Три гранд-вопроса мучают авторов темы о русском роке:
1. Что такое вообще этот «русский рок»?
2. Вечный вопрос "рок-крохи": "Что такое хорошо, и что такое плохо?"
3. Что считать датой успения этого национально-культурного феномена?
Скажем сразу, что считаем тщетной попытку дать определение русскому року и року вообще. Рок подобен порнографии в том, что все понимают, что это такое, когда видят, но никто не может сие наваждение внятно артикулировать. Определения типа "это нечто среднее между эротикой и гинекологическим осмотром" могут только обидеть эротиков и гинекологов, но никакой ясности в предмет не внесут. Понятное дело, что сладкое безобразие Пугачёвой и Алсу — ещё не рок, а камерная музыка — уже не рок, но и "нечто среднее" тоже упорно не желает им быть: Фредди Меркюри, поющий "Барселону" в дуэте с девицей Кабалье, — не очередная легенда группы Queen, а музыкальная прелюдия романа двух эксцентричных артистов.
Уже сейчас, глядя вниз с высоты нажитых десятилетий, мы высокомерно кривимся на уродливые, кричащие формы отечественного рока (сомневающимся предлагается вспомнить кренделя Мамонова из "Звуков Му") и различаем нити кукловодов, быстро прибирающих энергию новой волны к своей выгоде. Но в этом нет ничего удивительного — так было с каждой новой формой жизни и смерти. От себя можно только сказать, что магия рока тогда была настоящей, неподдельной, несмотря на попытки доказать обратное.
Помним, как начали появляться таинственные магнитофонные записи с несоветскими названиями, которые после гордого сопротивления становились нашим достоянием. Их контраст с другими полуподпольными записями, завсегдатаями советских кухонь и общежитий, был разителен: Высоцкого ломало слушать, несмотря на отстойный диссидентский пиар. А вот пионер русскоязычного рока "Макар" в одночасье вошёл в пантеон запрещённых студенческих кумиров, наряду со Стругацкими и Солженицыным. Терпкий плод "Машины времени" не успел даже набить оскомину ошарашенному поколению, как смылся "каплей горького вина" новых триумфаторов из "Воскресения", которых в свою очередь смыло "девятой волной" ленинградского рока. В то время приятель наш Володя, зыбко култыхаясь в проёме входной двери, рассказывал свистящим возбуждённым шёпотом: "А папики, не сса, музыку строгают!". И замирала душа... Из-за этих "папиков" у Володи начались неприятности, особенно после того как его повинтила милиция в компании с Романовым из "Воскресения". Жизнь у Володи пошла вкривь-и-вкось, поневоле заставляя отвечать на "крохин" вопрос в иделогически правильном ключе: "Комсомолцы — хорошо! Ну а "папик" — плохо!"
Потом в обустроенные студенческие подвалы стали приезжать личности неустановленной национальности, скрывающие свои глаза за тёмными очками. Они попеременно называли себя то "Майк", то "Зоопарк", пели песни полу-пристойного содержания про "сладкую N", и плотно накачивали подвальчик винным перегаром. Майк кончил плохо — говорят, спился. Также говорят: не он первый, не он последний.
Примерно в это же время канонада англоязычного рока стала ощутимо накрывать незащищённые тылы "Союза нерушимого". Снаряды один мощнее другого подносили к тяжёлым орудиям бравые фарцовщики-добровольцы. Мультикультуральные культурологи "разоблачали" чуждую рок-культуру забитым до отказа залам. Было убедительно — под грохот невидимой чугунной "бабы" психоделические свёрла от "Led Zeppelin" заходили в аккурат под черепную коробку и там ломались — всем было дико и кайфово. Престарелым культурологам-прохиндеям тоже нравилось — они были не внакладе, хоть временами и охалось в темноте перед бездыханным залом, что умирал вместе с последним аккордом. А за бугром гражданин вселенной Сева Новгородцев с радиорубки Би-Би-Си вальяжным голосом объявлял пришествие невиданного динозавра той безумной эпохи, "Pink Floyd", чей подземный набат не забивали даже добротные советские глушилки.
И мы пропали!
Пропали, несмотря на то, что стали поступать первые тревожные сигналы о бунтах Вудстока и трагических судьбах Хендрикс, Моррисон и Джоплин. Эпоха очистительного катарсиса закончилась, начиналась эпоха одержания безымянным духом. Временами концерты рок-монстров напоминали одну и ту же пугающую схему: камлание слепым богам в тёмном зале, забитым коченеющими в экстазе "бандерлогами". Словно смертельно-больной, слепой Зверь (из "наутилусовских" снов) после долгого ожидания наконец вылез из своей преисподней и стал хрустко давить взывающих к нему пропащих мечтателей. "Серебряный зверь в поисках тепла"? Нам бы здесь призадуматься: Моррисон, благоговейно посещающий чёрные мессы; Пейдж из «Led Zeppelin», участвующий в сатанинских оргиях в замке ещё одного гражданина вселенной; марихуановая нирвана Вудстока. Но до этого ли было?! Ведь были же группы, резво играющие в протестантских молельных домах. Хотя, по правде говоря, они скорее шли в зачёт побед новой роковой волны, нежели в копилку евангелизации (слишком) уступчивой церкви. Да вспомним хоть "Трубный Зов" Баринова.
А потом у нас в России как прорвало. Русский рок вырвался из "ленинских комнат" на виниловые плоскости дисков и в сакральное пространство телеэфира: несравненный БГ под свет студийных рамп снисходительно объяснял мягоньким московским старушкам смысл "Возьми меня к реке" под нашими восхищёнными взглядами. Как удары грома, хмурое небо страны сотрясали "Алиса", "Наутилус", "ДДТ". Казалось, что этому праздничному надрыву просто не будет конца, "но оказалось, что казалось"...
Внезапно грянувшая перестройка положила конец геройским играм моложавых рокеров. БГ наконец уложили в реку, о которой он так томился в своих песнях, и омытый рокер предстал заурядным гражданином с пополневшей физиономией и нелепой буддистской косичкой. Цой наконец нашёл свою смерть, которую звал в своих песнях. Мамонов ушёл "в народ", хорошо хоть за плуг не взялся. А заискривший высоковольтный трансформатор "Алисы" просто отключили от сети — от всего великолепия группы остались только больные глаза Кинчева. Илья Кормильцев просто переквалифицировался в русофоба, впрочем, может он им и всегда был, да только мы не замечали. Грустно.
Если бы мы знали о русском роке со стороны, то очень соблазнительной представлялась бы версия инспирирования этого движения извне: рок-культура и хиппи — это лишь частное следствие (английской — А.Р.) Школы. Дядя с толстой буржуинской сигарой одними оладушками прошлёпал короткие распоряжения вертлявым агентам "Ну вы голова, шеф!". Те выбрали перспективных парней по своим ленинградским и свердловским спискам, раздали им электрогитары и тексты песен, научили лабать, и пустили в мир мутить советскую молодёжь. Дело пошло, молодёжь откликнулась, СССР рухнул, а агенты получили повышения по службе — они теперь сами курят толстые сигары и дают распоряжения сквозь зубы.
Но беда в том, что мы были не просто свидетелями, а невольными участниками разворачивающегося действа русского рока, и стихийность происходящего была совершенно очевидной, что бы нам не говорили маститые конспирологи. Не было "дядей" и не было "агентов", а были молодые ребята и девчонки, будто бы нашедшие общую мечту в прокуренных залах под вой "электрических псов". Та мечта не сбылась — мы не смогли достать до неба, несмотря на заверения рокеров, что "оно становится ближе с каждым днём". Но надрыв русского рока не нашёл своего воплощения не потому, что "дяди" обманули, скорее что-то изменилось в духовном пространстве, ушла магия, умер не дожив до дней триумфального штурма неба смертельно-больной Зверь. Кто его знает, как оно было на самом деле.
Смерть русского рока наступила, когда Шевчук, оставив в покое "мальчиков-мажоров", вдруг спел потрясающее: "...всё тебе, моя Россия"; а Кинчев, покуролесив с "экспериментатором", дошёл до простой правды: "Жизнь без любви и жизнь за любовь — всё в наших руках". Это был первый крик петуха. Преисподняя вздрогнула, услышав простецкую молитву о Родине и о любви — такого не пели гранды культа. Уже на самом своём излёте волна русского рока произвела невозоможный симбиоз клятого европейского нигилизма и наивного русского богоискательства. Короткое мгновение между славным прошлым и бесславным будущим, что собственно и называется "русским роком", вспыхнуло в ночи, пока аннигилировали составляющие симбиоза. Магия русской ночи кончилась. И слепого безымянного духа потянуло обратно в тёплую подземную клоаку, прочь с мёрзлой русской земли, где беспокойный многострадальный народ готовился к очередному "отходу на север". Занимался новый день.
