Заметка Павла Святенкова «Империя и ее имперцы» хороша злостью того типа, что обращена к делу, а не к людям, и тем, что соединена с уверенностью в предмете: ну вот, опять русским что-то навязывают! Здоровая ленинская настороженность: что, кто, зачем, какого черта? Чужой не опасен, а вот свой заблудший вредней чужого: поддался.
Еще вот — всех достали «империями» и «сверхдержавами». Здесь отчасти присоединюсь: и меня достали. Империя по-руссски — какой-то пароль стадной безмозглости. Сперва затопили газеты добровольно на себя принятым словцом «империя», приравняв его к похабели (1988–91), затем без передыху — подцепив хульное словцо, не добавляя ничего к его скудости, но взалкав запоздало, зажав в кулачок, терзают долгой суходрочкой (с 1992-го, газета «День», далее везде...). И всякий раз «ура-ура», ни разу себя ни о чем не спрашивая — что за империя, откуда взялась, кто потерял и почему нашлась?!
Несколько обстоятельств (уж и не знаю, что теперь называть фактом).
Во-первых, Советский Союз — не империя, себя таковой отнюдь не считал, а все империи, говоря грубо, видал на х**. Одной из опор советского триумфаторства было — мы круче всяких ваших империй!
То было осознанное превосходство. Победами советских над имперскими мы все гордились. Кто не знал, что свободой Союз обязан двумя победами над двумя империями — над Российской в 17–20, и над Рейхом в 41–45. Их ничуть не уравнивали, но побед было две, 7 ноября в значении дня Победы было равноценно 9-му мая. Гордились, кстати, и «решающей» ролью Антиимпериалистического Союза в распаде колониальных империй, прежде всего Британской —либеральной!: ура, раздавили гадину, инди-руси бхай, бхай! Их нет — а мы стоим.. И наконец теперь вот противостоим последней империи — Pax Americana…
Никакого обаяния в слове «советская империя» не чуяли — то был либо полемизм, либо вражий контрпроп — антисоветская бирка-перевертыш советского «антиимпериализма». За «империю СССР» легко было и в морду схватить, а до 1985 — изволь в КГБ объясняться: клевета на советский общественный и государственный строй.
Самообвинение «мы, Союз = империя» пришло в перестройку не академической переоценкой понятия, а горделивым присвоением поносно-помоечного клейма: да, да, мы советские — плохиши, мы — империя зла! «Империя — это нечто большое и тоталитарное». То есть, похулка бранью, а не интеллектуальный реванш идеи. Содержательной разработки понятия с тех пор у наших имперцев не было. Клеймо агитпропа, отскребя от пропговна, лепили на патриотичный лоб, так и ходят годами: я Плохиш! я вражья сила истории! Имперец я, о ужас, летящий на крыльях ночи, плывущий в кислоте со связанными руками — разбежись, задавлю!
И смешно, и подванивает.
Но здесь и кончается правота П.Святенкова. Дело не только в том, что народам не живется в племенной лепоте «вмещающих ландшафтов»; даже пигмеям теперь так не жить. Хуже другое — народы вообще не властны решать о своем месте в проектных работах истории — «тяжелой недобровольной работе, выполняемой против совести» (Г-Ф.Гегель). Увы.
Российскую империю русские рушили, и с белыми воевали не дуриком, не от избытка страстей. К империи у них были претензии, сериозные. В их числе моральные, как ни смешно сегодня звучит. И часть русской нации взяла на себя некую работу, к которой отнеслась со звериной, нездешней сериозностью — исправить себя, и других, кого только достанем. И показать всем, что невозможное возможно — нам, народу.
Империя из СССР после впрямь вышла — по ходу дела. Но странная империя — антиимпериалистическая, исправительно-демонстрационная. Взявшаяся на своей территории строить из подимперских племен нации. Антиимпериалистический травмопункт для массы «больных» народов, иные из которых бешено сопротивлялись русским красным Айболитам. И вовне себя Союз-империя поддерживал, между прочим, антиимперские националистические движения и проекты. А заодно — всегда и повсюду! — демонстрировал свои успехи. Чем дальше — тем чаще мнимые, так что к 1985 мнимым стали считать всё. Теперь ленивый не кинет камень в «показуху».
Но у советских было одинаковое отношение к реальным, материальным достижениям, и к странным до мнимости — всё-всё следовало продемонстрировать миру в наилучшем виде! Красная империя строила из себя мировой театр, освободительную психодраму Teatro Mundi. То была даже не гордость, а долг, добровольно принятый нацией: быть наилучшими для всех в мире. Странно? О да! Но не вам судить мертвых.
Здесь интересно еще вот что. Аргументация в пользу принятия идеи «государства Российского» за базовую демократами мне, и другим еще, думаю, памятна. Ее трактовка звучала примерно так: довольно! Хватит кормить народы и исправлять нравы — к черту всех! Хватит бороться против всех империй на свете — это нам не по средствам! Хватит звать Русь к топору, а русских к революциям! Хватит утопий, хватит проектов — давайте поселимся на своей земле и заживем, как все. Нормально! Нормальная жизнь в нормальной стране.
«Именно строительство государственности на данном этапе является объединяющим началом. В появлении нормального государства заинтересованы все, как русские, так и остальные народы России. Смею предположить, и сами имперцы. Отказ от сырьевой экономики, демократия, патриотизм…» — это не копирайт Святенкова. Это практически стереотипное клише из тысяч рассуждений демороссовского и выбороссовского ряда 1990–93 гг. Ну, разве что они бы «сырьевую» заменили на «командно-административную». А вот за это именно и кляли демократы обе империи России — петербургскую и красную: «Неверен сам имперский дискурс, требующий какого-то «вселенского проекта» и неисчислимых жертв во имя него» — за неисчислимость жертв. А что, разве не урок? Европейцы тем же легитимируют свой проект «единой Европы» — той же неисчислимостью жертв собственного национализма.
Утопия — «нормальная жизнь нормальным государством на своей земле» — и была позитив, подкладка, подоплека реформизма последних 20 лет, как либерального, так затем и кремлевского. Во имя ее интриговали, ее именем воровали, выбирали «наименьшее зло». Но хитрость мирового духа в том и состояла, что паролем «нормальности» и альтернативой всем якобы «нам навязанным» — утопиям, революциям и мировым притязаниям прошлого избрали сверхутопию! — новое Государство Российское. Которое, взявшись невесть откуда, самозарождением от сырости и грязи, должно было расселиться на всей территории РСФСР. Да так, чтобы еще и Украину, зарубежсобственность и «советское правопреемство» не потерять…
Народы мятутся. Они предпринимают проекты, то великие, то дурацкие и разорительные, а то и душевредные. В этом смысле я не вполне соглашусь и с некоторыми из возражений Бориса Межуева Святенкову, например с этим: Нация есть именно продукт объединения людей в защиту своей свободы от внешней силы.
Нет такой защиты — вне работы на мир, той или иной. Огораживаясь от мира, вы разоритесь на одних заборах; да и технически нет такого забора. А ядерной триадой напугать зоомир XXI века нельзя — здесь вам не Хрущев с Кеннеди, таким можно весь мир против себя настроить. Даже для самых маленьких, для хуту и тутси, «государства-убежища» от мира больше нет. Да, иногда буквально только это и есть: отбиваться. Но чаще свобода не защищается — а работает, производит. Свобода энергична и энергийна. Она всегда в избытке — мечтательности, конструктивности, успеха, богатства или — о ужас! — проекта... Защита нации возможна лишь по периметру защиты ее мировых работ — иначе бы нации не вели войны при покушении на их проекты. Национальные границы — лишь часть проекта.
То есть русский проект, азарт, его максимальная, предельная амбиция — стать и остаться Россией. Как у Евросоюза — стать и остаться Европой. Утопия дорогущая, о да. И опасная. Ввязались в нее с кондачка, ничуть не обдумав. Но решить отказаться быть Россией, став вместо этого небывалой Нормальной Страной, — проект еще более рискованный и невнятный, практически непосильный для русских. Народы решаются на переобучение и смену места мировой занятости редко и с неохотой. Зная, что как начнут, так их куда-то и снесет. Скорей всего — к черту истории с его «миссией», о чем так ясно и хорошо расписал П.Святенков. И предлагать нации еще раз такое, можно только сперва все обсчитав — и экономику, и социальные цены... И риски обвала при этом в собственное, поучительное, однако малоприятное, прошлое.
