Условно можно выделить как минимум три понимания оппозиции, охватывающие диапазон от бытового ее восприятия до ее функционального значения ограничения власти как институционального компонента системы сдержек и противовесов.
В первом случае, мы имеем дело с оппозицией как неким конгломератом несогласных, имеющих иное, в отличие от власти, мнение по тем или иным вопросам проводимой политики.
Право на такую оппозиционность закреплено конституционными положениями о политическом многообразии современного российского общества. Но как таковое оно само по себе ничего не означает. На деле такое несогласие существует всегда и вопрос только в том, преследуется ли оно властью и насколько жестко это делается. В практической политике несогласие может существовать как без его официального признания, так и отсутствовать при его официальном признании.
Если это несогласие не представляет реальной опасности для власти, последняя может смотреть на него сквозь пальцы и не осуществлять его подавления в любой ситуации. Если оно опасным становится, власть всегда имеет возможность найти повод осуществить такое подавление, формально не связанное с политической позицией «несогласного».
В большинстве случаев такое несогласие позволяет некому актору гордо провозглашать о своем мужественном противостоянии официальному курсу, которое и может осуществляться потому, что последнему не угрожает, а власти — демонстрировать терпимостью к нему свою мнимую демократичность и плюралистичность.
Бесспорно, без признания права на несогласие публичная оппозиция возникнуть не может. Но на деле этот переход случается далеко не всегда. В большинстве случаев он не происходит и в глазах общества достаточно быстро превращается в бессмысленное резонерство. Власть демонстрирует обществу те или иные, устраивающие или не устраивающие его действия, несогласные — только свое несогласие. Но позиция: «А мы с этим не согласны» — достаточно быстро приедается и надоедает, выполняя не функцию мобилизации масс, а, скорее, отталкивания от тех, кто воспринимается как «вечный резонер». Власть, за исключением совсем уж клинических случаев, всегда делает нечто, для общества полезное (даже если его меньше, чем вредного), несогласные же не демонстрируют ничего, кроме вечного несогласия.
Такое несогласие перерастает в политический фактор либо тогда, когда непопулярная власть начинает слишком усердствовать в подавлении этого несогласия, либо когда часть властвующих групп начинает включать это несогласие в свою политическую игру и свое противостояние другими группами.
Советское диссидентство в глазах общества всегда воспринималось в качестве своего рода клоунады и было значительно менее опасно для системы, нежели позиция тех или иных групп элиты, которые, утвердившись во вполне правоверной роли, в какой-то момент взяли курс на разрушение системы, используя в качестве застрельщиков эту неуравновешенную и достаточно экзальтированную группу.
Андрей Сахаров — ничто без Александра Яковлева. Даже в первом составе руководства Б. Ельцина вряд ли можно найти прежних диссидентов, а «демократы первой волны» были вымыты из него с той же скоростью, с которой произошло их возвышение. Когда мы увидим падение нынешней системы власти, в новой системе перед нами не будет ни Каспарова, ни Лимонова. В основном, в руководстве ее нашим глазам предстанут уже знакомые властные персонажи, которые будут рассказывать, как они тяготились прежней системой, но «зажав нос» работали в ней, чтобы «приблизить светлый час народного освобождения», — разумеется, если в относительно ближайшее время в стране не сформируется дееспособная оппозиция.
Дееспособная оппозиция — это те, кто может агрегировать массовые настроения и интересы, артикулировать их на политическом уровне и осуществлять более-менее значимую политическую мобилизацию масс в противостоянии с властью.
Здесь мы имеем дело со вторым случаем, центральным пониманием оппозиции, как реально противостоящей власти силы. Право такой оппозиции на существование сегодня гарантируется также конституционно, правом на участие в выборах и образование политических партий, — которое нынешним законодательством по ходу дела все более ограничивается.
Конструктивный же смысл института оппозиции — не в обеспечении права на инакомыслие, и даже не на осуществление права на конкурирование с властью, чего у нас тоже нет. Конструктивный смысл института оппозиции в двух моментах.
Первый, он же — второе понимание оппозиции — это угроза ротирования властных групп и, таким образом, «принуждение к ответственности».
Можно, хотя и сложно, создать политическую партию, можно, хотя и сложно, попасть в региональные и в федеральный парламент. Но в существующей системе ни создание партии, ни образование парламентской фракции не означает реальной возможности на деле ограничивать власть, не обеспечивает реального «противодействия стратегии группы Б (не обладающей властью) стратегии группы А (обладающей властью)».
Коммунисты в 1990-е годы могли частично ограничивать власть в силу двух факторов:
во-первых, у них был блокирующий пакет голосов в парламенте, в результате чего они могли останавливать законодательные властные инициативы,
во-вторых, они имели достаточно широкую массовую поддержку, благодаря чему они могли частично устрашать власть возможностью массового действия.
Но, несмотря на то, что поддержка оппозиции в обществе была значительно больше, чем поддержка власти, коммунисты смогли лишь частично выполнять функцию ограничения последней. Сама система с демократической точки зрения была вполне дефектна, поскольку, даже опираясь на большинство, можно было лишь частично ограничивать меньшинство, тогда как современная демократическая модель требует, чтобы, даже опираясь на меньшинство, оппозиция могла сдерживать даже опирающуюся на большинство власть.
Оппозиция стояла перед выбором: либо смиряться с тем, что власть не желает действовать в интересах большинства, что они и делали, либо идти на ее прямое непарламентское свержение и разрушение системы, на что они, в силу своих определенных комплексов, так и не решились.
Как только коммунисты это большинство утратили, они утратили и возможность полноценного выполнения оппозиционной роли.
Качества компартии, позволившие ей проиграть все свои сражения в самых выигрышных для себя обстоятельствах, в данном случае, менее интересны. Важнее то, что система построена так, что, с одной стороны, заставить ее подчиняться большинству можно, лишь ее разрушив, с другой — что энергия оппозиции данной конфигурацией по определению направляется исключительно на противостояние, при адекватных субъективных качествах толкая к разрушению системы, а не к оптимизации ее функционирования.
Оптимизация функционирования системы — это и есть второй конструктивный смысл существования оппозиции, и, собственно, третье понимание оппозиции.
Здесь речь идет уже не о том, что грозить группе А: «Будете вести плохую политику, — утратите власть!», а о том, чтобы не позволять власти вести такую политику, обладать рычагами ее контроля и непосредственно текущего сдерживания.
Если в первом случае оппозиция заключается в том, чтобы противостоять группе А, обладающей полнотой власти, конкурируя с ней в борьбе за эту полноту (чего у нас на деле тоже нет), то во втором, рассматриваемом случае, речь идет о том, что группа А и не должна обладать полнотой власти, часть властных институтов по определению находится в руках оппозиции, контролирующей через них действия власти в части их соответствия закону и заявленной властью программе.
Нынешняя система даже формально выстроена так, что победившая группа А получает всю полноту власти, в частности — право саму себя контролировать. Она заявляет свою программу на выборах, допустим, получает поддержку большинства общества, принимает свои законы и свою программу действий, формирует исполнительную власть — и дальше имеет все возможности руководствоваться не своей программой и принятыми ею законами, а собственными скрытыми интересами. Она не подконтрольна никому — ни парламенту, поскольку имеет в нем большинство, ни закону — поскольку сама формирует суд и прокуратуру, ни прессе — поскольку устанавливает свой контроль за ней.
Формально у группы Б — оппозиции — остается право оппонировать и критиковать власть перед обществом. Но, поскольку все реальные рычаги – у группы А, последняя может скрывать от оппозиции информацию, скрывать свои реальные установки и действия, не позволять оппозиции оглашать свою критику через значимые информационные каналы, т.е. через федеральные СМИ.
Формально оппозиция может требовать, — в частности, через своих парламентских представителей, — информацию о деятельности исполнительной власти, но группа А сама решает, когда такую информацию представлять, а когда отделываться издевательскими отписками.
Формально оппозиция может создавать свои СМИ — но они заведомо менее распространены, нежели официальные. Оппозиционные СМИ потому и оппозиционные, что имеют, в основном, распространение в рядах оппозиции. То есть, оппозиция заведомо не имеет возможности апеллировать ко всему обществу, а обречена, лишь перед своими стойкими сторонниками, подтверждать свою уже известную им позицию.
Все сводится к первой формуле: есть действующая власть, осуществляющая свою культурную гегемонию, и есть «несогласные» (единственно что, уже не несогласные индивидуумы, а несогласные политические структуры), которые утомляют общество своим вечным несогласием.
Более того, поскольку группа А, располагающая всей полнотой власти, ничем не ограничена в своих злоупотреблениях и за период, отведенный ей законом, неизбежно успевает набрать такую их массу, что при их объективном расследовании под вопросом окажется и собственность, и свобода ее членов, — то у нее остается единственный способ себя обезопасить: ни в коем случае не передавать власть группе Б. То есть, победив, группа А получает все, проиграв в следующий раз лишается и приобретенного, и всего остального. А что передача власти даже в случае победы оппозиции на выборах ничем не обеспечена — можно было видеть выше. У группы А нет выбора — либо вечная диктатура, либо свержение.
Устранение этого положения заключается в изначальной передаче контрольных и части исполнительных функций оппонирующей группе Б.
Эта модель предполагает, что заведомо оговаривается получение меньшинством не только права на свою фракцию меньшинства в парламенте, но и на реальные рычаги власти и контроля за деятельностью группы А по всему спектру институционального дизайна.
Прежде всего, устанавливается, что меньшинство получает ту часть парламентских комитетов, которые связаны с ограничением возможностей исполнительной власти, такие, как комитеты по правам человека, по регламенту и этике, по информационной политике, по безопасности и вооруженным силам, комиссии по расследованию злоупотреблений должностных лиц, обращений граждан и т.д. Набор их может варьироваться в зависимости от принимаемого парламентом состава комитетов в целом. Но общая задача — передать оппозиции возможности отслеживания и анализа всей деятельности исполнительной власти, то есть практических действий группы А.
На уровне исполнительно-контролирующих органов оппозиции отходят должности Уполномоченного по правам человека, Председателя счетной палаты и большинство аудиторов счетной палаты.
Теоретически возможна ситуация, когда оппозиция получает пост Генерального прокурора, то есть прокуратура из звена исполнительной системы превращается в действительно независимую структуру, функционально сориентированную на выявление нарушений законности, допускаемых группой А.
В рамках той странной и экзотической организации исполнительной власти, которая была введена в России в рамках административной реформы, логично выглядит передача оппозиции всех сформированных в рамках министерств агентств по надзору.
Одновременно оппозиция получает право на участие с совещательным голосом в заседаниях ведущих властных структур, таких, как Правительство и Совет Безопасности, а также — на назначение своего представителя в Администрации Президента РФ и при самом Президенте РФ. Причем решение этих структур может быть принято только при получении того или иного заключения парламентского меньшинства, которое должно публиковаться совместно с данным решением.
При этом устанавливается система, в которой оппозиция осуществляет полноценный надзор и контроль над властью по трем основным направлениям: соблюдение конституционных прав граждан, соблюдение текущего законодательства в ходе оперативной деятельности исполнительной власти, и, может быть, главное — соблюдение группой А своих обязательств в рамках ее предвыборной программы и утвержденных ее большинством в парламенте проектов и национальных программ.
На уровне информационной сферы за оппозицией закрепляется соответствующее информационное время и представительство в наблюдательных советах ведущих, в первую очередь — электронных, СМИ таким образом, что правительство имеет треть времени в информационных и публицистических программах, парламент в целом — вторую треть, и оппозиция — остающуюся треть, причем время, предоставляемое оппозиции, находится не на эфирных задворках, как это происходит при выделении времени избирательным объединениям в ходе предвыборной кампании, а в ведущих информационных передачах.
Прошлые избирательные кампании, среди прочего, показали возможность такой игры власти, когда деятельность участников кампании, представляющих действующую власть, освещалась значительно шире деятельности их конкурентов на том основании, что речь в первом случае шла о текущей работе должностных лиц. Право оппозиции на равную информационную представленность предполагает, что деятельность лидера оппозиции и оппозиции в целом должно освещаться равно, по сравнению с деятельностью президента, премьера и других представителей власти.
При этом оппозиции гарантируется возможность обращения к обществу в любой момент в рамках ведущих информационных передач, а также — в другое время.
В наиболее концентрированном виде это выражается в «праве ответного заявления», предполагающего, что оглашению любого заявления власти по тому или иному вопросу соседствует ответное заявление оппозиции по данной теме.
Этот объем прав и должен быть законодательно закреплен в Законе «О гарантиях оппозиционной деятельности» наряду с административными и уголовными санкциями по отношению к должностным лицам, их нарушающим.
Подобные гарантии могут выглядеть как чрезмерно льготные по отношению к оппозиции, дающие последней необоснованные преимущества перед политической силой, представляющей большинство общества. Однако в этом и известная задача: поскольку власть, имея в своих руках такое преимущество, как реальное осуществление власти заведомо пользуется преимуществом перед оппозицией, создать институциональные инструменты, ограничивающие это преимущество.
Из института, который, противостоя властвующей группе А, вынужден противостоять всей политической системе, а потому заведомо может достичь своих целей, разрушив систему, оппозиция, сохраняя противостояние группе А, становится частью системы, удерживающей власть как от злоупотреблений, так и от нарушения тех своих обязательств перед обществом, на основании которых она и получила свои полномочия.
В результате, властная группа, с одной стороны, избавляется от накопления багажа, определяющего ее подсудность в случае утраты власти, с другой получает возможность, при передаче власти после поражения на выборах, сохранить, уже в качестве оппозиции значимые властные полномочия и роль в политической жизни общества. Утрата власти перестает означать политическую смерть ее носителей и включает и их в конструктивный процесс политической жизни, перестает быть для ее носителей смертельно опасна.
Общество выигрывает возможность получения объективной информации и политической жизни и принимаемых решениях, соответственно — возможность осуществления осознанного политического выбора в ходе новой избирательной кампании. И, одновременно, получает возможность четкого представления альтернативы, предлагаемой оппозицией, которую оно может оценивать на основании широкой информации.
На оппозицию же такая система накладывает вполне четкие рамки:
— оппозиция получает конкретные обязанности в осуществлении текущей управленческой деятельности, отвечает за пресечение злоупотреблений власти;
— к следующим выборам оппозиция лишается возможности опираться исключительно на недовольство и энтропийные процессы в обществе, поскольку подобно власти, должна отвечать перед избирателем за свою деятельность, которая становится публична и прозрачна;
— наконец, оппозиция постоянно должна работать, представляя по каждому вопросу реальную альтернативу действиям группы А, то есть вынуждена создавать свою реальную стратегию, в отличие от сегодняшнего положения вещей, когда она без этой стратегии обходится, строя свое формальное оппонирование на постоянном тезисе об «антинародном курсе» власти, и, стало быть, она получает право и обязанность показать обществу, а что же собственно она предлагает. Соответственно, оппозиция должна демонстрировать обществу уровень своего профессионализма, если он у нее есть.
Разумеется, описанная картина настолько расходится с тем, к чему привыкло наше общество, и, главное, к чему привыкла наша власть, что трудно поверить в готовность последней согласиться на столь значимое изменение правил игры. Хотя именно это и является проверкой оттого, способна она существовать по демократическим нормам, вне пространства политического самодержавия, готова ли она перейти от принципа «суверенитета власти» к принципу «суверенитета права» и дальше — «суверенитета народа».
Вместе с тем, данная картина создает пространство объединения разнородной оппозиции вокруг установления тех правил игры, которые при ее гипотетической победе гарантируют уже ее разнородным составляющим возможность политического влияния, гарантируют, что более сильная ее часть после совместной победы не перейдет к подавлению сегодняшних временных союзников.
