Проблема территориальной целостности постсоветских государств была центральным вопросом встречи президентов Владимира Путина и Михаила Саакашвили в Санкт-Петербурге. В ходе питерской встречи российский лидер фактически предложил Грузии определенный алгоритм решения острых этнотерриториальных проблем. «С чего бы мы не начинали, если мы хотим решать вопросы демократическим способом, мы должны спросить мнение народа», — заявил Владимир Путин. В качестве паттерна для Грузии российский президент обозначил Чечню, в которой был проведен референдум по Конституции республики, президентские и парламентские выборы. Таким образом, грузинскому государству был предложен тот самый путь, о котором так много говорят в Тбилиси (увы, пока разговорами все и ограничивается). Этот пусть все высшие должностные лица Грузии определяют как предоставление «самой широкой автономии» «мятежным территориям» для их реинтеграции с метрополией.
В Санкт-Петербурге Владимир Путин впервые фактически поставил под сомнение тезис, ранее абсолютизировавшийся российской дипломатией. Речь идет о признании территориальной целостности Грузии «по умолчанию». Коли речь зашла о выражении народной воли на «мятежных территориях», то о какой единой Грузии может идти речь. На первый взгляд, можно порадоваться за российского лидера, стремящегося к учету политических реалий. О какой, в самом деле, «единой и неделимой Грузии» может сегодня идти речь. Ее никогда в реальности не существовало. Подчеркнем еще раз, в реальности, а не по формально-юридическим основаниям. До 1990 года существовала единая и неделимая Грузинская ССР. С отменой же официальным Тбилиси Юго-Осетинской автономии и началом грузино-осетинского конфликта осенью 1990 года (его пик пришелся на 1992 год) единое политико-правовое пространство Грузии (даже в виде союзной республики) перестало существовать.
Дальше — больше. В марте 1991 года Абхазия и Южная Осетия голосовали за единое союзное государство, а «мать Грузия» самоопределялась и боролась за независимость от СССР. После четырнадцатимесячной грузино-абхазской войны из-под юрисдикции Грузии вышла Абхазия. С сентября 1993 года эта территория существует без грузинских полицейских, администраторов, спецслужб, прокуроров, налоговиков, учителей, СМИ. этом году исполняется 13 лет с момента существования непризнанного государства, обладающего всеми атрибутами нормального государства. В республике сменилась высшая власть, прошли выборы в парламент, сформирована своя элита. При этом власть и оппозиция уже менялись местами без гражданской войны (которая имела место в «матери Грузии» в 1993 году). Выросло целое поколение детей, прошедшее полный цикл средней школы без какого-либо грузинского образования. Это Вам не Ичкерия с двумя трехлетними циклами государственности в условиях перманентной гражданской войны, террора и этнических чисток! Таким образом, учет политический реалий — существенная предпосылка для адекватного миротворчества, а не мечтаний о военно-политическом реванше Тбилиси в Сухуми.
Однако тезис Владимира Путина о необходимости народного волеизъявления при его практической реализации кажется вовсе не таким уж безобидным для российских интересов, как может показаться на первый взгляд. Ловушки «универсализма», в которые российское высшее руководство само себя загоняет, мешают выдавать более сложные рецепты, базирующиеся на диверсифицированных оценках и подходах к проблемам российско-грузинских отношений. Предложение Владимира Путина о необходимости реализации народного волеизъявления в Абхазии и в Южной Осетии было активно подхвачено грузинскими политиками. Тему референдума чрезвычайно важной считает видный представитель правящей в Грузии партии "Единое национальное движение" Ника Гварамиа: "Разговор о проведении референдума подразумевает то, что должен начаться разговор о полномасштабном и безусловном возвращении беженцев, о чем до сих пор Россия речи не вела, и очень хорошо, если она возьмет на себя осуществление этого».
О каких беженцах ведет речь Гварамиа? Естественно, о грузинских беженцах, покинувших Абхазию в результате противостояния Тбилиси и Сухуми в 1993 году. О беженцах-осетинах, оставивших не только Южную Осетию, но и внутренние районы Грузии представитель грузинской «партии власти» не словом не обмолвился. Вообще тема беженцев осетин разрабатывается в Тбилиси кулуарно. Даже законопроект о реституции имущества беженцев осетинской национальности, на принятии которого настаивает Совет Европы, обсуждается грузинскими политиками без излишнего шума и солидной PR-поддержки.
Не вдаваясь в историю, скажем лишь, что в довоенной Абхазии грузины составляли большинство населения. Согласно данным Всесоюзной переписи населения 1989 г., в Абхазской АССР проживало 525 тыс.чел (9,7% населения всей Грузии), 239872 грузин (45,7% населения), 93267 абхазов (17,8%), 76541 армян (14,6%), 74913 русских (14,3%), 14700 греков (2,8%). Однако необходима оговорка. Под грузинами мы понимаем принятое в государственной статистике общее обозначение картвельских этнических групп, т.е. собственно грузин, мегрелов и сванов. В советской переписи 1926 г. эти три этнические группы учитывались отдельно (было зафиксировано 41 тыс. мегрелов, 19,9 тыс. грузин и 6,6 тыс. сванов). В последующих переписях было введено общее обозначение этнической принадлежности для картвельских этнических групп. В ходе военного противоборства картвельские этнические группы выступали единым фронтом, поэтому в постсоветской абхазской историографии и политологии принята такая конструкция как «агрессия грузино-мегрелов». В ходе боевых действий Абхазию покинуло более 150 тыс. «грузино-мегрелов» (поскольку около 60 тыс. вернулось в Гальский район). Таким образом, в случае проведения всенародного референдума в Абхазии с участием грузинских беженцев его результат нетрудно спрогнозировать, равно как и его последствия. Массовое и одновременное возвращение грузинских беженцев в Абхазию — кратчайший путь к новому вооруженному противоборству. Возможно, Владимир Путин, рассказывая о чеченском опыте, пытался донести такую мысль, что участие в плебисците представителей этноса, представляющего метрополию, необязательно, как это было в случае с Чечней.
220 тыс. человек русских, изгнанных из Чечни в результате дудаевского и масхадовского экспериментов, не получили возможность определять перспективы их республики, республики, в которой они выросли, получили образование, работали, похоронили предков. Но готова ли Грузия на повторение подобного референдума? Думается, слова президента Саакашвили красноречивей любых экспертных оценок: «Грузия маленькая красивая страна, и лучше ее оставить в покое. Нам больше нечего отдавать, ни метра осетинской или абхазской территории никто не получит». Другое дело, что грузинские политики и дипломаты могут ухватиться за предложение Путина, как за соломинку и начать развивать тему народного волеизъявления с участием грузинского большинства в Абхазии. Что тогда будет говорить российский истеблишмент? «Нас неправильно поняли, президента подставили» или что-то в подобном духе?
Иная ситуация в Южной Осетии. Здесь в довоенный период осетины составляли большую часть. Численность населения Юго-Осетинской АО, по данным Всесоюзной переписи населения 1989 г., равнялась 98,5 тыс.чел. (63,2 тыс. осетин, 28,5 тыс. грузин, 2,1. тыс. русских, 0,9 тыс.чел.— представители еврейских этнических групп). Численность осетин в Грузии в 1989 г. составляла 165 тыс.чел (порядка 3% населения закавказской республики). Таким образом, значительная часть осетин проживала за пределами Юго-Осетинской автономии. Они были на пятом месте среди этнических сообществ республики (после грузин, армян, русских и азербайджанцев). Их общее количество превышало численность компактно проживавших абхазов. До военных действий осетины проживали главным образом в Тбилиси (33.318 чел.), Цхинвали (31.537), Гори (8.222), Рустави (5.613). Сейчас численность осетин в «собственно» Грузии составляет около 30 тыс. чел. Об их реальном положении трудно судить, поскольку систематически независимый этнополитический мониторинг в местах их проживания не проводится. Доверять же заявлениям официального Тбилиси о соблюдении прав и свобод осетин-граждан Грузии в полном объеме сегодня нет никаких реальных оснований. Между тем, Грузия, вступая в Совет Европы (СЕ), обязывалась «принять необходимые законодательные меры в двухгодичный срок после вхождения в СЕ, чтобы обеспечить восстановление имущественных и арендных прав или выплату компенсаций за имущество, потерянное людьми, вынужденными покинуть свои дома во время конфликтов 1990-1994 гг.».
В течение 1990-х — начала 2000-х гг. Тбилиси признавал (официально) готовность взяться за решение данной проблемы. В 2004 году даже ПАСЕ признала, что Грузия не выполнила своих обязательств, взятых при вступлении в СЕ в 1999 году. Сегодня, похоже, европейцы не хотят давать для Тбилиси «отсрочек», памятуя об обязательстве Грузии способствовать репатриации турок-месхетинцев, также далеких от практического исполнения. «Осетинский вопрос», таким образом, — гораздо более удобный (как бы цинично это не звучало) политический инструмент для критики Тбилиси. Но в любом случае самоопределение посредством референдума не может быть «универсальным» в случае с Абхазией и Южной Осетией. При умелом ведении стратегии на российском направлении Тбилиси даже может использовать предложение Путина с пользой для себя (в случае с Абхазией).
Более аккуратного обращения требует и идея повторения «чеченского опыта» Грузией. Сразу же после завершения встречи Путина и Саакашвили представитель оппозиционной фракции "Промышленники" парламента Грузии Георгий Цагареишвили таким образом прокомментировал идею Владимира Путина об этнополитическом самоопределении «мятежных республик»: «Фактически, Россия сравняла Чечню с землей, потом навязала ей незаконный референдум и сфальсифицировала его итоги, и сейчас хочет, чтобы мы тоже пошли по этому пути — то есть, чтобы Грузия сравняла с землей Абхазию и Южную Осетию». Вместо апелляций к якобы эффективной политике «чеченизации» российским дипломатам следовало бы подумать о том, как жестко и однозначно противопоставить ситуацию в Чечне и ситуацию в Абхазии, раз и навсегда прекратить столь популярные в Тбилиси компаративистские опыты.
Грузинский парламентарий не вполне адекватно описывает ситуацию в Абхазии и в Южной Осетии. Грузия уже пыталась сравнять с землей эти «мятежные республики». Она делала это в 1992 году, когда войска Госсовета Грузии организовали сожжение и разграбление Абхазского НИИ истории и литературы имени Дмитрия Гулиа, республиканского архива, некоторые материалы из которого впоследствии жители республики обнаруживали в собачьих конурах. Она делала это, организовав блокаду абхазского Ткварчели. И после этого появились грузинские беженцы. Их судьба стала действительно страшной человеческой трагедией. Но как в связи с этим не вспомнить и тот факт, что именно абхазские грузины одевали белые повязки на руки, приветствуя войска Госсовета, а затем активно участвовали в боевых действиях против вчерашних соседей — абхазов, русских и армян. Таким образом, гуманитарная катастрофа стала следствием войны и «предательства» (в глазах негрузинского населения) абхазскими грузинами ценностей добрососедства ради фантома «великой Грузии».
В Чечне российские войска появились после того, как в 1992–1994 гг. ее покинуло 147 тыс. чел. При этом более 80% покинувших Чечню — русские, 5,4% — армяне, около 3% — украинцы, 1,6% — татары, 1,2% — осетины, порядка 1% — ногайцы. В 1991–1994 гг. в Чечне было убито или пропало без вести более 10 тыс. чел. (в большинстве своем русских). Российская армия и внутренние войска вступили в Чечню после трех лет этнических чисток, террора и бандитского беспредела. И в этом смысле ситуации в Чечне и в Абхазии существенно отличаются друг от друга. Есть и более существенные отличия. В Чечне у российского руководства всегда были сторонники (хотя качество их не всегда высоко), в Абхазии у Тбилиси нет «своих людей». Независимая Ичкерия была всего лишь пиратско-террористической республикой, тогда как Абхазия состоялась как государство — вчерашние властители здесь имеют возможность свободно выражать свою позицию.
Таким образом, намного более перспективным для России является не обращение к «чеченскому опыту» и не апелляция к универсалистским принципам «народного самоопределения», а разработка прагматической стратегии взаимоотношений с непризнанными образованиями на основе политических реалий, а не идеал-типических фантомов и отвлеченных абстракций. России следует апеллировать к таким материям как уровень стабильности, безопасности и предсказуемости в регионе, которые невозможно будет достичь в случае силового разрешения абхазской и осетинской проблем. И эти проблемы затронут не только Россию и ее южные рубежи, но и Европу, которой придется распрощаться с идеей «добрососедства» на Кавказе. Затронет и США, которые будут вынуждены вовлечься в разрешение межэтнических конфликтов вкупе с иракским, иранским и ближневосточной ситуациями.
России сегодня было бы также целесообразно определить и предложить собственные критерии признания непризнанных государств (состоятельность государственных институтов, наличие демократических процедур, невозможность метрополии контролировать и реинтегрировать «мятежные территории» мирным путем). Работая по двум направлениям: изменение общественного мнения в пользу непризнанных образований, а также обеспечение поддержки этого шага экспертного и политического сообщества Европы и США — Россия смогла бы достичь гораздо большего воздействия на ситуацию на Южном Кавказе. Подчеркнем, речь идет не о признании самопровозглашенных республик «здесь и сейчас», а о начале большой работы по подготовке к решению этой проблемы. Решению не в гордом одиночестве, а при поддержке возможных союзников. Что же касается строительства новой стратегии российско-грузинских отношений (без ее привязки к Абхазии и Южной Осетии), то эта проблема требует отдельного обстоятельного разговора.
