MAGISTERIUM. Технология глобальной трансмутации

Современная Россия — Россия-РФ как наследница России-СССР, Российской империи, России-Московии — новый формат исторической общности со своим геостратегическим мирополаганием, геополитическим контуром и геоэкономической картографией. Страна усечена и сдвинута на северо-восток.

Каждая из исторических формул государственности по-своему прописывала и предписывала совмещение народа, деятельности, территории, структур управления и повседневности, закрепляя их единение тем или иным образом на некоторый срок в соответствии со сложившимися обстоятельствами. История, однако же, не есть исключительно искусство чтения прошлого, его монотонная катологизация — это лишь дисциплинарная провинция. Живое тело истории — целеустремленное, подвижническое обновление ставших привычными обстоятельств, их трансценденция, совершаемая каждодневно, здесь и сейчас. Другими словами, продвижение в будущее ради творения настоящего одновременно и суть истории, и ее добродетель.

Столь характерные для хроник былого территориальная экспансия доминирующих субъектов действия, их ползучая локализация в пространстве сменяются в наши дни глобальной дисперсией в зыбучей среде материальных и нематериальных ресурсов, физических и виртуальных границ. Ради занятия выигрышных позиций в топографии ресурсных потоков и топологии мирового дохода используются новые, подчас крапленые карты реальности и двусмысленная номенклатура агентов перемен, ведутся — на пределе сил и возможностей — поиски инновационной тинктуры социального акта.

Успех в прочтении криптограммы формирующегося ландшафта — результат грызущих сомнений в справедливости привычных прописей, неодолимой тяги к уяснению естества эпохи. А как прикладное следствие переосмысления стереотипов грядет значимое обновление инструментария практики. И — «в терновом венке революций» — всего привычного мироустройства. История — это не ложе для спящих, скорее булькающий котел: отсюда периодически возникающее осмысление жизни как прихожей не самых светлых миров.

В социальной и управленческой культуре сегодня просматриваются два концептуальных подхода:

В первом случае планирование операций ведется, так сказать, «по Клаузевицу», а методология тяготеет к естественнонаучной матрице организации знания/обоснования практики. В другом — учитывается символизм социальной реальности, ее критическая изменчивость, комплексность, психологизм, внедряются техники рефлексивного и персонализированного управления событиями. Методология же познания и действия сдвигается на трансдисциплинарную и неклассическую позицию.

Но, пожалуй, наиболее плодотворное конъюнктурное приобретение — искусство синергийного сопряжения достоинств обоих подходов. И постижение открывающихся при этом глубин: методических и технологических следствий от введения в практику принципа умной антиномийности человеческих операций.

Геоэкономический императив (1)

В начале прошлого века индустриальная экономика пережила стремительный взлет, вызванный научно-технической революцией и новыми формами организации труда. Однако обильное количество «дешевых вещей», не уравновешенное платежеспособным спросом, привело к затяжному кризису перепроизводства, избытку рабочей силы, а затем — серьезному социальному кризису.

Стало очевидно, что экономические и политические механизмы нуждаются в серьезной модификации, причем в глобальном масштабе. Прежнее разделение планеты мировыми империями (зональная глобализация) также должно было уступить место новому поколению технологий глобального управления.

В течение столетия возникают различные версии организации нового порядка на планете (коммунистический, национал-социалистический, корпоративный, неолиберальный эксперименты). Влиятельные позиции в обществе занимает класс управленцев (новый класс); складывается слой платежеспособных потребителей сложных изделий и услуг (средний класс); утверждается новая социальная среда (общество массового потребления). А доминантные ранее формы общественного сознания (протестантская этика), сдерживавшие инстинкты избыточного потребления товаров и услуг, уступают место гедонистически ориентированному мировоззрению, ставящему во главу угла комфорт и безопасность. Параллельно получает развитие, причем в широком диапазоне, индустрия деструкции материальных ценностей: от изощренных и агрессивных концепций моды (искусственное потребление) до высокотехнологичных войн.

Физические и экологические ограничения, налагаемые природой на интенсивное потребление ресурсов, начинают вызывать обеспокоенность, отразившуюся в попытках спроектировать альтернативную стратегию прогресса цивилизации (устойчивое развитие). Опасения, однако, были в значительной мере преодолены за счет интенсивного развития нематериального производства, становления всего корпуса постиндустриальной экономики. Сервисная экономика высокопрофессиональных услуг, цифровая экономика (digital economy) и экономика знаний (knowledge-based economy), резко расширили горизонт, деформированный проблемой «пределов роста» природозатратной экономики.

Инновационная экономика заметно ослабляет значение этих ограничений. Экономика информационная их практически не имеет. По мере ее экспансии потребление природных ресурсов не растет, а снижается: происходит миниатюризация и оптимизация промышленных механизмов, ряд открывающихся отраслей носит выраженный виртуальный характер. К тому же творческий дар (ср. «даром»), в отличие от сырьевых и биосферных ресурсов, имеет возобновляемый и неисчерпаемый характер.

Сегодня в мире очерчивается контур сложной, целостной композиции, объединяющей национальные хозяйства на основе новой формулы разделения труда. Мировая экономика долгое время являлась площадкой (объектом), на которой в качестве субъектов действовали государства. Однако к концу ХХ века в результате формирования глобального рынка, краха альтернативной (социалистической) системы, качества генерального субъекта экономической мастерской постепенно переходят к транснациональной «штабной экономике» (2). В то время как национальные хозяйства трансформируются в своего рода объекты глобального рынка и сопрягаются в геоэкономические регионы в зависимости от характера основных ресурсов и доминирующего типа деятельности.

Шаг за шагом в недрах глобальной экономики выстраивается сложноподчиненная конструкция финансово-правового регулирования экономической галактики, соединяя в единое целое аграрные, индустриальные и постиндустриальные формы активности: добычу природного сырья и промышленное производство, производство «сырья» интеллектуального и высоких технологий, прочие материальные и нематериальные виды практики.

В результате на планете сложилась система геоэкономических регионов, связанных нитями ресурсных потоков и рентных (квазирентных) платежей. «Аналогия с империей в данном случае оправданна, потому что система мирового капитализма управляет теми, кто к ней принадлежит, и из нее нелегко выйти, — описывает создавшееся положение вещей разбирающейся в перипетиях финансово-экономического лабиринта интеллектуал-финансист Джордж Сорос. — Более того, она имеет центр и периферию как настоящая империя, и центр получает выгоды за счет периферии. Еще важнее то, что система мирового капитализма проявляет империалистические тенденции... Она не может быть спокойна, пока существуют какие-либо рынки или ресурсы, которые еще не вовлечены в ее орбиту. В этом отношении она мало чем отличается от империи Александра Великого или Аттилы Гунна, а ее экспансионистские тенденции могут стать началом ее гибели» (3).

Постиндустриальная среда и транснациональный характер рынка вкупе с новыми средствами коммуникации способствуют появлению динамичных персонажей глобальной экономики. В том числе пестрого семейства амбициозных корпораций, осваивающих открывающуюся историческую просторность, ее инновационные кладовые, энергично модифицируя практику и обладая подчас трансэкономическим целеполаганием. Широко используются при этом новоопознанные ресурсы — скажем, такие формы капитала, как человеческий (кадровый), интеллектуальный, символический, социальный, культурный, эффективно сочетающие хозяйственную активность с другими типами деятельности.

Штабная экономика, формулирующая регламенты экономической механики, оперирует высокими геоэкономическими технологиями, которые не только обеспечивают значительную прибыль, но во многом предопределяют траектории ресурсных и финансовых потоков, картографию распределения и перераспределения мирового дохода.

Это, к примеру, технология мировой резервной валюты, модифицированная в 1971–1973 годах в виде феномена новых денег. В те годы Соединенные Штаты Америки — эмитент фактической мировой резервной валюты, окончательно отказываются от золотого паритета доллара, доведя, таким образом, исторический процесс порчи монеты до некоторого логического предела. Деньги обретают своеобразный «алхимический» характер — их значение определяется, в конечном счете, символическим капиталом Соединенных Штатов Америки, их возможностями глобального управления, а не теми или иными материальными ресурсами.

Проще говоря, новые деньги — это деньги, которые не обеспечены драгоценными металлами, ликвидностью и т.п. Более того, не обеспечиваются они и достоянием государства. Так что обанкротить США невозможно, и именно потому, что страна является эмитентом этих новых денег. Иными словами, доллару грозит лишь девальвация, на которой, как ни странно, Америка, однако, не только в финансовом плане не теряет, но даже получает прибыль. Потому что деньги (т.е. обязательства) «гниют», являясь объектом перманентной инфляции.

Обычная банковская технология действует следующим образом: человек или предприятие занимают деньги в банке и уплачивают проценты, но если эмитировать долговые расписки как универсальные деньги, все происходит с точностью до наоборот: вы занимаете нечто у мира, а мир платит за это проценты. Долларовые банкноты или соответствующие электронные платежи (расписки заемщика) предъявляются затем эмитенту (если предъявляются), скажем, в оплату его товаров уже обесцененными: процент инфляции из них автоматически вычтен.

Иными словами, привычная банковская схема «кредитор — заемщик» меняется в данном случае на прямо противоположную — кредитор платит заемщику процент, равный проценту обесценивания ссуды.

Другая высокая геоэкономическая технология — глобальный долг. Генезис глобального долга относится приблизительно к тому же периоду. В 1973-м году разразился нефтяной кризис как результат «войны Судного дня» между Египтом и Израилем: в то время цены на нефть резко подскочили, доходы нефтедобывающих государств серьезно возросли и значительные объемы евродолларов (4) вторглись в мировую финансово-экономическую систему.

Страны-экспортеры нефти, однако, не обладали инфраструктурой, способной абсорбировать избыточные финансы, поэтому не могли эффективно и производительно использовать свалившееся богатство. Оставался единственный путь — поместить средства в банки, что эти страны и делают: переводят деньги в надежные западные банки. Те постепенно переполняются, кредит дешевеет, становится избыточным, деньги начинают подгнивать, а когда деньги залеживаются, банковским учреждениям грозит банкротство. Инфляция в подобных условиях само собою растет, кредиты предоставляются все менее надежным заемщикам и на менее выгодных для банков условиях. В конце концов, займы начинают даваться под проценты, практически, ниже уровня инфляции.

На данной стадии «кризиса финансового изобилия» ситуация была частично смягчена пришедшимся примерно на те же годы процессом деколонизации, который расширил пространство кредитных операций. В то время возникало множество государств, охотно бравших деньги, и не менее охотно и быстро их тративших: строили стадионы, дворцы, затевали престижные проекты, переводили средства из банка в банк, разворовывали… А когда наступал срок уплаты долгов, финансовые учреждения предоставляли новый кредит, на сей раз на погашение предыдущих.

К началу восьмидесятых годов ситуация, однако, драматичным образом изменилась. В условиях нового повышения цен на нефть очередной виток инфляции потребовал принятия достаточно жестких мер, в том числе увеличения процентных ставок. Страны же заемщики прочно увязли в трясине долгов и многочисленных, нередко весьма дорогостоящих проектов. К тому же в индустриально развитых государствах к тому времени были задействованы финансово-экономические механизмы, позволявшие перераспределять природную ренту в свою пользу. Наконец, на роль крупнейшего заемщика стали претендовать Соединенные Штаты, столкнувшиеся в силу ряда обстоятельств с устойчивым ростом государственных расходов и бюджетного дефицита (5).

Оскудение кредитных рынков создало проблему выплат по ранее взятым обязательствам, ряд развивающихся стран начал ощущать последствия «дурной бесконечности» потерянного десятилетия. Одновременно ужесточилась политика банковского сообщества, оказавшегося перед угрозой глобального дефолта. И действительно, первой его ласточкой стал долговой кризис в начале 1980-х.

Спасением явился переход банковских учреждений к коллективным действиям. (Не случайно в тот период появились на свет такие влиятельные организации кредиторов, как Парижские и Лондонские клубов.) Во главе комплексной стратегии выхода из тупика оказались международные экономические организации: Международный валютный фонд и Всемирный банк реконструкции и развития, созданные в рамках бреттон-вудской системы для других целей, но обретшие в конце 1970-х второе дыхание, верно оценив открывшиеся перспективы.

Основой стратегии стала реструктуризация задолженности стран-заемщиков, санация их финансового положения, сокращение бюджетного дефицита, но также — структурная перестройка национальных экономик, сопряженная с широкой приватизацией, либерализацией цен и внешней торговли, ведущая к росту экспорта, а соответственно и валютной выручки необходимой для расчетов с кредиторами. В итоге, мировая финансовая система устояла, однако глобальная экономика приобрела качественно иной облик.

При анализе технологий адаптации периферийных экономик к глобальному рынку — программ структурной перестройки (6) и финансовой стабилизации, обращают на себя внимание следующие обстоятельства.

Во-первых, в отличие от прежних рецептов встраивания развивающихся стран в динамику мировой экономики (в русле «геокультуры развития») алгоритмы данной технологии нацелены на создание жизнеспособной неравновесной, но устойчивой модели перераспределения мирового дохода. Модель имеет серьезные социальные следствия, связанные со сжатием внутреннего потребления в странах-должниках (и перераспределения активов в пользу кредитора), ибо радикальное уменьшение бюджетных расходов, конечно же, влияет на положение широких слоев населения.

Во-вторых, стабилизируя состояние финансовой среды, стимулируя ее развитие (формируя платежеспособный спрос на финансовые ресурсы/услуги), пакет реформ призван также решить другую стратегическую задачу — обеспечить долгосрочную встроенность (adjustment) Юга в систему североцентричного глобального рынка в качестве ресурсно-сырьевой составляющей, выводя прежнюю ситуацию пресловутых ножниц цен на качественно новый уровень.

В соответствии с технологией структурной перестройки в стране-реципиенте происходит оптимизация добычи полезных ископаемых; затем сырье выбрасывается в возрастающих количествах на рынок, а государство, по логике данной технологии, получает деньги, с помощью которых может выплатить задолженность. Спасая, таким образом, мировую банковскую систему от краха. Однако системные следствия от применения технологии структурной перестройки на этом не прекращаются. Все большее число стран начинает повышать экспорт сырья — ведь это их основной источник валюты — поэтому мировые цены на него снижаются. Падает также уровень рисков в обеспечении глобальной экономики природными ресурсами. Сырья добывается больше, однако доход от его продажи может и понизиться, а знаменитые «ножницы цен» — возрасти. Что в свою очередь приводит к новому витку в росте предложения.

Органичное в русле рассматриваемых реформ и в логике фритредерства снижение либо полная отмена экспортных пошлин — помимо стабилизации долговой ситуации (или, быть может, правильнее сказать перевода долгосрочной проблемы на хорошо обустроенную и уходящую в бесконечность колею) — формирует благоприятный торговый климат для стран-импортеров сырьевых продуктов. Тем самым, по сути, стимулируется сырьевой бум: устойчивый приток на рынок и изобилие дешевых ресурсов в силу естественного в подобных условиях падения цен, а распределение прибыли становится доходным занятием структур, контролирующих международные торговые операции.

При этом у стран-потребителей остаются рычаги для изменения в свою пользу схемы распределения горной ренты: за счет введения высоких импортных тарифов (под предлогом антидемпинговых процедур) либо в форме высокого налогообложения продуктов первичной обработки дешевого сырья (как бы выравнивая конечную цену продукта по высокой внутренней планке). Но также и в форме потребления фактически бесплатных экологических ресурсов ввиду отсутствия глобального рыночного механизма в данной сфере.

Рассмотрим теперь технологию финансовой стабилизации. По своей сути это бюджетная операция, при помощи которой внутреннее потребление, то есть расходные статьи бюджета, в особенности социальные (у которых к тому же заметно меньше лоббистов), начинают оптимизироваться, т.е. сокращаться. А образующийся профицит направляется на выплату внешней задолженности. Данная расходная статья подчас становится ведущей в национальном бюджете.

Таким образом, мировая банковская система не только вышла из кризиса, но сформировала систему перманентного долга, фактически, охватывающую весь мир.

И еще важное обстоятельство. В самой аксиоматике данной концепции реформ было заложено фундаментальное противоречие между стимулированием развития рыночной среды, национального частного сектора и внерыночным характером действий международных организаций, фактором их целенаправленного влияния на процесс принятия решений в странах-реципиентах. В результате, несмотря на декларируемые цели, фактический контроль за социально-экономической деятельностью зачастую переходил не столько к местному частному сектору, сколько к иностранным донорам и международным организациям, формируя контекст своеобразного североцентричного «макроколониализма».

Еще один пример высокой геоэкономической технологии — управление рисками. Следует подчеркнуть, что управление рисками не сводимо к их страхованию, хотя последнее потенциально является весьма масштабным видом деятельности. Так еще в 1997 году, на волне восточно-азиатского кризиса заговорили о страховании национальных и региональных рисков и о создании нового международного института предназначенного для данного вида деятельности.

Управление рисками ориентировано не только на снижение, но порою и на повышение их уровня. Сегодня по миру мечется довольно большое количество финансовых средств: по оценке Stanley Morgan в более-менее свободном состоянии находятся суммы, приближающиеся к половине стоимости мирового продукта. А как минимум 500–600 миллиардов долларов, словно стада бегущих бизонов, перемещаются по планете, потому что это «горячие» деньги, спекулятивные деньги, деньги, которые ищут применения. И в процессе их движения из региона в регион, из страны в страну позади остаются и воплощенные в реальность миражи, и руины брошенных на произвол судьбы хозяйств (7).

Рассуждая об искусстве управления кризисными ситуациями, следует, наверное, упомянуть также перспективы выстраивания глобальной налоговой системы (ее прообраз, кстати, проскользнул в схеме Киотского протокола). Наконец, отдельная тема — деструктивная параэкономика (и связанные с нею технологии) в рамках которой поля деятельности и доход образуются за счет деконструкции, подчас высокоиндустриальной, результатов человеческой деятельности.

Введение элементов глобального управления в современную экономику приводит к синтезу хозяйственных и властных функций, что отразилось в актуализации категории геоэкономика, понимаемой как слияние политики и экономики, формирование на данной основе системы стратегических взаимодействий.

Действительно, экономика все чаще выполняет управленческие и властные функции, а власть соучаствует в решении экономических задач. Но главное — и то, и другое нередко осуществляется за пределами национальных территорий. Постепенно сумма хозяйственной деятельности на планете — в процессе мирового разделения труда — приобретет черты целостной структуры, политэкономического организма, отдельные компоненты (члены) которого носят специализированный характер. Иначе говоря, современная экономическая практика транснациональна и глобальна, хотя и привязана к определенным географическим ареалам. Отсюда еще один из смыслов в содержании категории геоэкономика, фиксирующий пространственную локализацию (географическую и трансгеографическую) различных видов экономической деятельности, новую типологию мирового разделения труда в глобальном универсуме.

Дело в том, что модули («этажи») геоэкономической машины, разнесенные в пространстве, находятся в определенных производственных взаимоотношениях. К примеру, производство природного сырья и материальных изделий связано в устойчивую диаду. То же самое можно сказать о «сырье» интеллектуальном и высокотехнологичном производстве. Проанализировав палитру подобных отношений, мы можем построить целостную, сложноподчиненную (иерархичную) матрицу, объединяющую в единую композицию весь спектр хозяйственной и финансовой деятельности на планете.

Есть такой предмет: «китайский шар», представляющий пять уменьшающихся шаров, расположенных один внутри другого. Конструкция эта — неплохая модель геоэкономической организации мира. На внешней поверхности геокона расположено пространство Нового Севера — охватывающее прочие экономические миры. Оно генетически связано с североатлантическим регионом, но обладает собственным историческим и трансгеографическим целеполаганием. Экономика космополитичного модуля прямо связана с владением весьма значимым символическим капиталом, с принятием и проекцией властных решений, с финансово-правовым регулированием операций, с информационной, интеллектуальной и цифровой экономикой, с областью высококвалифицированных услуг, оставляя собственно материальное производство другим геоэкономическим персонажам.

Доминанта следующего геоэкономического ареала («первого внутреннего шара») — производство высоких технологий, расположенное в североатлантическом регионе. И если первый, транснациональный «этаж» мы обозначили как «Север», тогда второй, географически локализуемый регион следует, наверное, сохраняя типологическую преемственность, именовать Западом. Североатлантическая мир-экономика выполняет функции своеобразного «высокотехнологичного Версаче», занимаясь производством лекал и образцов, причем далеко не только в области одежды и обуви, но, главное, в сфере высоких технологий, которые, с определенными ограничениями для технологий военных и некоторых других, тиражируются затем в других регионах планеты.

И, прежде всего, на просторах Большого тихоокеанского кольца. Сегодня тихоокеанский регион в геоэкономическом смысле — это не только Северная и Юго-Восточная Азия, Австралия и Океания, ареал включает такую нетрадиционную ось, как Латинская Америка — Индостан. Это Новый Восток, связанный с массовым промышленным производством, включая наукоемкие и высокотехнологичные товары. Еще один географически мотивированный регион — Юг, расположенный преимущественно в тропической и субтропической зоне. Основа его геоэкономической ориентации — производство природного сырья.

Следующая зона, пожалуй, наиболее сложна для анализа с точки зрения ее хозяйственной ориентации. Это «сухопутный океан» Евразии, точнее Северной Евразии, в политическом отношении во многом связанный с историческими судьбами России. Если бы речь шла о построении формальной модели, то структурообразующим началом данного «большого пространства» — своеобразного геоэкономического Гипер-Севера — по ряду косвенных признаков могло бы стать производство интеллектуального сырья для широкого круга нововведений (как инженерных, так и социогуманитарных). В таком случае пространственная организация мира точно соответствовала бы умозрительной формуле «мировой производственной мегамашины» — единого комплекса мирового хозяйства. На практике, однако, этого не произошло.

Завершает перечень основных элементов геоэкономической конструкции транснациональный андеграунд, «размазанный» по изнанке геокона, объединяя, словно лента Мёбиуса, спекулятивный квази-Север с откровенно грабительской, «трофейной» экономикой Глубокого (Глубинного, Крайнего) Юга. Это наследник традиционной криминальной и околокриминальной деятельности, включивший в себя развернувшийся в наши дни потенциал трофейной экономики (8), оперирующий сотнями миллиардов, если не триллионами долларов и обретающий качественно новые характеристики, особое положение в рамках глобальной экономики.

Предметное поле данного геопространства расширяется, не ограничиваясь привычным списком видов криминальной активности, такой, как, например, наркотрафик (хотя последний и составляет наиболее заметную часть параэкономики). Трансграничный Глубокий Юг интегрирует всевозможные проявления «подпольной экономики», в свою очередь так или иначе связанные с экономикой легальной, выстраивая на основе их взаимодействия серые, полусерые и прочие нечистивые зоны параэкономической практики.

В недрах глобальной экономики обнаруживаются непростые проблемы и сталкиваются альтернативные стратегии завоевания будущего:

Основу первой тенденции составляет идеал глобального управления, прочитанный как финансово-правовое регулирование, перераспределение ресурсов и взимание геоэкономических рентных платежей. Она тесно связана с инфраструктурой финансовых учреждений и гигантских ТНК или, как их подчас называют — глобальных корпораций. Эти экономические гиганты обладают колоссальной мощью: достаточно сказать, что в списки 100 крупнейших экономик мира (понимаемых как национальные и транснациональные экономические организмы) 51 позицию занимают ТНК.

Вторая тенденция проявляется в росте числа и качественном развитии разнообразных гибких и сверх-гибких венчурных предприятий (вплоть до феномена manterprise: «человек-предприятие»). Основой подобных предприятий становятся уже не основные фонды и даже не регламентированный управленческий ресурс, но человеческий капитал, некоторое критическое число творческих личностей, от наличия или отсутствия которых подчас зависит судьба организации.

Оба тренда, однако, не существуют в окружающей нас реальности как автономные и открыто противостоящие. Они проявляются в единой среде и подчас в организационной структуре/иерархии приоритетов одних и тех же организаций как два стратегических вектора, нацеленные на доминирование в новом веке. Современная экономика, конъюнктурно и асимметрично объединяя достижения в обеих сферах: информационной и инновационной (хотя с заметным креном в сторону первой составляющей), предуготовляет драматичное столкновение интересов между управленческой элитой и производителями нового знания: т.е. своего рода классовый конфликт нового века.

Последующая метаморфоза глобальной экономики может оказаться тесно связанной с экспансией вызревающих в плаценте геокона «государств-корпораций» — динамичных трансгосударственных конструкций, основанных на заметно иных, нежели прежние ТНК, организационных началах. Траектории подобных «блуждающих звезд» и «астероидных групп» уже сегодня прочерчивают небосвод глобальной экономики, снижая актуальность прежней административно-политической картографии и опредмечивая контурные карты Воздушной Лапутании. Гибкие «государства-корпорации», преследуют не только экономические, но также политические и социально-культурные амбиции, выступая порою как вполне самостоятельные субъекты стратегического действия (9).

Прорыв корпораций в будущее, утверждение возобновляемых прав на него, может стать следствием нетривиального взгляда на ландшафты Трансграничья, расположенного по ту сторону постиндустриального барьера, прозорливого суждения о потребностях его обитателей, оригинальной проблематизации ситуации и ее гениального разрешения.

Удельный вес традиционного производства в «северном» модуле между тем снижается. В тех или иных формах оно передается контрагентам, уходит в периферийные географические и геоэкономические пространства. Статус изделия, «вещи» резко понизился, а человек-производитель, рабочий, все чаще оказывается избыточной величиной. Промышленность утратила прежнее, центральное положение, зато все большее значение стали приобретать изоморфизмы нематериальной сферы, нетривиальные формы финансовых операций, организационные технологии, способность к быстрому обновлению, скорость экспансии, репутация, умелое управление рисками. Искусство опознания новых ресурсов и эффективного распоряжения ими.

В преображенной среде распространяется полифоничная культура, тесно связанная с постиндустриальным укладом и сетевой формой организации в целом. Культура, в которой инерционная монотонность оптимизации (экономии) преодолена нелинейной стратегией избыточности (redundancy). Новые организации в центр своей активности ставят серьезно понятую миссию, идею специфического типа развития. Если угодно, собственное, оригинальное прочтение повседневности и горизонтов бытия. По этой модифицированной системе координат меряются затем прочие виды корпоративной деятельности, концентрируясь в смысловом фокусе и притягивая схожую с собой феноменологию. Решение же частных рабочих схем, а порою и производства в целом передается сопутствующему рою на условиях франчайзинга и аутсорсинга.

В идеале, действия макрокорпоративного конгломерата нацелены на оптимальное сочетание — под эгидой деспотизма идеи (наследия института корпоративной хартии) — интенсивной поисковой активности с системностью экстенсивных операций по освоению завоеванного пространства.

Преадаптация к будущему, вычерчивание его зыбкой картографии все чаще признается ключевой предпосылкой стратегического успеха, напоминая историческую гонку за возможностью утвердить фирменный флагшток и само имя (логотип) на полюсе обитаемой реальности. Обеспечивая, таким образом, право на пребывание в завтрашнем мире, на значимое и продолжительное существование в нем. С какого-то момента стали высоко котироваться владение пространствами новизны, концептуальная разведка, сценарный изыск, искусство прогностики и долгосрочного планирования (нормативной футурологии). Иначе говоря, поиск провиденциального ответа на неощущаемый конкурентами вызов времени.

Параллельно растет значение капитализации как экономистичного момента истины — интегрального показателя дел в данное время и в данном месте (just in time price).

Капитализация — складывающийся метаязык универсального рынка, параллельно приспосабливаемый для дешифровки и чтения любых антропологических текстов. Она остается связанной — хотя в ряде ситуаций уже не столь жестко — с рентабельностью предприятий, текущей финансовой отчетностью, основными фондами, бухгалтерской стоимостью. В заметно большей пропорции, однако, соотносится она теперь с темпоральными характеристиками рентабельности, включая комплексный расчет рисков, с дисконтной геометрией чистых денежных потоков (free cash flow to equity) и т.п.

В постклассической экономике значительную, подчас решающую роль при определении рыночной капитализации предприятия начали играть протееобразные, т.е. подвижные, изменчивые и не всегда легко опознаваемые и формализуемые нематериальные активы. Например, совокупные качества персонала, комплекс личных и социальных связей, информация per se и знание ad hoc, доступ к длинным деньгам, корпоративная аура, позиционирование на рынке (желательно на глобальном) и в обществе в целом.

В последней трети прошлого столетия расхождение между рыночной капитализацией предприятий и стоимостью физических активов становится заметным фактором экономической игры, причем, как в постиндустриальной сфере, так и в традиционных областях хозяйства (10) . И по мере приближения рубежа веков разрыв этот стремительно увеличивается. В некоторых случаях он становится даже не кратным, а порядковым. Особое значение управление невидимыми активами приобретает для нового поколения игроков: на виртуальном, цифровом поле новой экономики.

Многие представления о структуре и характере экономического космоса изменились в те годы, что, в конце концов, и было зафиксировано в определении «новая экономика». Пристальный интерес вызывает, фактически, любой, в том числе самый экзотичный, источник роста совокупной рыночной стоимости, который удается опознать и формализовать.

Заметно выросло значение таких нематериальных факторов и активов, как: