За то время, которое можно с известной условностью обозначить как «современная история», то есть за последнюю четверть века, которые в основном находятся в активной политической и исторической памяти подавляющего большинства граждан страны, близящаяся смена власти правлений будет четвертой, начиная с окончания периода стабильности 1964–85 гг.
При понятной разнице условий, в которых происходили как три предыдущие смены (1985, 1991, 2000 гг.), и в сравнении между собой, и в сравнении с сегодняшней ситуацией, во всех четырех ситуациях можно увидеть нечто общее. Как минимум — присутствие высокой степени непредсказуемости и не прогнозируемости как вектора будущей власти, так и устоявшегося регламента, отработанной процедуры этой смены.
Во всех трех прежних сменах новое правление, до известной степени декларируя свою родственность прежнему, в какой-то момент резко порывает с прежней практикой, начинает изгонять не только родившие его персоналии, но и изничтожать сами условия, благодаря которым оно стало возможным.
Горбачев приходит к власти как продукт некого согласия большинства старого Политбюро. И это большинство, и в своих смутных настроениях общество ждут от него действительно обновленного политического курса, но, в основном, направленного на развитие и совершенствование достигнутого типа организации общества: видят в нем некое продолжение начинаний Андропова.
Ельцин приходит к власти как продукт некого пассивного союза большинства старой бюрократии, измученной авантюрами прежнего правления, и радикальных деятелей оппозиции, посчитавших, что пришло время их торжества и снятия всех ограничений на пути реализации их «демократических иллюзий». Эта двойственность проявляется и в общественных ожиданиях: страна, с одной стороны, доведена до полной ненависти к Горбачеву и готова сменить его на кого угодно, с другой — ждет, когда же действительно сбудется хоть что-то из обещанного певцами обновления, тем более, что жизнь с каждым полугодием становится не лучше, а хуже того, какой она была в начале этого «обновления».
Путин приходит к власти, выдвинутый и поддержанный ближайшим окружением Ельцина, ожидающим от него обеспечения гарантий своего места и роли в существующей системе. Но при этом новый президент парадоксальным образом опирается на общественное желание уйти от эпохи 1990-х, на нарастающие левые и достаточно радикальные настроения большинства населения.
Мы видим, что ключевую роль в смене правлений каждый раз играют, что естественно, с одной стороны, ожидания и установки ведущих и наиболее волевых групп элиты, с другой — ожидания и настроения общества.
Таким образом, каждый из трех правителей приходит к власти не в рамках устоявшейся процедуры замены, не как рационально-легальный лидер, но как носитель и выразитель достаточно широких общественных ожиданий и надежд.
При этом Горбачев достаточно быстро устраняет с первых ролей не только тех, кто не был его сторонником в момент передачи власти, но и тех, кто обеспечил его победу во внутриэлитной борьбе. И если решивший судьбу его избрания Громыко мягко вынуждается к формально добровольной отставке, то оказавший новому Генсеку максимально энергичную поддержку Лигачев, после недолгого исполнения роли второго лица в партии и государстве, начинает последовательно дискредитироваться и вытесняться из руководства людьми «горбачевского призыва».
Массовые ожидания перемен к лучшему спекулятивно используются, но политически реализуются в вакханалии ряда политических и экономических авантюр, приведших страну к кризису.
Ельцин тоже достаточно быстро избавляется не только от «демократической гвардии», но и от политических институтов и структур, приведших его к власти, и один за другим изгоняет как своих персональных сторонников, так и сам парламент, обеспечивший его победу.
Проэксплуатированные общественные ожидания и надежды в качестве платы за себя получают бред гайдаровских реформ и нищету подавляющего большинства общества в 1990-е годы.
Горбачев и Ельцин к концу своих правлений были ненавидимы поголовно всеми, избавление от них виделось пределом общественных мечтаний. И, возможно, это стало определенным уроком и предостережением Путину.
Придя к власти, он, как и его предшественники, достаточно быстро устранил из политики тех, кто обеспечил его победу, отправив мягко, но твердо своих ревностных «сторонников» в небытие, предоставив главному творцу чуда «Операции «Преемник-2000»» Борису Березовскому право более менее спокойно отправиться вслед за Егором Лигачевым с КПСС и «радикальными демократами» со Съездом народных депутатов России.
При этом в отличие от своих предшественников Путин поостерегся с проведением экспериментов по «углублению рыночных реформ» — с одной стороны, возможно потому, что к началу 2000-х годов. стало ясно, что в России существует два сектора экономики: та, что не реформирована и работает плохо, и та, что отреформирована, — и развалена до конца, с другой — потому что нефтяная конъюнктура обеспечила достаточное количество денег, чтобы и насыщать элиту, и немного подкармливать население, несколько даже улучшая его положение на фоне людоедских 1990-х годов.
Таким образом, Путин оказался первым из современных правителей страны, который не сделал для народа ничего слишком уж плохого — чем и заслужил свой высокий рейтинг.
Но, став правителем, при котором «не стало хуже», он все равно не стал правителем, который оправдал бы питающие его ожидания. Имея цены на нефть в полтора раза выше, чем имел их Брежнев, Путин так и не вернул тогдашний уровень благосостояния. Опираясь на левые ожидания общества, он проводил и проводит вполне правый, консервативный курс как в политике (умеренный авторитаризм), так и в экономике (сохранение общего рыночного вектора развития в совокупности с очень медленным и осторожным отбиранием старых советских социальных льгот и гарантий).
И в этом отношении он не выполнил их так же, как и Горбачев, и Ельцин. И уж тем более, никто из них не обеспечил того технологического рывка, потребность в котором, собственно, и родила все ожидания изменений и обновлений в середине 1980-х годов.
То есть, все три последние правителя страны:
— приходили к власти по той или иной «серой», не публичной схеме с отклонением от официально принятой процедуры;
— после прихода к власти одним из первых шагов избавлялись от тех, кто привел их к успеху;
— сосредотачивая на себе общественный ожидания, либо делали все, чтобы осуществить курс, им противоречащий (как Горбачев и Ельцин), либо аккуратно откупались от этих ожиданий, но не делали ничего, чтобы их реализовать.
При этом, все они, придя к власти, энергично меняли условия игры, ни в коем случае не допуская, чтобы кто-то сыграл с ними матч-реванш по тем же правилам. А потому, каждый из них с особым рвением изничтожал ту политическую систему, в рамках которой ему в свое время удавалось возвыситься.
Горбачев практически уничтожил систему партийных выдвижений и систему партийного контроля государственной власти.
Ельцин не только официально запретил создавшую его КПСС, но уничтожил и систему полновластного представительства Советов, и принцип приоритета законодательной власти над исполнительной, которому в 1989–90 годы присягал вместе с остальными «демократами».
Путин практически покончил с информационными империями и свободой СМИ, обеспечившими его имиджевое сопровождение в 1999 г., разгромил автономию Совета Федерации, наполовину урезал избирательное право и практически уничтожил альтернативность и соревновательность политических сил, а национальный парламент из палаты с урезанными полномочиями, но широкой представительностью, превратил в орган технического законодательного оформления принятых исполнительной властью решений.
Но теперь уходит и Путин.
С одной стороны, в отличие от предшественников, — уходит не ненавидимым, а вполне поддерживаемым. Уходит, не доведя общества до страстного и иррационального желания сменить нынешнюю политическую действительность на что угодно иное. Уходит, когда общество скорее желает сохранения того, что есть, нежели обретения чего-то другого.
С другой стороны, как и в канун прежних смен правлений, мы практически не можем прогнозировать, кто и по какой реальной (а не формальной) процедуре будет окончательно определен на роль его преемника. Мы не можем точно сказать, к какой политической тенденции будет принадлежать этот человек. Мы не можем с уверенностью предположить, какой курс он сочтет для себя обязательным проводить.
Нам ясно лишь одно — что все эти определения не будут иметь ничего общего ни с более или менее открытой борьбой политических сил, характерной для открытых демократических электоральных процессов, ни с внутренней логикой авторитарных традиционалистских систем.
Точнее, весь этот анализ мы проделать можем и прогноз построить можем — только в той степени, в которой сам процесс может быть описан в рамках исследованных тенденций и здравого смысла.
Но именно эти моменты и не оказываются ведущими все последние 25 лет, не работают во всех последних ситуациях передачи власти.
С точки зрения нормальных политических закономерностей и политического здравого смысла, Горбачев, чье избрание в 1985 г. было относительно предсказуемым, никак не мог выйти из-под контроля группы выдвиженцев Андропова, обеспечивших его избрание.
С точки зрения политического здравого смысла и нормальных политических закономерностей, Горбачев должен был быть свергнут не Ельциным, а силовиками и представителями ВПК, причем те же люди вместе с ним должны были навсегда убрать от власти и Ельцина.
С этой же точки зрения, Ельцин либо в 1996 г. должен был быть смещен оппозицией, пусть даже путем прямого политического действия, либо в 2000 г. быть заменен на Примакова.
Но ничто из этого нормального и предсказуемого развития событий не сбылось. Хотя, действительно могло прогнозироваться с точки зрения обычного политического анализа.
Однако ситуация каждый раз оказывалась не такой, какой она выглядела с естественной точки зрения. И дело не в том, что эта точка зрения была неправильна: она была сама по себе правильна. Но она предполагала, что в политической борьбе участвуют акторы, обладающие волей, понимающие логику политической борьбы и действующие по ее законам. То есть эти построения в неявном виде опирались на предположение о наличие в стране относительно полноценной политической элиты. Полноценная политическая элита, среди прочего, имеет свои цели в политике, отстаивает те или иные крупные социальные интересы, имеет цели и проекты стратегического развития страны и представляемого ею класса, имеет волю для подавления своих противников и готова идти на риск для осуществления своих целей.
Такая элита не могла безвольно уступить Ельцину победу в 1991 г. Такая контрэлита не могла бы смириться с фальсификацией выборов 1996 г.
С этой же точки зрения, ГКЧП должен был расстрелять толпу у Белого Дома в августе 1991 г. А Зюганов должен был в июле 1996 делать то, что Тимошенко делала в ноябре 2004. С той же точки зрения, Примаков уже в начале 1999 г. должен был объявить Ельцина недееспособным, отдать приказ группе «Альфа» блокировать Завидово и при поддержке Лужкова, Зюганова и всего общества провести досрочные президентские выборы.
Но в российской политике нет такой элиты, т.е. полноценной политической элиты в России как явления не существует.
Отсюда игра ведется не по правилам политики, а по правилам ее имитации. Если при нормальной элите ее представители обладают примерно равными качествами, с точки зрения готовности к нормальным, т.е. силовым политическим действиям и личной волевой составляющей, то в элите современной России такие качества являются скорее исключением.
Предсказывать развитие российской политики в конкретных ситуациях — все равно, что предсказывать исход футбольного первенства, в котором любой из участников может внезапно оказаться не футболистом, а любителем игры в домино, или исход первенства по боксу, где может оказаться, что любой из участников не переносит вида крови и вообще является принципиальным противником насилия.
В этих условиях любое соревнование сначала начинает превращаться в шашечный турнир, но как только определяется, что игра идет по правилам шашек, может оказаться, что в среду участников все-таки затесались один — два боксера.
А, в результате, естественно, оказывается, что претендент, заявленный как международный мастер спорта, оказывается мастером спорта по шашкам и проигрывает второразряднику по боксу.
С точки зрения нормальной политической логики, картина, которую мы должны получить после 2008 г., является более или менее определенной.
Но, как и во всех предыдущих сменах правления, слабым местом прогнозов оказывается то, что мы не можем в полной мере предсказать личные волевые качества участников борьбы, как и то, по каким реальным правилам они предпочтут играть после марта 2008.
Но, во всяком случае, мы как минимум можем предположить, что если проэкстраполировать на процесс новой смены правления закономерности, по которым происходили предыдущие:
— реальный преемник может быть определен в самый последний момент и не иметь ничего общего с теми, кого принято считать возможными кандидатурами сегодня;
— придя к власти, новый президент достаточно быстро избавится от большинства тех, кто будет продвигать его кандидатуру;
— вслед за этим он изменит правила игры и начнет вновь модифицировать политическую систему и политическую практику;
— его реальный политический курс, официально не дистанцируясь с курсом Путина, напротив, постоянно обозначая себя как его продолжение и развитие, на деле будет походить на последний не больше, чем курс Горбачева походил на курс Брежнева, не больше, чем курс Ельцина походил на курс Горбачева, не больше, чем курс Путина походил на курс Ельцина.
И, самое интересное, что, хотя, безусловно, к моменту передачи власти будет сделано все, чтобы обеспечить подконтрольность нового президента по отношению к старому, модификация правил игры окажется таковой, что возможности Путина по контролю нового президента окажутся не большими, чем возможности КПСС по контролю Горбачева, возможности Съезда по контролю Ельцина, возможности олигархов и Ельцина — по контролю Путина.
Более того. Чем большими будут выстроенные рычаги гарантий такого контроля, тем большими могут оказаться политические модификации, которые в той или иной форме предпочтет осуществить новый президент.
В этой череде повторов и смен правлений в нынешний момент есть только один нюанс, способный коренным образом изменить если не ход смены самой власти, то ее последствия.
Этот нюанс — в том, что если новый правитель в очередной, четвертый, раз нарушит те ожидания общества, которые он невольно выразит своим приходом к власти, то трижды остававшиеся относительно пассивными надежды общества, при очередной фрустрации, все-таки могут обрести активность. А в условиях безволия и инфантильности нынешней политической элиты России, последняя просто не сможет адекватно соотноситься с теми новыми правилами политической жизни, которые будут рождаться уже в ходе прямого политического действия этого самого вновь активизированного начала.
