В очередном заседании Экспертного АПН-клуба приняли участие: политолог, д.э.н. Иосиф Дискин, директор Института региональных проблем Максим Дианов, руководитель аналитического отдела Института региональных проблем Индира Дунаева, директор Агентства прикладной и региональной политики Валерий Хомяков, директор Центра политической конъюнктуры Валерий Федоров, член Научного совета Московского центра Карнеги Андрей Рябов, политолог Владимир Васильев, руководитель группы «Меркатор» Дмитрий Орешкин, президент Фонда «Институт развития» Виктор Милитарев и заместитель председателя Межрегионального Фонда президентских программ Владимир Жарихин и руководитель Агентства политических новостей Станислав Белковский.
В центре внимания были два вопроса:
Каковы основные вызовы современной России, и в какой мере они осознаются российским обществом?
Осознает ли эти вызовы коллективный Путин и намерен ли он отвечать на них?
Иосиф Дискин: Могу констатировать, что заседания нашего клуба уже давно сформировали новое качество дискуссии. Поэтому, хотя и собрались мы в преддверии второй годовщины избрания Владимира Путина президентом России, полагаю, мы не должны ориентироваться на текущие проблемы политики. Мы имеем право и должны ставить вопросы более широко – с точки зрения стратегии и истории нации.
Поэтому на сегодняшнем заседании клуба я предлагаю обсудить два вопроса.
Первый: Каковы национальные вызовы современной России и в какой мере они осознаются российским обществом?
Второй: осознает ли эти национальные вызовы «коллективный Путин» и есть ли у него желание на них отвечать.
Это, бесспорно, непростой вопрос, но достойный здесь присутствующих людей, потому что без ответа на него все остальное как бы «провисает».
Можно констатировать, что за последние полгода национальные вызовы очень изменились, трансформировались, по-другому читаются. Многие простые утилитарные вещи, которые мы видели совсем недавно, например, допинговый контроль на Олимпиаде, уже рассматривались и российским народом, и экспертным сообществом часть национального вызова для страны. А многие реальные вызовы в это же время вообще остались за кадром.
Максим Дианов: Общественное обсуждение ситуации на Олимпиаде и вокруг Олимпиады было реакцией на внутренние вызовы, которые уже существуют в обществе. Нужен был лишь повод для того, чтобы это все выплеснулось. Основной крик был - «обижают, ребята!». Надо из этого как-то выкарабкиваться. Нас обижают уже по стольким параметрам, что даже трудно все перечислить и зафиксировать. Если пытаться структурировать, то зоны неизбывной обиды - это идеология, экономика и внутренняя политика. Под идеологией я в данном случае имею в виду национальную идею, о которой так долго говорил Борис Николаевич и призывал в течение двух месяцев ее немедленно создать, но и два месяца прошло, и пять лет, но ничего из ускоренной разработки национальной идеи не получилось. Это вопрос о том, что Россия представляет собой в изменившемся мире, в меняющемся мире и на что она может претендовать – ведь претензий у нас как всегда очень много, а возможностей становится все меньше и меньше. Ощущается отсутствие национальной идеи, отсутствие идеологии в целом. В первую очередь, духовного развития, во вторую - экономического. Населением это ощущается на достаточно сильном эмоциональном уровне, что и показала реакция на Олимпийские игры в Солт-Лейк-Сити, хотя раньше было еще больше обид, притеснений и всего что угодно. А чего мы, собственно, ждали? И так получили больше того, чем заслуживали. На что рассчитывать, если у нас тридцатидевятилетние и сорокалетние лыжники и лыжницы, продукт советской эпохи - Егорова и Прокуророва, а молодых-то - нет.
Первое и главное - это отсутствие и невозможность нормального формулирования национальной идеи. Сюда же относится и проблема позиционирования России в мировом сообществе. И здесь уже нужно делать выбор - либо встраиваться в мировой глобальный порядок, устанавливаемый США и транснациональными корпорациями, либо бороться с глобализмом. Это основной момент, который интересует сейчас всех на уровне международной политики. Мы, по сути дела, даже не можем определиться: поддерживаем глобализм или же нет. Но вызов как раз в этом - куда нам идти: поддерживать глобализацию, американский миропорядок или же сворачивать в свою колею и идти каким-то другим путем.
Второе - вопрос экономики: собственно, какое место Россия занимает сейчас, и какое будет занимать в ближайшие пять-десять лет (а дальше заглядывать не хотелось бы) в мировой экономике. Мы действительно становимся сырьевым придатком? Или все-таки отечественные высокие технологии, которые по-прежнему воспроизводятся каким-то образом без денег и других ресурсов, продержатся? Можем ли мы как страна оставаться на переднем крае науки (а по потенциалу, безусловно, можем)? Все сворачивается и сворачивается - это большой вопрос и ответа на него нет. Одни отвечают так, другие - иначе, и вызов состоит в том, что надо определяться.
Третий момент - внутренняя политика. Путин говорил про «инвентаризацию страны». Нужно ли ее проводить или нет, общество еще не решило.
Вызов не в том, чтобы призвать к чему-то, например, поддерживать инвентаризацию, обозначить национальную идею, а в том, что у нас нет ни одного решения по тем трем вопросам, которые я обозначил, и именно в этом состоят вызовы. Мы никак не можем решиться стать на любой, но четко определенный путь ни в экономике, ни в области идеологии, ни во внутренней политике.
Индира Дунаева: Если говорить о национальных вызовах, то нельзя не отметить, что термин «национальный» имеет два аспекта - этнокультурный и гражданский. Сегодня власть пытается заставить людей понимать национальные интересы, что мы видели на примере такого события, как Гражданский форум. Но национальная идея, которая могла бы объединить россиян, должна быть сформулирована «снизу», а не «сверху». Глядя на страну и на процессы, которые происходят в регионах, видно, что их надо начинать с уровня районных газет. Массы потому и не могут осознать свои интересы, что не происходит диалога между различными социальными слоями населения, и, кроме того, низшие слои никак не взаимодействуют с властью. Поэтому у них нет площадки, на которой они могли бы выработать свою позицию. Вспомним тот же Гражданский форум, где были заявлены некие переговорные площадки для общения плебса с властью, и именно эта часть Форума фактически провалилась (состоялась парадная часть, велось какое-то формальное обсуждение, а того, ради чего Форум, собственно, и затевался – почему не случилось). Тем не менее есть проблема, которая осознается в большей степени и остается на виду и на слуху, в том числе в контексте грядущей переписи населения - проблема демографии и миграции. Особенно это очевидно на Дальнем Востоке. Причем создается такое впечатление, что многие элиты еще испытывают антизападные настроения, в то время как большая часть собственно российского народа уже тяготеет к антивосточным и антиазиатским настроениям. Все ли знают, что на Дальнем Востоке уже есть рестораны, где на входе написано «Вход русским запрещен»? Я недавно прочла заметку в одной из региональных газет, где говорилось, что китайцы собираются купить единственный на Сахалине целлюлозно-бумажный комбинат. В складывающейся ситуации власти не формулируют продуманной политики, учитывающей новые реалии взаимодействия с Востоком и мигрантами с Востока, в первую очередь, из Китая. Кто-нибудь обращает внимание на то, что мигранты, прибывающие в наши дальневосточные регионы, у себя на родине заканчивают специальные заведения типа «Учебных курсов для работы на будущих территориях КНР»? То есть с китайской стороны видна четко продуманная политика, а мы никакой четко продуманной политики им не противопоставляем. Лишь недавно губернатор Камчатской области Владимир Машковцев заявил о том, что запретит дальнейшее создание на своей територии торговых точек, принадлежащих китайцам. Мне кажется, что главный вопрос национальной безопасности заключается именно в демографии: для того, чтобы мы чувствовали себя в безопасности, мы должны быть самодостаточны или, по крайней мере, состоятельны как финансово, так и с точки зрения человеческих ресурсов. Чтобы противостоять смертельным опасностям, нас должно быть достаточно много. А депопуляция принимает угрожающий характер. Разворачивающаяся перепись населения сделала демографическую проблему особенно выпуклой.
Валерий Хомяков: В современном российском обществе есть несколько кричащих разрывов. Наше общество действительно представляет собой слоеный пирог. Есть народ, есть районная власть – и даже здесь уже виден огромный разрыв: друг друга эти слои не понимают и не хотят понимать. Еще один разрыв существует между элитой и федеральными властями: безусловно, они отстаивают разные интересы и говорят на разных языках - это и является вызовом. Но главного мы действительно не поняли. Мы все еще знаем, что мы - Россия, но мы не понимаем своего места в изменяющемся мире, не понимаем, что нам делать с теми же Соединенными Штатами.
Я был накануне Нового года в Рязани. Меня пригласили на местное ТВ, на прямую линию. Звонят две девочки. Вопрос был задан такой: «Какое главное событие уходящего года?». Все как один говорят: «главное событие уходящего года то, что Россия стала дружить с США». И это в их понимании было очень хорошо. Я думаю, что теперь эти же девочки позвонили и сказали бы, что главное событие уходящего года - то, что Америка нас снова кинула – на этот раз на Олимпиаде, и мы теперь ее опять-таки не любим. Вот это непонимание с одной стороны, безусловно, является нашей слабостью, но с другой - это наша сила. Если уж мы сами себя не понимаем, то со стороны нас тем более никто понять не сможет. Может, и хорошо, чтобы когда-нибудь национальная идея появилась, но с другой стороны может быть, что она и не нужна. Потому что придется менять ее каждый год – например, придет новый президент или возникнет новый расклад политических сил в Государственной Думе, и что - опять новая национальная идея потребуется? Нам-то, политологам, откровенно говоря, было бы только хорошо - мы бы трудились с утра до ночи над этими идеями, получали бы за это что-нибудь осязаемое.
Есть еще один вызов, о котором стоит сказать. То, что сейчас происходит - огромная популярность президента Путина на фоне очень непопулярных остальных его чиновников - это может быть и хорошо для Владимира Владимировича, но вместе с тем для экономики и политической жизни - плохо. По сути дела, экономика и политическая жизнь оказались некими заложниками лично дорогого Владимира Владимировича. Типичный пример: любая партия, которая хочет что-то из себя представлять в сегодняшней политической жизни, просто обязана определить себя не просто относительно правительственного курса или президента, а лично В. В. Путина. Она обязана сказать: «Мы за Путина!» или «Мы не за Путина!». Если она этого не говорит, или она этого не знает, не хочет знать или пока не определилась, - соответственно на влияние в элитах и популярность в народе она рассчитывать не может. Поэтому Путин и стал таким полюсом, точкой отсчета. Это тоже вызов современности. В тех же Соединенных Штатах, которые мы все здесь не любим, нет такой ситуации. Там политическая система устоялась, и популярен господин Буш или не слишком популярен – не суть важно. Это уже дело техники - влияние рейтинга на всю оставшуюся политическую и экономическую жизнь в стране. Понятно, что окончательно ответы на вопрос о взаимоотношениях России и Запада не даны. Россия не представляет до конца, что ей делать с постсоветским пространством, с тем, что до сих пор называется СНГ. Например, во властных структурах отсутствует понимание, что такое Украина. Надо же представлять себе, какой должен быть сосед у тебя за стеной. Толкование разное. Два чиновника одинакового уровня, сидящие в соседних кабинетах, могут по-разному представлять себе, как мы должны вести себя в преддверии парламентских выборов на Украине, кого поддерживать.
Главный вызов современности - это полное отсутствие взаимопонимания элит, а главное – взаимное непонимание народа и власти. Если мы сейчас в вагоне метро зададим вопросы, на которые мы, высоколобые политологи, ответствуем ныне за круглым столом, простые пассажиры сочтут нас сумасшедшими. Я не к тому, что мы страшно далеки от народа, как декабристы, но тем не менее. Народ все-таки интересуют другие темы. Мы пытаемся заглянуть в будущее.
Валерий Федоров: Прежде, чем отвечать на базовый вопрос, необходимо уточнить его постановку: Вызовы кому?
Что такое Россия? Вопрос до сих пор не решен.
Последняя дискуссия по вопросу о гражданстве в очередной раз обнаружила, что есть две радикально противоположные точки зрения, две доктрины: большая Россия и Россия маленькая. Вопрос о построении русской нации не закрыт, более того - остается животрепещущим. И именно отсюда мы можем бросить логический мостик к типу правления. Какие бы ни были вызовы, кто на них будет отвечать? К сожалению, тот аппарат управления, тот тип управления Россией, который сейчас существует, и который в последние два года приобрел законченный облик. Главный вызов стране - это неадекватность существующего аппарата управления этим вызовам. Американцы после 11 сентября показали, что они достаточно хватки, энергичны и мобильны. Тот же самый президент Буш, который приходил с одной программой, разворачивается на сто восемьдесят градусов, меняется на глазах и начинает проводить в жизнь совершенно иную политику. В итоге все предвыборные обещания сбываются, и он из человека, который считался изоляционистом, превращается в экспансиониста, который уже грозится не оставить камня на камне от любого хоть сколько-нибудь подозрительного режима. Мы же вынуждены констатировать, что уровень мобильности нашего режима оставляет желать много лучшего. Мы имеем сегодня просвещенную монархию с главным атрибутом этой системы - просвещенным монархом. Но, к сожалению, монарх наш не Петр Первый, он человек не того уровня, не того калибра. Во-вторых, по команде у нас в России делается далеко не все. Многое делается, но в основном для показухи, для мишуры. Когда речь идет о решении крупных проблем, для чего просто окрика и увещевания недостаточно, даже просвещенная монархия дает сбои. Гигантский культурный разрыв существует не только в районах между «крестьянами» и главами районных администраций, он существует и на более высокой стадии управления. То есть мы видим, что вокруг Путина есть пять-десять людей, а между остальными, особенно из числа людей пришедших в элиту последние два года, разрыв просто гигантский. Поэтому еще один вызов - это отсутствие контрэлиты, которая полностью уничтожена. Даже та плохая и адекватная, которая была. В итоге [заместитель руководителя администрации президента] Сурков выступает в «Бору» на конференции «Единства» и говорит, что через шесть лет пройдут выборы и, пожалуйста, думайте, как-нибудь без нас как их выиграть. Эти-то мы выиграем и без вас, а там уже думайте сами. И ответа на этот вопрос действительно нет. Более того, мне кажется, что нет элиты, в нормальном понимании этого слова, правящей. Это то, что я называю культурным разрывом. Есть некоторая группа конкурирующих между собой людей, которая пытается формулировать стратегию и даже ее проводить, и есть огромный слой, который аппаратом управления можно называть только в кавычках. Потому что он работает не на правителя, а, прежде всего, на себя и на какие-то частные группы, которые его спонсируют. Но он не может проводить стратегию и даже не может выдвинуть из своих рядов контргруппу, контрэлиту. То есть эти люди не могут не проводить политику, сформулированную свыше, не хотят ее проводить, но и не формулируют контрстратегию.
Один из аспектов этой проблемы - ситуация с сочетанием федерального и регионального уровня управления. Преодолев, сломав сепаратизм на региональном уровне, федеральная власть поставила губернаторов вне закона и сейчас всячески демонстрирует им свое неуважение, тем самым, отсекая возможность для нормального их существования и развития в новой правящей системе. Это трагедия не только отдельных людей, причем тех, которые в возрасте, таких, как томский губернатор Кресс, ярославский губернатор Лисицын, московский мэр Лужков, которым надо куда-то девать свою энергию. Это трагедия еще и молодых людей. Даже вновь избранные губернаторы за два года наведут порядок в своем регионе, но что они будут делать дальше? Как правило, ни у одного из них нет нормальной внятной стратегии развития региона, согласующейся с общей стратегией нации, страны. Это значит, что они будут пытаться перескочить на более высокий политический уровень, где их особо не ждут. В результате - поставлен крест на судьбах целого слоя элиты. Это касается внутриполитических проблем. Что же касается внешнеполитических проблем, кажется, все-таки Россия понимает, что ей уже не быть Советским Союзом, но и не готова быть державой типа Канады – с огромной территорией и умеренным влиянием на мировые процессы, и не способна быть Великобританией, то есть страной, которая в силу уникальных качеств (то ли потому, что это финансовый центр, то ли потому, что это вторая по эффективности армия в мире, то ли в силу дипломатического опыта, то ли в силу сочетания этих факторов), оказывается остро необходимой мировому гегемону – США . И мы видим, что сейчас ни одна военная операция не то, что не проводится - решение о ее проведении не принимается без согласования с Великобританией. А еще недавно казалось, что Альбион - держава прошлого, герои минувших дней. Я вижу проблему для России в эволюции на большой арене. Мы все сейчас рады тому, что у нас с Америкой отношения стали несколько лучше, чем раньше. Совершенно очевидно, что поворот к самостийности и к почвенничеству, который произошел в результате югославского кризиса конца 90-х годов прошлого века, в итоге не состоялся. Потому, что российская элита боится действовать против США и не имеет собственной стратегии развития. Но как действовать в союзе? Как действовать в альянсе и где граница? Каковы должны быть условия? Я вижу, что внятный ответ, к сожалению, для России сейчас не сформулирован. Последний аспект - экономический. Я вижу, что весь наш экономический рост, который последние несколько лет так успешно развивался, строится на модели экспортноориентированной. Ахиллесова пята советской и российской экономик, о которой последние 20 лет не говорит только ленивый, не дополняется какими-то другими прорывными секторами экономики, а наоборот, становится все более уязвимой. То есть экспортноориентированный характер экономики ужесточается. И даже рост в машиностроении, в обрабатывающих отраслях связан прежде всего с заказами о нефтегазового сектора. Это говорит о том, что реальная, социальная дифференциация страны будет только углубляться. Это значит, что мы возвращаемся к тому, с чего начали: Что такое Россия?
Границы, к сожалению, еще не устоялись. В результате такого роста у нас образуются целые депрессивные зоны. Пока всем было хорошо, но ресурс заканчивается. Посему есть три вызова, которые я бы сформулировал. Первый - вызов социокультурный. Что такое Россия - ответ на него не дан. Второй - вызов элите: способна ли она создать аппарат управления и реформировать способ правления, чтобы можно было своевременно принимать качественные решения в быстро меняющемся мире. И третий - каково место России в мире и условия, гарантии, ресурсы того, чтобы Россия могла существовать, могла занимать место, устраивающее народ и элиту в условиях, когда говорить о соперничестве и о претензиях на роль второй сверхдержавы просто смешно.
Андрей Рябов: Безусловно, сегодняшний главный вызов России - это ее элита. Точнее, отсутствие в стране субъекта социальной и политической модернизации в условиях «вавиловско-абрамовичского» капитализма - а это капитализм виртуозного увода денег из государственного бюджета, беспредельной «семейной» приватизации. Появился тот субъект, который не заинтересован в инновациях, не заинтересован ни в чем. Это субъект гобсоновских и гельфердинговских работ, не хватает к нему только Владимира Ильича, чтобы сделать какие-то выводы. А в принципе все уже готово. Это консервативно ориентированная на status quo социальная структура, которая по определению не может сформулировать ни стратегии, ни понятия национального интереса, ни представления об угрозах. Проблема с гражданством - это одна из ловушек, в которую попала современная элита. Она своими собственными руками выстроила общество и экономику, для которой у нее было двадцать-тридцать миллионов человек. А именно всемогущая Труба и все что трубу в широком смысле слова обслуживает - банковская система, деньгопроводы, могучая система PR. Но вдруг выясняется, что после 2005 года все-таки хочется удержать территории, которые в двадцать первом веке за уральским хребтом при таком количестве населения никто удержать не даст. По той простой причине, что там и нефтяные фонтанчики бьют, и вообще там много чего есть. И тут выясняется, что возникает некое противоречие между объективной логикой той социально-экономической системы, которая стихийно или сознательно возникла, и логикой удержания страны в прежних границах. В результате надо определиться, заинтересованы ли вы в сохранении целостности страны. Если да, то какая иммиграция вам нужна – славянская / околославянская, исламская или китайская. Определившись, принимайте закон. Выясняется, что нет ни самоидентификации, ни подхода, и закон [о гражданстве] получается абсолютно невнятный.
Главная проблема этой сегодняшней российской «элиты» - как ограничить конкуренцию везде: в политике, в экономике, по горизонтали, по вертикали. Я убежден, что с пресловутым вступлением России в ВТО будет то же самое: критиковать ВТО нельзя по политкорректным соображениям, а вступать – по протекционистским, поэтому мы слышим нечто подобное заявлению страховщиков: «сердечно поддерживаем курс президента и правительства, но для того, чтобы вступить в ВТО, надо российский рынок сначала полностью закрыть для иностранной конкуренции». Это же относится и к последним заявлениям вице-премьера Алексея Гордеева по поводу сельского хозяйства.
Чисто российская традиция отражена в риторике: «мы в принципе за, мы поддерживаем президента, но желательно вопрос отложить». Это же касается малого и среднего бизнеса, который должен был бы по идее эту систему раскачать и создать некие основы для произрастания иных независимых социальных и политических субъектов. Вместо этого закон о уменьшении числа лицензируемых видов деятельности, который на поверку был издан и долго рекламировался [министром экономического развития и торговли] ГерманомГрефом, получился весьма и весьма поверхностным. Первые оценки - это практически минимальная отдача, и, наконец, совершенно разочарованные реплики президента, о том, что бизнес как был зажат, так и остался таковым. Реально и здесь ничего не меняется. Нельзя расшатать систему по горизонтали, нельзя разломать ее по вертикали. Далее все это обрастает политическими институциями. Вот закон о политических партиях: партия Путина - сила народная, «Единое отечество - отечество единое». Очевидное сокращение поля конкурентности везде, где только можно, при отсутствии стратегии, при отсутствии даже запроса на стратегию. Потому что той логике, которую себе придумал этот капитализм, по большому счету не нужны стратеги, ей нужны технологи везде и во всем. Отсюда профессиональные дисбалансы и по выпуску специалистов, и по приоритетам, и так далее. Поэтому любой новый вызов, который для обычной страны с нормальной открытой системой и нормальной вертикальной мобильностью является по большому счету вызовом в порядке вещей, для нас превращается в гигантскую проблему мирового масштаба.
Повторюсь: самый главный вызов - это элита. Такая, какая она есть, и, к сожалению, я пока не вижу никаких признаков появления чего-то такого, что могло бы эту систему радикально модернизировать. Если у кого-то есть некие иллюзии в отношении возможности неких социально-экономических реформ, надежда на то, что они могут что-то сдвинуть, то реформы будут проводиться ровно настолько, насколько они соответствуют интересам этой самой элиты. Пример - жилищно-коммунальная реформа. Всем видно, что «реформа по Грефу» - это верх бюрократического идиотизма, любой профессионал это подтвердит, и тем не менее реформа продолжается. Не потому что президент плохо соображает, - хотя он, очевидно, и мало понимает в этих сюжетах, а потому что очевидно, что цель преследуется другая, и вовсе не создание рыночного сектора, - это так, для демагогии. Система решила создать себе публичную составляющую, как при Брежневе: содержание речей и реальность никак не соотносятся между собой. Реформа ЖКХ на деле проводится лишь для того, чтобы запустить в рыночный оборот колоссальный, еще не поделенный олигархами сегмент российской экономики. Что будет дальше - никого не волнует.
Здесь возникает вопрос, нужна ли какая-нибудь национальная идея, как таковая. Я, как знаток всевозможных полузакрытых национальных идей - японского чуда, мексиканских революционеров и т.п., полагаю, что в современном мире идея уже не нужна. В условиях, когда государства с закрытыми национальными экономиками в любом случае начинают проигрывать, - это уже видно на примере стран Дальнего Востока, - наши отставшие в развитии патриоты пытаются подобные доктрины в качестве каких-то ориентиров. Для национальной идеи должна быть национально-закрытая или полузакрытая экономика с жестким контролем и с жесткой национальной закрытой политической системой. Если такой системы нет, если нет такой экономики, то получается то, что мы недавно видели во время Олимпиады. Это был самостриптиз этой системы, когда весь политический класс в течение одного дня устраивает колоссальную истерику и машет кулаками. Все это напоминает Бориса Николаевича Ельцина с генералами у карты во время косовского кризиса. Что касается истерики по поводу Олимпиады, то все понимали, что дальше ничего не будет, завтра наши спортсмены вернутся, спортивные и прочие чиновники оближут господина Рогге и все так и останется. Вот примерно такого уровня национальная идея была возможна в интерпретации людей, мыслящих национально, у которых капиталы за границей и они могут осуществлять главный promotion национальной идеи на российском рынке. То есть в эту конструкцию я не верю. Правда остается один не совсем для меня понятный вопрос: а возможно ли вообще в таких обществах, таких современная Россия, создание неких отвечающих современным глобальным реалиям открытых обществ и открытых экономик? Все, что происходит у наших братьев по классу, братьев по трагедии на латиноамериканском континенте, - я имею в виду Аргентину и в меньшей степени Мексику, - напоминает нам, что системы, созданные с вертикальными обществами, с вертикальными корпоративными структурами чрезвычайно плохо поддаются разрушению. Что касается Аргентины: я напомню, пятнадцать лет люди посильнее Егора Тимуровича [Гайдара] разламывали, долбали эту систему так, как могли, устроили едва ли не частный сбор налогов и прочий ультралиберализм. «Хотим наши доллары» - вот то, что мы сейчас видим написанным на плакатах. В Мексике чуть по-другому: отстранили этого семидесятилетнего монстра, аналог нашей КПСС, - PRI. Под лозунгами «Да здравствует демократический президент Висенте Фокс» процессы пошли в том же направлении. Выясняется, что эта система, которую так же легко начали доламывать, почему-то из каждой поры общества, из каждой поры экономики начинает вылезать назад.
Владимир Васильев: Следует укрупнить понятие «вызовы» и свести к одному: вызов - это деградация страны.
Я воздержусь от слова «разрушение», потому что наличие ядерного арсенала и современной экономики позволяет сохранить под юридическим контролем северные и восточные территории. Другое дело, что в экономическом отношении они будут принадлежать другим государствам и/или транснациональным компаниям.
Вызов №1 - политическая, экономическая, информационная, технологическая, демографическая деградация России и превращение ее, в лучшем случае, в среднестатистическую латиноамериканскую страну. Второй вызов, о котором сейчас не говорят, может быть сформулирован так: сумеет ли Россия провести модернизацию? Если еще прошлым летом все с восторгом говорили о модернизации, то сейчас это слово постепенно выходит из оборота и - для одних сознательно, для других неосознанно - идет нарастание катастрофизма. Фактически с осени 2001 года начал сбываться прогноз Бориса Березовского, хотя, возможно, не так, как хотел сам Березовский. То, что казалось фантазией еще прошлым летом, после 11 сентября стало выглядеть более реальным. Нужна четкая позиция - или мы с Китаем, или с Америкой, или маневрируем между этими двумя великими державами, и тогда должна быть соответствующая внутренняя и внешняя политика и соответствующая им экономика внутри страны, позволяющая маневрировать. В итоге не было принято никакого внятного решения. Я категорически не согласен с тезисами о том, что мы начали после 11 сентября дружить с США. Мы не начали дружить с США, мы имитировали эту дружбу и сейчас за это расплачиваемся. Мы начали имитировать эту дружбу сразу после того, как стало понятно, что наша политика - остаться в стороне от последствий кризиса 11 сентября грозит тем, что американцы без нас влезут в Среднюю Азию. Мы вынуждены были возглавить процесс, чтобы попытаться не дать американцам влезть настолько глубоко, насколько они все равно влезают. И сейчас мы пожинаем плоды имитации, а не выбора.
Станислав Белковский: Основной вызов - это угроза того, что Россия прекращает свое существование в том виде, в котором она существовала на протяжении ряда столетий и фактически возвращается к контурам времен Алексея Михайловича. То есть она перестает быть не только глобальной, но и региональной державой. Полностью прекращают существование институции СНГ в связи с американским присутствием на этой территории. Фактически, американцы лишили нас функции куратора этой зоны ответственности. Соответственно возникает огромная диспропорция между российской территорией, с одной стороны, и распределением ресурсов и населения, - с другой. Это важнейший вызов, поскольку в такой ситуации угроза дезинтеграции страны, ее распада на европейскую часть, соотносительно населенную и бедную ресурсами, и восточную часть, густонаселенную и богатую ресурсами, вполне велика, тем более она отвечает интересам сверхдержав - Соединенных Штатов и Китая. Вторая угроза - это та, которую мы обсуждаем уже два года и которая не стала менее ощутимой. В реальности это крах национальной инфраструктуры, поскольку то, что принято считать современной российской элитой, не заинтересовано в его воспроизводстве и формулирует задачи на гораздо более коротком временном отрезке, чем это воспроизводство представляется возможным. Реформы, которые сейчас проводятся, в том числе реформа ЖКХ, на мой взгляд, преследуют одну цель - переложить расходы на воспроизводство этой системы на плечи дорогих россиян и тем самым избавиться от ответственности за эти процессы. Соответственно, мы имеем полное отсутствие национальной стратегии, даже осмысления того, что такая стратегия нужна. Третий вызов - это завершение лингвистической контрреволюции, о которой мы говорили в разных смыслах на предшествующих семинарах: специфика Путина и путинской политической культуры - это синдром «божьей росы». То есть, по мнению Владимира Владимировича нет ничего, что могло бы быть расценено как нечто плохое, как ошибка власти. Мы уже знаем, что нет никакой трагедии в том, что американцы стоят в Грузии, а еще недавно думали, что есть. И если Россия будет поделена между Соединенными Штатами и Китаем и ликвидирована, у нынешней элиты найдется достаточно аргументов заявить, что это большое благо. Лингвистическая контрреволюция, вылившаяся в подмену политического действия округлыми формулировками, дошла до полного отрицания национальных ценностей как таковых.
Дмитрий Орешкин: Оценка ситуации понятна. Нет ни стимула, ни желания, ни субъекта, который был бы способен на какие-то инновационные подвиги. Очевидно, что преобладает тенденция к консервации, к эксплуатации сложившейся системы. Это значит, что в перспективе или мы «доскрипим», дотерпим, доживем до какой-то новой перестройки, когда появляются внутри элиты группы недовольных активных людей, пытающихся свергнуть старое, или, вероятно, эта новозастойная ситуация разрушится под давлением извне. Давления изнутри я не наблюдаю давно - и мне кажется, чем дольше я смотрю, тем явственнее это отсутствие проявляется. Это не может не беспокоить. Здесь говорили, что надо помочь людям сформировать идею - снизу идей в принципе не бывает, потому что идеи формируют элитные группы. Поэтому в России нет давления ни в избирательных терминах, ни в терминах политики, ни даже в терминах малого бизнеса и экономики. Внутреннего давления в системе я пока не вижу. Она может рухнуть только под внешним давлением.
Что касается вызовов - я не считаю вызовом проблему позиционирования России по отношению к Западу. Почему нам надо обязательно определяться по отношению к Америке? У Франции своя позиция по отношению к Америке, у Германии своя, у Англии третья, и все эти страны существуют прекрасным образом. Примерно аналогично существует и Россия. То, что произошло на Олимпиаде, показывает наивность в отношении этих телодвижений, «вспышкопускательство», как Иосиф Виссарионович в свое время называл подобное, ибо наивно думать, что это Олимпийский комитет проводил антироссийскую политику. Это общая позиция Америки, которой без разницы, кого отбрасывать от пьедестала. Будь то Южная Корея, будь то кто-то еще – нельзя связывать это с ослаблением государственных позиций: первое место на Олимпиаде в общекомандном зачете заняла Германия - и вовсе не потому, что у немцев есть ядерное оружие или его нет. Равным образом и с Грузией: просто США теперь на Россию, грубо говоря, кладут с прибором, а мы это наивно воспринимаем в тех, советских терминах. Это опять же не вызовы, а своего рода вторичное освоение территорий. На самом деле сейчас русские, или россияне - это нечто вроде персистентного чукотско-калмыцкого этноса, который не обладает достаточно организованной элитой и, не способен противодействовать проникновению более оснащенных, более конкурентоспособных людей, будь то из внутреннего источника или из внешнего. Идет вторичное оснащение - или это горожане, которые приезжают на сельскую территорию и каким-то образом ею овладевают, или это беженцы, или это евреи, или это армяне, или это чеченцы или американцы - идет процесс вторичного освоения. Практически как территория, заселенная, скажем, индейцами, аборигенами. Освоение в основном осуществляется группой, выделившейся из аборигенов. Это не совсем чуждое, хотя их так называют. Происходит вторичное освоение культуры языка: поле пространства языка у нас запущено и русский язык перестает быть средством коммуникации мирового уровня, что, на мой взгляд, очень серьезно, и проблема освоения этого культурного поля очень болезненна. Проблема населения выросла вплоть до того, что уже можно было бы говорить про какое-то новое миссионерство. Мы не христиане, мы не коммунисты, мы вообще люди без системы ценностей. При этом, когда говорят про национальную идею, подразумевается, что это нечто вроде системы ценностей. На самом деле система ценностей есть, но она не обозначена, она заимствована с Запада. Это потребительская система ценностей: люди просто хотят жить хорошо. Но это и партизанская система, она не прокламируется явно, то есть мы хотим быть обеспеченными, но мы этого стесняемся, это неприлично. В результате человек, заработавший деньги, понимает, что он здесь не орг
