно. Так греческие ораторы-софисты на спор или за плату убеждали сначала слушателей в одном, а потом — в прямо противоположном."

Но не будем торопиться с оценками. Отступим шаг назад и оглядим поле приложения сил публицистов свежим взглядом. Откроются две перспективы: одна — из настоящего "зри в корень"; вторая — из будущего "делай историю". Так вот у Галковского первая опция в откровенном услужении у второй. Судите сами: "Розанов писал: Жизнь — раба мечты. В истории истинно реальны только мечты. Они живучи. Их ни кислотой, ни огнем не возьмешь. Они распространяются, плодятся, "овладевают воздухом", вползают из головы в голову. Перед этим цепким существованием как рассыпчаты каменные стены, железные башни, хорошее вооружение. Против мечты нет ни щита, ни копья. А факты — в вечном полинянии."

Есть, есть же в такой перспективе долгосрочный оптимизм. Вот представим себе, в стиле "Кода да Винчи" (исторически вольном), матёрых умниц-контрразведчиков того времени, итальянских инквизиторов. Сидят, рассматривают чертежи некоего художника да Винчи. "Нарисованы красиво," — задумчиво говорит один из них, — с завихлюшечками, и вообще…" — лёгким кистевым отмахом завершая мысль. "Не-а, летать не будет, — беспокойно расчёсывая лысеющий череп, отвечает другой; ворчит — Это уже третий, кто такую мухарейку собирает, ищи-свищи потом этих лётчиков под обрывом." "Ну всё, постановляем, — вступает начальник "тройки" по борьбе с ересями, — этого, как его, да Винчи выпрем из Флоренции для профилактики, а вот Джорданку — на костёр—тот голубец по 58-ой вчистую проходит."

В сухом остатке: идея Леонардо была, положа руку на сердце, швах. А вот мечта… а из мечты получилась авиация.