Раскол КПРФ стал давно ожидаемым событием, вполне укладывающимся в общую логику политического процесса в России. Прошедший в субботу съезд КПРФ не только не прояснил, но лишь запутал ситуацию. И насколько бы пародийно и ангажированно не выглядело в этом свете «теплоходное мероприятие» Тихонова, Иванченко, Потапова и иже с ними, очевидно одно: Компартии нанесен разящий удар по ее главному ресурсу — организационному, который долгое время являлся едва ли не главным козырем российских коммунистов. Демарш оппонентов Зюганова надломил единство партии изнутри, создав все предпосылки для ее «дожимания» посредством административного и правового (точнее, административно-правового) ресурса. В рамках переживающей масштабные трансформации (и фактически сжимающейся) российской партийной системы главным «структурообразующим фактором» становится Минюст, в ведении которого находится вопрос о том, какая из двух КПРФ «более правильная».
В то же время можно со значительной долей определенности предположить, что из проекта «Семигина-Тихонова» не получится даже второго издания «левых прожектов» Селезнева. Отныне роль главного оппозиционного объединения отведена рогозинской «Родине», получившей «отмашку» на обвальную критику правительства, а также широко рекламируемой в регионах «Партии пенсионеров». Хотя и самой «Родине» едва ли суждено выйти за рамки «тактического проекта».
«Троянский конь», внедренный в малоподвижные руководящие структуры КПРФ и НПСР, сделал свое дело. Однако дело, как справедливо отмечается сегодня многими, не в Семигине. Поскольку, перефразируя Вольтера, можно с полным основанием утверждать, что «если бы Семигина не было, его следовало бы придумать». Ибо инерционная тактика КПРФ, сложившаяся в рамках ельцинской системы «сдержек и противовесов» и относительно стабильной ситуации, существовавшей до дефолта 1998 г., стала абсолютным анахронизмом в период фундаментальных трансформаций эпохи Путина. Попытка быть центром всех существующих левых сил и «результирующей» их настроений, стала явно неадекватной в ситуации, когда в левом идеологическом поле стали оформляться запросы как на социал–демократический, так и на леворадикальный проекты, каждый из которых оказался по-своему неприемлем для озабоченного сохранением системного «статус-кво» руководства КПРФ. Главное же, что компартия не нашла адекватного ответа на стратегические инициативы действующей власти — ряд принятых мер по укреплению государства (что лишало КПРФ монополии на идеологию «державности»), сужение начал демократии (которую коммунисты упорно отказывались признать в качестве общественного завоевания) и сокращение социальных обязательств государства (с чем коммунисты фактически согласились, так и не организовав ничего похожего на организованное сопротивление).
Идеологический крен руководства КПРФ в аутический традиционализм в условиях наступающего постмодерна поставил партию перед угрозой сектантской изоляции и утраты перспектив, а любое манипулятивное воздействие официальных властей (если таковое имело место) лишь подталкивало протекавший внутри нее кризисный процесс.
Однако главная причина происходящих изменений связана в первую очередь с тем, что КПРФ в ее прежней роли «выпускного клапана» оказалась не нужна президенту Путину в рамках внедряемой им модели управления политической системой из единого центра. Власти больше не нужен механизм сложного политического «торга» (практиковавшийся в ельцинскую эпоху) — ей нужны структурные компоненты (пусть даже формально оппозиционные), работающие на единую задачу. В силу этого грамотно осуществленное «обваливание» КПРФ означает не просто локальный кризис, но переход всей политической системы в качественно новое состояние: государственная власть в России все более явно приобретает черты централизованной бюрократической корпорации. Причем происходит это без качественной инвентаризации результатов ельцинского периода, что может в перспективе поставить российскую власть перед лицом неожиданных вызовов и проблем.
Действительно, следует признать, что последовательно выстраиваемая В.Путиным политическая система имеет свои объективные рамки и ограничения. Раньше или позже, сама власть придет к идее необходимости согласования своих планов и интересов с гражданским обществом, когда окажется, что аполитично-технократическое управление из единого центра дает сбои, и участие общества в определении политической «повестки дня» все же необходимо. Когда же ставка на бюрократическую централизацию без обратной связи окажется тупиковой, власти не останется ничего иного как «разморозить политику». Рухнут и надежды на «безграничный конформизм» российского населения, которому российская власть в конце концов будет вынуждена предложить хоть сколько-нибудь внятную и ответственную социальную политику. Наконец, аморфное состояние общественного сознания, столь благоприятное для политических манипуляций и пиаровских экспромтов, закончится в тот момент, когда власть осознает, что без общенациональной стратегии и идеологии вывести российское общество из кризиса просто невозможно.
Слом патерналистской модели политической системы и социальной политики, символизируемый бездарно и неумело осуществляемой «монетизацией льгот», выпускает на волю «спонтанные силы» гражданского общества, и удержать их в прокрустовом ложе «управляемой демократии» будет достаточно сложно. Следуя этой логике, можно с достаточной долей уверенности предположить, что Россия в обозримой перспективе обречена на создание нового и полноценного рабочего и профсоюзного движения, репрезентативной многопартийной системы из левых, правых и центристских партий, которые заменят бюрократические конгломераты наподобие «Единой России», вождистско-популистско-лоббистские структуры наподобие ЛДПР и «правозащитные клубы» наподобие «Яблока». В итоге же это означает, что наше многострадальное отечество придет к созданию того, что называется «национальной моделью гражданского общества» и о чем сегодня говорят лишь в узком слое профессиональных экспертов. В итоге предвосхищаемая высшая стадия «управляемой демократии» может стать «точкой бифуркации», переводящей российское общество и политическую систему в принципиально новое качественное состояние.
