В споре о месте России в глобальном мировом пространстве, который с переменным успехом идет последнее десятилетие, изоляционизм как осознанная внешне- и внутриполитическая стратегия чисто теоретически является едва ли не единственным адекватным ответом торжествующей сегодня логике глобализации. Идеология государственного суверенитета, как явственно следует из программного текста Михаила Ремизова, является основанием концепции изоляционизма, и в этом смысле, по существу, не столько противостоит идее «суверенной демократии», сколько решает ту же проблему другим набором методов. Эта точка соприкосновения — важное основание для диалога двух подходов: они оба, по крайней мере, алеко отстоят от популярной оппозиционной программы: «приди, НАТО, и володей нами». Очевидно, что НАТО «володеть» нами не придет, и в любом случае искать выход придется самим.
Выход из вилки «суверенитет — глобализация» в официальной интерпретации выглядит как конкурентоспособность, обеспечивающая национальному государству победу в соревновании за набор жизненно важных ресурсов, в интерпретации Ремизова — как изоляционизм, декларированный отказ государства от глобализации и выход России на уровень «региона-цивилизации».
Вопросов к нынешней конкурентоспособности уже накопилось предостаточно: очевидно, что Россия может конкурировать с Европой и США в очень узком пространстве, которое включает в себя добычу природных ресурсов, электроэнергетику, производство и распространение средств связи (система «ГЛАНАС») и некоторые другие отрасли. Для глобальной конкуренции этого явно не достаточно. Несмотря на распространенное в элитах мнение о том, что для обеспечения модернизационного прорыва хватит и нескольких «точек отсчета», нескольких отраслей, развитие которых потянет за собой модернизацию всей системы, выбор этих «точек отсчета» откладывается на неопределенно долгий срок и в дальнейшем, скорее всего, будет пролонгирован аппаратным противостоянием между различными министерствами, ведомствами и кампаниями. Так, например, реформа РАО ЕЭС, которая должна была стать флагманом развития электроэнергетики, столкнулась с известным противодействием МЭРТа.
Сложившаяся ситуация также может быть прекрасно проиллюстрирована выдумыванием новых «национальных проектов»: ведомства наперегонки соревнуются друг с другом за приоритетное финансирование: вряд ли эта та самая конкуренция, о которой неоднократно говорил Владислав Сурков.
Внешнеполитические стратегии России сегодня сводятся к тезису о «многополярности». Более того, после «мюнхенской речи» Владимира Путина идея о многополярном мире в России получила множество неожиданных сторонников. Стремление разрушить гегемонию США похвально, но совершенно не очевидно, что за этим разрушением (а Америка, действительно, сегодня слаба) последует установление честных правил глобальной конкуренции.
Транснациональные корпорации, по существу, не настолько сильно зависят от государств, чтобы всерьез принять идею многополярности: у этих — свои полюса, и их количество определяется в соответствии с долгосрочными трендами. «Газпром», к слову, уверенно вошел в число подобных корпораций, и истеричные попытки приписать российскому газовому гиганту собственную армию только пока выглядят неумной провокацией. Сегодня же речь идет исключительно о «транспортных подразделениях»: они имеют очень мало общего с реальными вооруженными силами. Но создать собственные войска «Газпрому» мешает разве что государство, но кто сказал, что через десять лет у власти запала хватит? И кто сказал, что сама природа власти через короткий срок не станет совсем иной?
Но изоляционизм так же едва ли способен примирить «глобализацию» и «суверенитет». Если в случае с конкурентоспособностью, вся сложность состоит в отсутствии гарантий искомой конкуренции при любом исходе многополярности и в технологической неготовности России к глобальным рыночным противостояниям, то изоляционизм страдает болезнью иного рода - совершенной неприложимостью к нынешним российским реалиям.
Для «выхода из глобализации», о которой пишет Михаил Ремизов, необходимо предметно представлять себе экономические и политические издержки этого сложного процесса. Есть все основания полагать, что масштаб этих издержек окажется в несколько раз большим, нежели прямые выгоды России.
Первая проблема состоит в том, что, концепция изоляционизма почему-то не ставит вопроса собственно о ресурсообеспеченности нашей автономности. Речь здесь должна идти не о природных ресурсах, а, прежде всего, о капитализации советского промышленного наследия и инфраструктуры, которая постепенно приходит в упадок. Что делать с остовами заводов и фабрик — этот вопрос не столь тривиален, как может показаться на первый взгляд, потому что работа с промышленностью могла бы стать моделью работы власти с капиталом иного рода. Например, с человеческим. Перефразируя известную социальную рекламу, можно сказать, что «Россия — страна огромных, но нереализованных возможностей». Если изоляционизм предлагает эти возможности во что-то воплотить, то из текста Ремизова не очень ясно, во что именно. Россия может «схлопнуться» и включить в поле «региона-цивилизации» Белоруссию (модели возможного сотрудничества Александр Лукашенко отработал до автоматизма: Белоруссия предоставляет России добрососедскую риторику, а Россия соседу — все остальное) и Казахстан (Россия, впрочем, и без изоляционизма реализует планы по созданию Евразийского экономического союза), но станет ли от этого самой России легче? Совершенно неочевидно.
Вторая проблема изоляционизма — невозможность содержания огромных пространств России — прямо связана с первой. Если мы останемся наедине с Россией — с ее убывающим населением, урбанизацией и пустыми Сибирью и Дальним Востоком — то это автоматически будет означать, что всю полноту ответственности власть будет вынуждена взять на себя. Нынешняя власть к этому не готова, не будет готова и будущая. До решения огромного комплекса проблем — от деградации образования до деградации дорожной сети - никакая власть (вне зависимости от риторики, с которой она придет) не будет в состоянии полностью отвечать за страну: «державники», «оранжисты» etc обладают единственным объединяющим их всех свойством - они не похожи на самоубийц. Изоляционизм требует огромной концентрации всех возможных сил, интеллектуальных, производственных, инновационных: в нынешнем своем состоянии Россия к такому повороту событий попросту не готова. Кроме того, отказ России от интеграции - декларированный и последовательный - положит начало спорадическим процессам включения страны в поле действия самых разных государств и надгосударственных структур. Схема и логика этого действия достаточно подробно описана в статье Сергея Чернышева «Новая Атлантида». Принятый в качестве программы изоляционизм станет замечательным катализатором описанных Чернышевым процессов, потому что тогда внешние субъекты воздействия вовсе перестанут считаться с какими бы то ни было правилами приличия. Опыт иракской войны убедительно доказывает, что уничтожить страну, ввергнув ее в анархию гражданской войны, не столь сложно. Проще говоря, России никто не даст «выйти из глобализации», а для того, чтобы это право отстоять, у страны нет внутренних ресурсов и внутренней собранности.
Изоляционизм, претендуя на альтернативу суверенной демократии, не дает ответов на принципиально важные вопросы нынешнего хозяйствования: он предлагает решить некоторые, возможно важные, но все же побочные задачи. Прежде чем, «отделяться» или работать над созданием макрорегиона, необходимо решить множество насущных проблем, самые принципиальные из которых — деградация инфраструктуры и жесточайший кадровый голод в отраслях, должных обеспечивать столь популярный ныне «инновационный прорыв». В противном случае изоляционизм обернется падением России в пропасть, на грани которой она балансирует сейчас. При нашем «выходе из глобализации» поля не заколосятся жнивьем, самолеты сами не построятся, а выпускники ВУЗов не станут дипломированными специалистами, промышленность вдруг не начнет демонстрировать чудеса эффективности.
Тогда, и впрямь, зачем придумывать колесо там, где нужно изобретать паротурбинный генератор?
