В соответствии с распоряжениями командующего войсками СКВО, для замены частей и подразделений, входящих в состав Объединенной группировки федеральный сил, 20 февраля 1996 года из Владикавказа в Чечню выдвинулись два мотострелковых батальона. Один – в направлении станицы Ассиновская, другой – в направлении чеченского населенного пункта Бамут (находящегося вблизи административной границы с Ингушетией).
21 февраля один из батальонов сосредоточился недалеко от селений Галашки и Аршты. Из-за резкого ухудшения погоды подразделения остановились на ночной привал. Основные события развернулись утром следующего дня. Привожу их хронологию буквально по часам и минутам.
22 февраля. 8 ч. 20 мин.
На меня вышел генерал-майор В. Приземлин (командир 19-й дивизии), который находился непосредственно в колонне подразделения. Он сообщил, что на маршруте выдвижения его батальона завязался бой. Бандиты атаковали с разных сторон. Есть потери. Приземлин попросил срочную помощь авиацией.
8 ч. 30 мин.
Я связался со штабом группировки в Ханкале. Подробно объяснил ситуацию. Пообещали помочь вертолетами огневой поддержки. Но из-за плотного тумана не было возможности вылететь сиюминутно.
10 ч. 20 мин.
Звонит вице-президент Республики Ингушетия Борис Агапов:
- Геннадий Николаевич, части вашей армии находятся на территории нашей республики в районе Галашек и Арштов. Люди обеспокоены. Прошу Вас на территории Ингушетии боевые действия не вести!
- Борис Николаевич, - стараюсь говорить как можно сдержанней, - несколько часов назад на территории Ингушетии, а не Чечни(!), боевики обстреляли колонну нашего батальона, и до сих пор ведут ожесточенный бой. Как это понимать? Выходит, что в Ингушетии свободно передвигаются и позволяют себе воевать не просто одиночки, а целые банды боевиков?!
- Я знаю, что к нам просачиваются боевики, однако мы их вылавливаем. Но я Вас, Геннадий Николаевич, официально предупредил, - сказал Агапов... Каждые два часа со мной связывался генерал Приземлин. Докладывал обстановку. Я приказал ему в связи со сложившейся ситуацией закрепиться на выгодных рубежах, занять круговую оборону, готовиться к ночным действиям.
В это время президент Ингушетии Р. Аушев, находившийся в Москве, совершенно по-другому интерпретировал события в республике. Он сообщил журналистам, что 21 февраля – в первый день священного для всех мусульман праздника Рамадан – без согласования с ним в Ингушетию были введены российские войска, которые блокировали расположенные вблизи чеченского селения Бамут ингушские села Аршты, Даттых, Галашки и Алхасты. По его сведениям, эту военную операцию осуществляют подразделения 58-й армии, штаб которой дислоцирован во Владикавказе. В районе блокированных войсками сел находятся до сорока бэтээров, десятки грузовиков с солдатами. И жители селения Аршты, по заявлению Аушева, обратились к руководству республики с посланием, в котором предупреждают, что если правительство Ингушетии не может их защитить, то они будут защищаться сами.
22 февраля Руслан Аушев огласил в Совете Федерации заявление руководства республики, в котором выразил протест против ввода войск и блокирования подразделениями 58-й армии ряда приграничных с Чечней населенных пунктов. События тех дней и излишне нервная реакция на них двух генералов – президента и вице-президента Республики Ингушетия (Р. Аушева и Б. Агапова) – заставили меня вспомнить известную русскую поговорку о пирожнике, который взялся тачать сапоги.
Любому событию политик должен давать политическую оценку, а военный – военную. Бывший военачальник генерал Аушев стал политиком. Значит, бесспорно, он должен теперь давать оценки происходящему с точки зрения интересов российского государства, членом Федерального Собрания которого он, к слову, тогда являлся. Что же делает Руслан Султанович? Требуя "избавить территорию Ингушетии от присутствия российских войск" - он, что же, ставит свою республику вне Российской Федерации?.. Между тем, Ингушетия в то время являлась зоной повышенного внимания и ответственности Северо-Кавказского военного округа.
Короче говоря, как политик Руслан Султанович повел себя, мягко говоря, неадекватно ситуации. Даже если учесть его стремление оградить население Ингушетии от бед и превратностей войны. А как человек военный, думается, генерал Аушев мог бы, - исходя из государственных интересов, понимая сложность происходящих на Северном Кавказе процессов, обладая определенной властью над силовыми структурами в республике (МВД, ФСБ), наконец, используя свои знания, полученные в Военной академии имени Фрунзе и опыт боев в Афганистане, - обеспечить беспроблемное продвижение федеральных войск по территории своей республики. Более того, радея за безопасность населения Ингушетии, он вполне мог бы и должен был предвидеть возможность вооруженных провокаций именно на приграничных с Чечней территориях… Увы, ничего подобного сделано не было. Зато, едва раздались первые выстрелы в районе населенного пункта Аршты, и наш мотострелковый батальон начал отражение провокационного нападения боевиков, со стороны лидеров Ингушетии тут же посыпались обвинения в адрес российского военного и политического руководства.
И как заключительный аккорд этой сомнительной игры – намерение властей Ингушетии предъявить судебный иск Министерству обороны России якобы за "ущерб, нанесенный пребыванием на территории республики подразделений 58-й армии"?! Тяжело об этом вспоминать еще и потому, что неумение лидеров республики (а может, и нежелание) найти правильный политический тон заявлений, определить приоритеты интересов, предвидеть результаты того или иного сказанного слова напрямую влияли на судьбы и жизни сотен людей. Ведь политические разборки происходили в те дни (и даже часы!), когда мотострелки вели бой с боевиками, численность которых доходила до 300 человек!
Смертельная схватка нашего батальона с бандитами продолжалась в течение почти двух суток. Военнослужащие проявили настоящий героизм и мужество. Ни один офицер, ни один солдат не покинул поле сражения.
Меня в свое время часто спрашивали: почему так долго длился этот бой? И тогда говорил, и теперь отвечу.
Представьте себе дорогу в горах, на высоте около 700 метров. По ней обычная техника не пройдет. Чаще всего передвигались разве что на лошадях. Прибавьте к этому моросящий дождь, густой туман. И вот военную колонну стали обстреливать с близлежащих высот, с заранее подготовленных позиций. Батальону нельзя было повернуться ни вправо, ни влево, ни отойти назад. Наши ребята без окопов, без подготовленной обороны. Из-за непогоды мотострелков не могли поддержать ни авиация, ни артиллерия... Конечно, батальон понес потери. В ходе боя погибли 12 и были ранены 32 военнослужащих. В числе павших и командир батальона майор Э. Теникашвили. Комбат шел с первой ротой. Внезапно, одновременно с трех сторон было совершено нападение. Шквальный огонь не давал возможности даже голову поднять. И тогда Теникашвили приказал своим отступить. Сам же остался прикрывать отход роты. Заняв позицию за деревом, он вел огонь по наседавшим боевикам. Но вражья снайперская пуля оборвала его жизнь.
Боевики также понесли потери. 20 человек было убито, несколько взято в плен. Уничтожено 4 расчета АГС-17 (автоматический гранатомет), минометный расчет, белая "Нива", приспособленная для перевозки миномета, целый ряд мощных огневых точек... Мотострелки тогда наткнулись на хорошо оборудованный в инженерном плане и тщательно замаскированный опорный пункт боевиков. Бандиты вели огонь из всех видов стрелкового оружия, минометов, огнеметов. Применяли даже артиллерию.
Очевидцы свидетельствовали не только о подготовке опорного пункта. Боевики, оказывается, продумали все до мелочей - от путей подхода подкрепления до мест эвакуации. Так, на территории Ингушетии в селениях Галашки и Мужичи в местных больницах ими был организован прием раненых. В готовности находились санитарные машины и медперсонал. Это значит, что бандиты получали поддержку не только из Чечни, но и с территории Ингушетии. Об этом свидетельствуют и радиоперехваты переговоров боевиков, которыми руководил Аслан Масхадов.
События в Ингушетии, на мой взгляд, по-своему весьма уникальны. Они происходили вне так называемой зоны ведения боевых действий. Войска совершали марш по территории не Турции или даже Грузии, а субъекта Российской Федерации. И вдруг на наших военных, абсолютно не настроенных враждебно к местным жителям, обрушивается шквал огня из сотен стволов. И это в "мирной" Ингушетии! Мало того, федералов тут же обвиняют в захвате якобы "чужих земель", убийстве мирных граждан, попытке втянуть Ингушетию в войну! И кто? Официальное руководство республики (всецело входящей в Российскую Федерацию), да к тому же большую часть своей жизни посвятившее служению в Вооруженных Силах страны. Парадокс! Больше того, абсурдно- обвинительный тон заявлений Аушева и Агапова поддержали в своих публикациях некоторые средства массовой информации. Подчеркну: не турецкие или грузинские (в Грузии, кстати, лояльно относятся к российским военным базам), а родные наши СМИ! Словно их редакции и не в Москве вовсе, а где-нибудь в Брюсселе или Исламабаде. Я уж не говорю о таких более сложных вещах, как реакция общественности. В цивилизованном Париже, наверное, возмущенные граждане побили бы окна в редакции, которая выпускает антипатриотичную газету, а журналистов забросали бы тухлыми яйцами. У нас же – тишь да гладь.
А что же сама государственная власть? Почему промолчал российский Белый дом, парламент? Или, может быть, нападение на колонну федеральных сил на российской же территории – это не государственная проблема? Может быть, действительно армия распоясалась и действует сама по себе - идет куда вздумается, воюет с кем захочется? Все эти вопросы я ставил и тут же давал ответы еще 25 февраля 1996 года во Владикавказе на пресс-конференции, посвященной событиям в Ингушетии. Состоялась она по моей инициативе. Однако моему решению обратиться через прессу к общественности, к российским лидерам, к руководству страны и армии предшествовали серьезные события и обстоятельства.
24 февраля я был приглашен на экстренное заседание Совета безопасности Республики Ингушетия. Оно проходило в сложной, я бы даже сказал, нервной обстановке. Руслан Аушев стал обвинять военных во всех тяжких грехах: что, мол, мы спровоцировали конфликт, подорвали этим авторитет самого Президента России... Его поддержал Борис Агапов. В своем выступлении он фактически повторил высказывания, которые уже мусировали журналисты: о блокировании четырех ингушских сел и о гибели нескольких мирных жителей. Я понял, что вступать в перепалку бесполезно и лишь задал несколько конкретных вопросов:
- Вы, Руслан Султанович и Борис Николаевич, оба генералы и должны разбираться в военных вопросах. Как можно блокировать села, если подразделения батальона находились от них на удалении нескольких километров и располагались на горной дороге?.. Мы ни одного выстрела не произвели по селам, а вы говорите об убитых жителях. Почему же вы их не показываете многим десяткам журналистов, в том числе и иностранным, которые собрались возле здания, где мы с вами сидим?.. А я хоть сейчас могу показать тела убитых - комбата и солдат. Это во-первых. Во-вторых, на вашей территории свободно передвигаются большие группы боевиков. И не просто передвигаются, а свободно оборудуют хорошо укрепленные опорные пункты. Как это понимать?..
Не удержался я и от упрека:
- Не надо прикрываться сомнительными лозунгами и втягивать нас, военных, в грязные политические игры! Мы выполняем приказ и действуем на своей территории. Или, уважаемый господин президент, Ингушетия уже не является территорией России?.. Четких и внятных ответов от Аушева я так и не получил. Однако в конце заседания Совета безопасности все же удалось прийти к взаимоприемлемому решению. Я сказал, что отведу батальон, и он будет двигаться по другому маршруту. Но сделаю это не из-за того, что меня уличили в неправоте, а потому, что не хочу напрасной гибели людей. Одно дело – умереть в открытом бою с бандитами, а другое - вот так: в "мирных" условиях (вернее: в политических мутных обстоятельствах) при совершении марша.
Во время переговоров при закрытых дверях мы также договорились с президентом ничего не сообщать прессе. Увы, Аушев договоренность тут же похерил и нарушил свое обещание. Когда я вернулся во Владикавказ, то уже через пару часов после нашего соглашения на заседании республиканского совбеза увидел его выступление по телевидению. И опять Аушев говорил о вторжении российских войск на территорию Ингушетии, о гибели мирных… Короче, завел старую пластинку.
В тот же вечер подполковник Геннадий Алехин (в то время редактор газеты 58-й армии "Защитник России") вышел в прямой эфир программы "Время" и подробно рассказал о событиях у ингушского селения Аршты. Продемонстрировал также доказательства нападения боевиков: документы, найденные у убитых, оружие, боеприпасы, береты с символикой "черных волков" (именно так назывался отряд боевиков, напавший на колонну батальона 58-й армии). Алехин на этом не остановился. Преодолевая мое раздражение (ситуация в Ингушетии взвинтила меня до крайности), он настойчиво убеждал меня провести свою пресс-конференцию и публично ответить на обвинения Аушева.
Я долго сопротивлялся, поскольку на том этапе почти не общался с прессой. Что греха таить, не я один из генералов настороженно относился к СМИ. Раздражало желание некоторых журналистов подковырнуть военных, публично высмеять или просто покритиковать. Помню даже, как еще летом 1995-го я посадил на гауптвахту группу телевизионщиков РТР. Перепили ребята и разбуянились. Пришлось арестовать. Хотя позже мы с ними не только наладили добрые отношения, но даже задружили. Отличные мужики оказались. Но это выяснилось много позже. А в феврале 96-го я еще с опаской относился к прессе. К тому же общий тон публикаций в российских СМИ (уж не говорю о зарубежных) был откровенно антиармейский и антивоенный. Многие газеты и телеканалы с нескрываемой симпатией вели речь о сепаратистах и унижали нас.
Алехин меня убеждал: такая ситуация в информационном мире от того, что боевики открыты для прессы, а мы таимся даже там, где нужно трубить во все трубы, делаем военную тайну черт знает из чего, из любой мелочи. В общем, убедил он меня. И на следующий день, 25 февраля (о чем я уже упоминал выше), мы с Алехиным пресс-конференцию провели. Народу была тьма. На пресс-конференции я подробно ответил на все вопросы журналистов. Присутствовали на ней и непосредственные участники боя генерал-майор Приземлин и полковник Еремеев. Нам, судя по последствиям, удалось избежать худшего, а общество узнало правду о событиях в Ингушетии. Кампания лжи захлебнулась, скандал утих. А ведь уже замаячила тень расследования обстоятельств дела на уровне федеральной правительственной комиссии. Я не боялся, что меня могут отстранить от должности. Страшно было, что это парализует действия наших войск в Чечне. А значит, впоследствии будет еще больше крови.
Руслан Аушев. Штрихи к портрету.
В марте 1993 года Аушев был избран президентом Ингушетии. За него проголосовали более 95% избирателей. В республике, несмотря на свежесть боли после событий осени 92-го (когда разразился вооруженный осетино-ингушский конфликт), царило воодушевление. Инаугурация намечалась пышная.
Аушев был не в любимой им генеральской форме, а в обычном костюме, но со звездой Героя Советского Союза. Первоначально планировалось, что президентскую клятву он будет давать, положив руку на Коран. Однако в последний момент решено было "не дразнить гусей". Все речи произносились на русском языке. Даже духовный лидер говорил по-русски.
Зал был забит до отказа. И вдруг с шумом распахнулись двери, и присутствующие, несмотря на тесноту, умудрились расступиться, сжавшись до предела. Вошел Джохар Дудаев в сопровождении толпы вооруженных охранников. Он стремительно прошел к сцене, оборвав речь представителя российского правительства (тот бесшумно и безропотно ретировался с трибуны), обнялся с Аушевым и резко начал говорить. Говорил по-чеченски минут 15, жестикулируя и сверкая глазами. Зал внимал каждому слову чеченского лидера и, когда тот закончил, взорвался невообразимой овацией. Создавалось впечатление, что люди находятся в состоянии истерики.
Аушев светился счастьем, позабыв о высоком посланнике Москвы, отставленном куда-то на задворки сцены. А Дудаев как стремительно вошел на трибуну, так же стремительно и покинул торжество после своей речи-молнии, на прощанье опять же обнявшись с Аушевым. Публика ревела от восторга. По свидетельству очевидцев, это было главное событие инаугурации. С той поры отношения президентов соседних республик походили на крепкую дружбу. Кстати, позже и с Асланом Масхадовым у Аушева сложились тесные дружеские отношения.
Эпизод второй. Весной 1998 года, в период между двумя "чеченскими войнами", в Назрани состоялась встреча двух министров внутренних дел – Сергея Степашина (МВД России) и Казбека Махашева (МВД Ичкерии) – при посредничестве Руслана Аушева. В тот период Чечня уже окончательно превратилась в "черную дыру" России, где бесследно исчезали люди, деньги, общественное и личное достояние наших сограждан, раскручен был маховик работорговли. Степашин пытался как-то решить эту проблему с помощью чеченских властей. И вот встреча, которая в конечном итоге ничего не дала. Однако любопытно, как она заканчивалась.
Из президентского дворца в Назрани вышел Махашев в сопровождении Аушева. Руслан Султанович бережно придерживал (или приобнимал) спину главы МВД Чечни, что-то говорил ему, улыбаясь, а сзади, в двух метрах, одиноко семенил министр МВД России, словно забытый двумя державными мужами. Толпа зевак наблюдала эти любезности. Спустя минуту кортеж машин с Аушевым сопроводили Махашева до административной границы Чечни и Ингушетии.
Эпизод третий. История эта довольно старая. Но тем более любопытная, потому что говорит о хроническом симптоме.
В ту пору Руслан Аушев только что стал Героем Советского Союза, приехал в родные края в отпуск из Афганистана и отмечал высокую награду Родины (полученную, кстати, вполне заслуженно). В доме Аушевых, в Грозном – в районе «Березка», собралось много гостей (из рассказа одного из них я и знаю некоторые подробности), в том числе были старейшины – уважаемые люди. Они обычно сидят за столом своим кругом, без молодежи, а тем более – без женщин (такие нравы). Обслуживает стол – младший в семье мужчина. Таковым в тот день оказался Руслан Аушев. Его младший брат Багаутдин – отсутствовал. Виновник торжества подавал блюда сам, не присаживаясь к столу. То есть все шло, как и положено – в рамках обычаев. Однако в данном случае решено было изменить ритуал. Как-никак, а ингуш стал первым в истории Героем Советского Союза. Это событие экстраординарное. Не грех неписаные правила обойти.
- Садись с нами, Руслан! – произнес один из старейшин.
Герой-«афганец», стоя в дверях, ответил:
- Для меня обычаи наших предков важнее даже самой высокой награды Родины. Поэтому садиться за ваш стол я не могу, - и скромно продолжил подавать блюда на стол.
Красиво сказал, хорошо. Гости были довольны. Всем понравилось.
За буквальную точность слов, в виду давности события, я не ручаюсь. Однако смысл фразы был именно такой. А какой, попытаюсь объяснить: дескать, Родина (то есть Советский Союз) с ее наградами – это одно, а местные обычаи – это нечто другое. И поскольку в данном застолье столкнулись два противоречащих друг другу явления, то советский офицер выбрал то, что сердцу ближе. Ближе оказались обычаи предков.
То, о чем я веду речь, - материя тонкая, нюанс. Сразу и не разглядишь. При других обстоятельствах можно было бы и пренебречь анализом столь сложной ситуации. Но в том-то и дело, что во всем, что делает и говорит Руслан Аушев ныне, что делал и говорил на протяжении последних лет, все время присутствует этот нюанс. А именно: дистанция, разделение чего-то общего (советского, российского, федерального и т.п.) с чем-то помельче, но зато кровным (вайнахским, ингушским, родовым и т.п.). А вместе с дистанцированностью, с разделением неизбежно приходит необходимость выбора, альтернатива. Во всех эпизодах, описанных выше, выбор Руслана Аушева просматривается в пользу голоса крови. Ничего дурного в этом в общем-то нет. Кабы не одно обстоятельство: Аушев – государственный деятель, и слушать должен не только подсказки сердца, но еще и голос разума.
Не хочу сказать, что президент Ингушетии лишен рационального подхода к решению всевозможных проблем. Он немало доброго сделал для республики именно потому, что с "холодной головой" брался за дело. В его копилке, например, заметные успехи в экономике. Кто бывал в Назрани и в Магасе – убедился воочию. Однако некоторые действия Аушева вызывают у меня недоумение.
Взять ту же проблему беженцев из Чечни. Известно, что в лагерях беженцев в Ингушетии проживают родные и близкие тех, кто воюет с оружием в руках против федералов в отрядах Басаева и Хаттаба. Известно, что гуманитарная помощь (продукты, одежда, медикаменты), поступающие беженцам со всей страны и из-за рубежа, зачастую прямиком переправляется к боевикам. Известно, что бесконечная миграция беженцев из Чечни в Ингушетию и обратно влечет за собой сложность выявления террористов и прочего отребья. Известно, что переселение беженцев в Чечню будет способствовать скорейшему восстановлению разрушенной войной республики, ведь люди вернутся домой. Известно, что для Ингушетии лагеря беженцев – серьезная социально-экономическая проблема.
Тогда почему же Аушев и его администрация так сопротивляются возвращению людей к родным пенатам? Даже если у кого-то разрушили дом, неужели так трудно перевезти палатку с одного места на другое? Может быть, потому, что Чечня наводнена федеральными силами, не подконтрольными Аушеву? А в Ингушетии он – полновластный хозяин, кому подчинены и местные силовики. Может быть, поэтому в Ингушетии вольготно чувствуют себя боевики из Чечни? Известно, что они там получают медицинскую помощь и отдых, снабжаются всем необходимым для своей преступной деятельности. Через Ингушетию почти без проблем идут наливники с "паленым" горючим. В некоторых машинах федералы обнаруживали оружие и боеприпасы. Такое ощущение порой, что федеральной власти в Ингушетии нет. Своего рода буферная зона между так называемой Большой Россией и Чечней, где свои законы (включая приснопамятный закон о многоженстве). Бесконечные упреки Аушева в адрес Москвы по поводу того, что федералы не учитывают национальных особенностей горцев – многих уже просто «достали». Так и хочется спросить: а в Ингушетии что – сильно учитывают национальные особенности славян, которые веками там проживают? А учитывают ли особенности цивилизации как таковой? Кровная месть – это национальная особенность, которую Москва должна пестовать? Такую «особенность» даже стыдно упоминать.
Аушев не раз публично заявлял о том, что ингуши и чеченцы-вайнахи, почти один народ, связанный кровными узами, и помогать родным обязаны. Позиция понятна. Голос крови, зов сердца. Однако это опять же эмоциональный, чувственный подход. Думаю, если бы Аушев был более рационален (позволю себе сказать даже – более федерален), то мы сообща быстрее бы разделались с бандитами, и в Чечне скорее воцарился бы подлинный мир. Разве это противоречит голосу крови, родственным чувствам?! Если гипотетически представить себе, что у всех россиян вдруг взыграл бы голос крови, национальные чувства, то нас постигла бы участь бывшей Федеративной Югославии. Если не хуже. Прислушиваясь только к голосу крови, можно утонуть в крови. Неужели Аушев не понял этого на примере раздираемых распрями (в том числе и по национальным мотивам) афганцев, с которыми в свое время воевал? Конечно, понял. На рациональном уровне он давно сделал выбор в пользу федерализма. Ингушетия без России немыслима. Руслан Султанович это знает. Однако на чувственном уровне, глядя, как федералы громят чеченских боевиков, видимо, слышит крик сердца: "Наших бьют!".
Допускаю, что я излишне придирчив к Аушеву. Если это действительно так, то вполне объяснимо. Я человек военный, федеральный, давно привык накрепко глушить в себе национально-эмоциональные всплески. И считаю, что человек высокого государственного уровня (в том числе Аушев) не имеет права на национальные слабости и пристрастия. Выбирая между общим и частным, между федеральным и региональным, между нацией и родом (тейпом), между общенародным и индивидуальным - государственный человек обязан отдавать преимущество первому. Увы, мне кажется, что, постоянно находясь перед выбором, Аушев путается в приоритетах. Отсюда такая двойственная политика. Отсюда противоречивость заявлений и поступков. Это объяснимо, если знаешь, что Аушев носит в себе своеобразный водораздел. По одну сторону водораздела течет славянская река, по другую – вайнахская, по одну сторону – российские воды, по другую – ингушские. Иногда они сближаются почти впритык, иногда расходятся. В две реки одновременно Руслан Султанович, видимо, войти не может. Слава Богу, хоть воды рек текут в одну сторону.
Я склоняю голову перед героическим прошлым Руслана Султановича. Он был блестящим офицером. Пролил свою кровь в бою. Заслуженно награжден. За честь считал бы служить с ним под одним Боевым знаменем. В армии тот недостаток, о котором шла речь выше, был бы для Аушева невозможен. Потому что военная служба устроена таким образом, что редко ставит командира перед сложным нравственным выбором. В армии слишком многое четко и ясно определяется вне зависимости от характера и качеств личности. А в политике не так. Там постоянно перед тобой альтернатива. Человеку, привыкшему долго жить почти без выбора, трудно перестроиться в зрелом возрасте. Случается путаница. Порой опасная. Именно поэтому я давно и открыто занимаю жесткую позицию в отношении военных, которые хотят уйти в чистую политику, баллотируются то в депутаты, то в губернаторы… Нечего делать офицерам в коридорах власти! У них нутро другое, даже если головы золотые и души чистые. Мало этого. Еще Черчилль в свое время говорил: в политике не надо быть умным, надо быть вовремя решительным. Это все о том же умении делать выбор.
Возвращаясь к Аушеву, позволю себе сделать вывод: его внутренние противоречия –между государственным и национальным, между рациональным и эмоциональным, между разумом и сердцем – есть фундаментальная, корневая суть всей его жизни и деятельности как лидера республиканского масштаба.
События в Ингушетии в феврале 96-го заставили задуматься о многом. И в первую очередь, о так называемой информационной войне. В течение нескольких лет (особенно в последнее время) и журналисты, и политики серьезно обсуждают проблемы: насколько российское общество способно переварить "чеченскую войну" и ее последствия, как должны работать СМИ, если они действительно хотят правды во благо, а не во зло, как должно вести себя государство и "силовики", непосредственно возглавляющие контртеррористическую операцию, чтобы не врать из благих намерений (как это не раз случалось), а удовлетворять спрос общества на истину и при этом не довести народ до потери пульса военными "ужастиками".
Информационный компонент в современных вооруженных конфликтах способен серьезно влиять на развитие событий. На Западе уже давно рассматривают информационные операции как важный вид боевого обеспечения. И прежде всего такие операции носят упреждающий характер. "Буря в пустыне", высадка американцев на Гаити, ввод войск в Боснию, агрессия в Югославии… Во всех случаях общественность готовили к тем или иным мероприятиям, проводилась массированная атака СМИ на умы людей, со всеми журналистами велась адресная и детальная работа.
В конце концов, Бог с ним, с Западом. Сами с усами. Свой опыт имеем. И горький, и положительный. Только вот всегда ли мы его используем и делаем соответствующие выводы? Я, например, свой первый личный опыт получил в феврале 96-го во время конфликта в Ингушетии. И часто вспоминаю те тревожные дни. Хорошо, что я тогда обратился за помощью к прессе. Это пошло во благо делу. Но ведь не у всех моих товарищей и далеко не всегда так было.
Неоперативное, некачественное, порой сумбурное информирование общественности в первой чеченской кампании сегодня практически возведено в ранг хрестоматийного примера порочной работы силовых ведомств с прессой. Отсутствие какой-либо системы у федералов позволило Мовлади Удугову перехватить инициативу и выиграть информационную битву.
Что бы ни говорили о войне 1994-1996 годов, я убежден, что проиграли ее не военные, которые находились в окопах и боролись с бандитами. Проиграли ее политики и те, кто отвечал за информационное обеспечение операции "по восстановлению конституционного порядка". Какие только сказки и небылицы ни родились в той войне! Увы, информационные утки почти никто не опровергал. Потому и живучи мифы "о бездарности" российской армии. Военные, за редким исключением, боялись журналистов. А те, в свою очередь, нередко выплескивали на страницы своих изданий и на экраны телевизоров, мягко говоря, непроверенную, а то и лживую информацию.
Когда отсутствует мало-мальски налаженная система работы силовых ведомств с прессой, то у каждого журналиста получалась "своя правда". Они вынуждены были добывать "факты" по своим каналам и источникам, не брезговали сомнительными сведениями, хватались за удуговские наживки и, конечно, обвиняли военных в сокрытии необходимых данных.
Меня нередко упрекают сейчас: Вы, Геннадий Николаевич, дескать, часто мелькаете на телеэкранах. Упрек странный и наивный. Неужели эти чиновники так и не поняли до сих пор, что если руководитель или его пресс-секретарь вовремя не проинформируют общественность о том или ином событии, то тем самым уступят информационное поле или откровенному противнику, или обывателям для всевозможных слухов, домыслов и т.д.
Взять, к примеру, те же события в районе Аршты в феврале 1996 года. Воспользовавшись откровенным замешательством и молчанием Москвы, Аушев попытался через СМИ (пригласили в Ингушетию тьму журналистов) представить картину в выгодном для него свете. Не получилось. Военная пресса сыграла свою роль должным образом. А ведь подобные конфликты происходили сплошь и рядом, особенно в тех случаях, когда возникают нештатные ситуации, связанные с трагическими эпизодами, что на войне случается постоянно. Конечно, тяжело публично говорить о просчетах и потерях, но и умалчивать о беде нельзя. В противном случае общество просто перестанет доверять официальным источникам. К сожалению, этого не понимают или не хотят понимать некоторые руководители-силовики. Их поведение напоминает позицию страуса: голову в песок и – ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу.
Есть и другие вещи, не менее серьезные, которые оставлять без внимания нельзя. Что имею в виду: армия должна уметь защищаться не только от огня противника, но и от информационных атак недобросовестных журналистов. Причем не только с помощью прессы же, но и юридически. Цивилизованный мир давно привык к судебным процессам по защите чести и достоинства личностей, организаций, фирм… Наши силовые ведомства тоже имеют право на защиту от лжи и клеветы. Тем более, что они защищают не товарную марку или бизнес, а, как бы это пафосно ни звучало, - интересы государства, здоровье общества, честь своих солдат, спокойствие их родных и близких... От кого? От нечистоплотных политиков, журналистов, которые не только выходят за рамки приличия и элементарной профессиональной этики, но и преступают закон.
Взять, скажем, нашумевшую историю с корреспондентом "Новой газеты" А. Политковской. В августе 2000 года Политковская сопровождала гуманитарный груз для дома престарелых в Грозном. Военные выделили охрану, сформировали колонну, вынуждены были задействовать людей для охраны женщины и груза, оторвав солдат от выполнения прямых обязанностей в зоне боевых действий. Ведь любое продвижение по городу в составе колонны далеко не безопасно. Но Анна Политковская, похоже, об этом даже не думала. По пути следования устраивала истерики, требовала неоправданных остановок для решения своих личных проблем, чем подвергала риску сопровождавших ее солдат и офицеров. Она остановила колонну и, приказав военным ждать, растворилась в городском квартале. Около часа солдаты и офицеры торчали на улице, как в тире, представляя собой отличную мишень для боевиков. Командир извелся. Всего одной гранаты в борт БТРа или снайперской пули какого-нибудь отморозка из окна хватило бы для трагедии. Именно об этом он и сказал в конце концов вернувшейся А. Политковской. Журналистка закатила истерику и стала оскорблять военных, настолько злобы хватило.
Вот бы послушали ее родители и близкие солдат и офицеров! Глаза бы заплевали Политковской. Но они не слышали и ничего не знают. Хотя позже в "Новой газете" появилась статья за подписью А. Политковской. Военные обвинялись во всех тяжких грехах: и трусы они, мол, и бездельники.
Через полгода история повторилась. Теперь Политковская обнаружила какие-то ямы, где якобы федералы держат пленных из числа мирных жителей. Целые комиссии работали там, издергали людей в полку. Но ничего не обнаружили. Факты, которые привела газетчица, не подтвердились. Анна Политковская настолько, видимо, ненавидит армию, что в День защитников Отечества в программе "Глас народа" дошла до прямых оскорблений в адрес солдат и офицеров, воюющих в Чечне. Как же отреагировали на это, скажем, недостойное поведение журналистки в Министерстве обороны? А никак. Не захотели связываться.
Могу ошибиться, но не припомню случая, чтобы военные подавали в суд на откровенную клевету или оскорбления со стороны некоторых СМИ. Был, правда, прецедент с иском П. Грачева к В. Поэгли ("Московский комсомолец"), но там обсуждалась частная проблема. Случай этот уже почти забыт. Кстати, Грачев тогда выиграл. Поэгли извинился. Но дело это было мирное. Шум в прессе не доводил общество до инфаркта. В отличие от чеченских событий.
Я знаком со многими журналистами, с некоторыми из них установились дружеские отношения. Среди них – Ирина Таболова (ИРИНФОРМ), Александр Сладков (РТР), Владимир Сварцевич ("Аргументы и факты"), Руслан Гусаров (НТВ), Александр Абраменко (РТР), Валерий Матыцин (Итар-ТАСС), Ирина Зайцева (НТВ), Кирилл Набутов (НТВ)... Список можно продолжить. Они настоящие профессионалы своего дела. Всегда проявляли сдержанность, корректность – обязательное условие во взаимоотношениях средств массовой информации и армии. Но позиция и поведение упомянутых журналистов – не результат существования четкой системы взаимоотношений прессы и военных, а следствие личной порядочности.
Словом, информация, которую получает общество, зачастую зависит исключительно от личности, характера и взглядов журналиста и ни от чего более. Силовые структуры не влияют на многие СМИ. Зачастую еще и потому, что наилучшим способом работы с прессой считают "военную тайну". А утаивание истины пагубно для всех. Это-то как раз и развязывает руки любителям домыслов. Так, например, было в августе прошлого года, когда началась шумиха в СМИ вокруг гибели подводной лодки "Курск". Особенно смутили умы представители пресс-службы ВМФ, действовавшие по указке своего начальства. Защищали адмиралов, а защищать надо было родных и близких погибших моряков, всех тех, кто служил рядом с экипажем "Курска".
Вообще, все пресс-службы силовых ведомств должны защищать от лжи прежде всего не своих начальников, а огромную массу людей, имеющих непосредственное отношение к защите Родины. Должны потому, что человек в форме и при погонах – тоже человек. И не всегда хуже Политковской, а зачастую – наоборот. Во-вторых, у него есть родные и близкие, очень неравнодушные к его судьбе и авторитету. Они заинтересованы, в том числе, и в чистоте его имени и мундира. В третьих, молодое поколение, готовящееся надеть погоны, а тем более ехать служить на Северный Кавказ, должно не только знать правду, но и верить, что вражеская пуля и грязное слово журналиста его не убьют и не доведут родню до инфаркта. Ина
