Картина девятая: жара и холод
Тело не знает усталости чувств, ему всегда жарко или холодно, тепло или прохладно. Лоб может быть горячим, а ноги — ледяными. Вот у России всегда так: где-нибудь холодно, а где-нибудь — жарко; Чечня горячая, так Таймыр — холодный.
Континентально-монументальное тело России объято жарой и холодом одновременно. Брутальная телесность евразийского материка обретает свой яркий и неизбывный свет сибирским бураном и заволжским зноем. Есть места на земле похолоднее и пожарче: Африка и Антарктида, Амазония и Патагония, Атакама и Тибет покруче будут. Да только страна наша готовит всегда такой обжигающий климатический коктейль, что любители экстремального туризма и экстремальной политики не знают здесь отдыха. Наводнение и пожар, отключения электричества, отопления и горячей воды (а холодной воды может просто не быть) заставляют быть начеку, не зевать, сохранять жизненный тонус — и премьер-министра, и бабушку на скамеечке.
Что может быть хуже, когда утренняя дрожь пробирает тебя всего, туман медленно поднимается, а ночная влага не спешит высыхать. Можно свернуться клубочком, калачиком, подобрать ноги как можно ближе к животу, но это не поможет. Не поможет по определению: в России утренний холод мгновенно сменяется зноем дневной суеты. Автостопщики и дальнобойщики лучше всех знают жуть бензинового жара и угара на плавящемся асфальте большой дороги. Вечер не знает пощады — прохладный ветерок мимолетен, а сырость придорожной канавы или заиленного пруда всепроникающа.
Холодно-теплые воздушные массы и суровые атмосферные фронты рубцуют и ранят податливое и мягкое тело матушки-Расеи. Она и не сопротивляется — зачем, если климатическо-политический мазохизм способствует её евразийскому имиджу — на фоне безвольной Восточной Европы, прямолинейно-горячей Центральной Азии и невнятных Тихоокеанских окраин материка? Китай не в счет: его срединная интровертность и климатическо-политическое постоянство образуют просто разрыв на образной карте Евразии.
Политическая метеорология России темна и непонятна. Видимость сменяемости политических режимов и их псевдонародных подпорок и поддержек не вселяет климатический оптимизм. Летняя жара не всегда связана с политическим отдыхом и туризмом, а зимние наледи и заносы не обещают зачастую логичных перестановок в очередном прогрессивном правительстве. Ну и ладно, можно ведь периодически отправлять и ссылать декабристов и прочих Сперанских в «жаркую шубу сибирских степей». Тут у нас всё в порядке — несмотря на то, что отчизна есть климатический «черный ящик», однако у него есть вход и выход. Вход — жарко-неожиданная столица с непредсказуемыми летними ураганами, а выход — холодная влага тайфунов Приморья. Стратегические запасы различных политических климатов есть национальное достояние России.
Проницаемость территории нашей страны с точки зрения климатических катаклизмов не уникальна. Уникально другое: жара и холод у нас воспринимаются и воображаются до сих пор как двигатели, божественные машины, осуществляющие поступательный ход и развертывание политико-экономических и даже социокультурных возможностей и баталий. Пресловутые «битвы за урожай» или «северный завоз» — это не следствие технико-экономической отсталости или политической архаики. Бери глубже, кидай дальше: жизнь в России является политико-климатической сплоткой, связкой, вязкой политико-климатической «жвачкой», которую можно выплюнуть, но нельзя отменить или секвестировать. Короче, жара и холод — нулевой цикл любых политических построений на северной окраине Евразии.
Проснешься ли на глухой таежной заимке посреди зимы, выйдешь ли во двор по нужде глубокой осенью — холод пронижет капитально, до самого онтологического нутра. И не пожалуешься, некому, ибо российская метафизика климата начисто съедена метагеографией животной жажды спокойного и приветливого жара политического патернализма, обещания охранять до последнего ледяные просторы страны. Приходится подкидывать побольше дров в печку, или воровать газ и не платить за электричество. А то впадать в политическую спячку до скудного лета — лета без обильных урожаев нечаемой политической стабильности.
Прекрасно лето в средней полосе России. Заречные дали, мягкие перелески, уютные дощатые дачки и грубовато-громоздкие новорусские коттеджи, насыпные пляжики и заброшенные лодочные станции. Летние дожди напоминают о жизни полевых трав и разносортных жуков. Метафизический холодок интеллектуальной неурядицы и концептуального разброда не уживется тут — по крайней мере, до осени. Только осень и весна имеют право у нас на влажно-вульгарные манифесты и публичные обращения. Апрельские ли тезисы, октябрьские ли синтезы — то ж не разберешь по сумятице политических фронтов.
Линия ветра и дождя, графика суматошных капель на оконном стекле, контуры политического сезона в поблескивающем таинственно кожаном портфеле. Графики роста экономики соседствуют с картами атлантических воздушных масс, захватывающих Прибалтику и нависающих над толстушкой Украиной. Засесть поглубже в кабинет, да найти квинтэссенцию российского антициклона — русский ядреный холод не в первый раз идет на подмогу к нестройным рядам спасителей отечества. Да и то сказать, Кутузовы в России естественны; Суворовых, правда, нехватка.
Мне чисто по-человечески близка занудная и затяжная морось. Тут и ни жарко, и ни холодно. Промокнешь, так и то не сразу. Мысли остаются ясными до последнего, а родные просторы затянуты мелкой водяной сеткой и более не пугают. Российская унылая морось — светлое время для плодотворных прогулок по политическим ландшафтам тысячелетней государственности.
