Когда мы говорим о непризнанных государствах, само слово «непризнанное» кажется более или менее понятным. Но при этом мало обращается внимания на то, почему они, собственно говоря, являются государствами. Более того, что можно считать в наши дни государством и достаточно ли этого самоназвания для того, чтобы сообщество действительно являлось государством. Это далеко не очевидно.
Есть классический признак государства — это право на легитимное насилие (вплоть до смертной казни) на определенной территории. Если кто-нибудь попробует осуществить смертную казнь, например, на данной, конкретной территории, где мы сейчас находимся, то вдруг выяснится, что это совершенно невозможно. По классическому определению Вебера оказывается, что наша родная страна не является государством.
А государством является совершенно другая страна, которая, кстати, с успехом на своей территории, а также, где понадобится впредь, применяет смертную казнь. Причем «эта страна» задает не просто рамки легитимности в общемировом масштабе. Я хотел бы подчеркнуть, что она задает также и правила интерпретации этих рамок. И на вопрос, откуда берется вот эта внешне признанная легитимность, мы должны сказать прямо — она берется не только от каких-то существующих законов, правил, но и от того, кто конкретно, в данной ситуации, задает правила интерпретации установленных норм. И мы, опять-таки, знаем, кто эти правила задает.
Но есть вторая сторона дела. И на нее, как мне кажется, тоже стоит обращать внимание, пусть даже в самых абстрактных терминах. Дело в том, что государство — это не только то место, где можно реализовать право на легитимное насилие, но государство есть еще также своего рода союз. Союз, обладающий способностью к мобилизации своих граждан. И эта мобилизация может достигать довольно высокой степени. Традиционно именно государство (даже в нашем, сегодняшнем понимании!) является тем союзом, который в наибольшей степени способен к мобилизации граждан. Но мы прекрасно знаем (и вся история последнего времени это показывает), что существует очень много разных способов и разных степеней мобилизации.
Существует очень много ситуаций, в которых иногда по самым, казалось бы, незначительным поводам, происходили знаменательные события. Как меня в свое время просили разъяснить — в чем разница между «бархатной революцией» и «флэшмобом»? На первый взгляд, никакой разницы между бархатной революции и «флэшмобом» на момент совершения бархатной революции нет. Есть, что называется, вот это вот темпоральное измерение, то есть, что продолжается дальше во времени.
«Флэшмоб» может реализовать предельную мобилизацию. Но пределов этой мобилизации, к сожалению, именно в случаях «флэшмобов», мы еще пока не видели. Точнее надо сказать, к счастью, мы не видели, до какой степени и каких пределов «флэшмоб» может довести мобилизацию масс. А в ситуациях происходящих революций, не важно, бархатные они или не совсем бархатные, это состояние мобилизации может продлеваться очень надолго. Поэтому и пределы изменения состояния в обществе могут быть очень серьезными.
То, что мы сейчас видим в случае «непризнанных государств» — это ситуация некоего определенного состояния соотношения сил, которое надо только охарактеризовать в динамике. Это очень динамичная ситуация, когда силы внутренней мобилизации вступают в напряженные отношения с разрывающими это внутреннее легитимное единство внешними силами. И на Круглом столе в РИАНе немало было сказано о том, что силы внутренней мобилизации в оболочке пусть внешне «непризнанных» государств чувствуют себя очень даже легитимными. И чувствуют себя так сколько угодно до тех пор, пока они могут избежать внешних отношений.
Но кто побеждает в каждой конкретной ситуации? Удается ли довести внутреннюю мобилизацию до таких степеней, чтобы эти внешние силы оказались на хотя бы какой-то момент незначимыми? Или наоборот, где «внешние силы» находят те зерна нового, извините вот за этот проклятый неологизм, «флэшмоба», который все эту внутреннюю легитимность в какой-то момент взрывает? Взрывает всякий раз, к удивлению всех присутствующих и отсутствующих экспертов. Этот момент и должен быть предметом более пристального анализа моих коллег.
