«Пусть горит звездою русский рок — круглый и простой как колобок…» — спел Бутусов в 1995-м году, накануне финального сворачивания «Наутилуса» в раковину. Звезда русского рока, как самобытного культурного явления, уже отгорала. А Колобок хрустел на зубах шоу-лис…
Он был испечен долетевшим сюда жаром западных «рок-революций» 1960-х — через десяток-другой лет после того, как там они уже остыли. Но это не было признаком «извечной российской отсталости», как говорят одномерные люди. Просто время здесь текло иначе. Рок-культура — а это не только музыка, но и слэнг, самиздат, особый «стиль жизни поколения» — возникла здесь не только как местный римейк англоязычных «основоположников». И эта «инаковость» началась не вчера. Если бы во времена Лермонтова были электрогитары, наверняка одним из хитов его группы было бы: «Нет, я не Байрон, я другой...»
Если в англоязычном роке (который, к слову, также существенно разделяется на английский «балладный» и американский «блюзовый») было важнее, как поют, то в русском — что поют. Поэтому те, кто умел только подражать, быстро облетели — они в прямом смысле «не находили слов». Такая уж она — «словоцентричная» русская культура — это можно по-разному оценивать, но рок, став ее частью, принял в преемство ее природу. Поэтому и вторым, необходимым корнем явления русского рока естественным образом стала поэзия и «бардовская» традиция — от Вертинского до Высоцкого. Когда же песенное слово утратило свою семантику, стало лишь частью «фона» — это означало вырождение русского рока в «рокапопс» (термин Ильи Лагутенко). Было и существенное мировоззренческое различие — если в среде западных «учителей» и кумиров доминировали «левые убеждения», то русских рокеров уже «зарубало жить на улице Ленина». И — подвигало к освоению иных ценностей, что выглядело порой весьма пикантно: солист, увешанный хиповскими фенечками, поднимает «боевой стяг внуков Святослава»…
Наиболее четкое определение места и судьбы русского рока дал один из его родоначальников (избравший ныне иное творческое амплуа) Илья Кормильцев: «Желание быть Другими — и держало на себе русский рок. Пока он был Другим, он и был русским. Когда Россия грезила иллюзиями своего пути на мейнстримовом уровне, сохранялось влияние советского наследия, была и особая музыка. Когда эта особенность разрушилась в общественном сознании, когда захотели стать, как так называемый цивилизованный мир — исчез и русский рок. Умер от внутреннего разочарования в самом себе».
Но пока русский рок был жив, он успел породить свои культовые группы — причем «культ» в данном случае также отличался от банальной «популярности» или результата «раскрутки», но восходил к прямому значению этого слова. Лидер культовой группы действительно наделялся публикой чертами бога, пророка, шамана… Показателен феномен современной «киномании», когда на питерском Богословском кладбище и у арбатской Стены днюют и ночуют те, кто родился уже после гибели Цоя. Хотя для людей их возраста сейчас, казалось бы, существует масса «более современных» развлечений…
Русские культовые группы вообще интересно соответствуют традиционной системе стихий. Так, солнечно-героическая символика «Кино» была, безусловно, огненной. Вероятно, именно этим вызвано притяжение к этой группе новых поколений меломанов, а также ее загадочная «неустареваемость». Ранняя, ураганная «Алиса» сама спела, что «наш дух — Воздух». Здесь можно отметить парадокс: Кинчев на самом деле куда более соответствовал революционным архетипам раннего христианства именно пока оставался «язычником», нежели когда стал транслятором консервативного пафоса официальной церкви. «Аквариум» по-прежнему пребывает в своей водной стихии — только магическая глубина, кажется, все более сменяется серфингом по океану постмодерна. Ну а «Гражданская Оборона», по ту сторону всяких идеологий бьющаяся с «мертвой хваткой Земли», — это вообще отдельная песня. Как, собственно, и порожденное этой группой движение «сибирского панка», которое в своих трансцендентных прорывах вышло далеко за самоцельный эпатаж английских изобретателей этого стиля…
Рок-Колобок катался по России континентально, повсюду обретая разные формы. В русском роке спонтанно сложились три «столицы», стилистика которых существенно различалась. Это — Сибирь (собирательно, от Тюмени до Читы), где рок-стихия сплавилась с местным, первооткрывательским или шаманским (или с тем и с другим вместе), менталитетом. Это — Питер, транслировавший европейские смыслы и стили, хотя и по-своему их преломлявший. Не случайно, кстати, что русская «рок-революция» 1980-х началась именно в Питере, москвич Кинчев и уфимец Шевчук прогремели на всю страну именно отсюда, так что исторические учебники ошибаются — это город не «трех», а уже четырех революций. И это — Урал (точнее, Екатеринбург), чья эстетика балансировала между «питерской» и «сибирской», «слишком философская» для Питера и «слишком социальная» для Сибири…
Номинальная же столица России «рок-столицей» так и не стала. Цой однажды указал причину: «В Питере рок делают герои, а в Москве — шуты». Москва стала скорее столицей шоу-бизнеса, который и перемолол нашего Колобка своими «форматами». Именно на московских «фабриках звезд» случилось полное опопсовление русского рока — это слово надо понимать не стилистически, а ценностно, как утрату рокерами своего «мессиджа». Если во всех рок-революциях именно этот «мессидж», трансляция уникальных смыслов, является главным, то в рамках сугубо развлекательного шоу-бизнеса он уже излишен — и даже выглядит как помеха возможной «раскрутке». Такая ситуация у «дедушек» русского рока порой вызывает настоящий крик души: «Где бы я не бывал в России, я всегда бросаю клич — ребята, давайте жить в России без Москвы! Давайте культурно от нее дистанцируемся и создадим движение, которое так и назовем — «Россия без Москвы». Не надо плясать под их дудку, московская дудка одна — это доллар, свернутый в трубочку».
Историческая роль русского рока странно, порой до буквальности похожа на ту, которую в свое время сыграли поэты «Серебряного века». Тогда многие, подобно Блоку и Маяковскому, поначалу звали «слушать музыку революции!» — пока сами не оглохли от ее скрежета… Трагическое прозрение русских рокеров, также поверивших в «перестройку и реформы», показала группа «Телевизор», считавшаяся в свое время в питерском рок-клубе едва ли не самой «революционной»:
В эту ночь, когда на небе не видно ни одной звезды,
Я завидую тем, кто решил и ушел молодым.
И душа была цела, и болела, и рвалась к небесам.
Казались чистыми мысли и смелыми глаза.
Кто же знал, что не бывает земляничных полян навсегда?
Там теперь гуляет молодая золотая орда.
Там теперь супермаркеты, в продаже всё для игры.
Мамы-полуфабрикаты, дети-гамбургеры.
По аналогии с «Серебряным», эпоху русского рока можно уподобить «Бронзовому веку». Именно тогда поэзия переплелась с музыкой бронзовых струн. И неслучайно гимном этой эпохи стало «Время колокольчиков»…
Но теперь наступил уже «Железный век». «Железом» на сленге называется компьютерная техника, которая все больше используется и в музыке. Причем не только для ее обработки, но и для создания. Феномен сетевой эпохи: владение относительно несложными трекерами и подобными программами становится даже более массовым, чем некогда гитарой. Авторы этой музыки охотно и бесплатно обмениваются своими творениями в Интернете — тогда как осолидневшие рокеры проявляют повышенную заботу об авторских правах. Кроме того, и само производство рок-музыки, в отличие от «гаражно-подпольных» времен, требует все больше инструментальных, студийных и «раскруточных» затрат — если, конечно, группа не желает играть только для себя. Все это постепенно приводит к тому, что рок становится занятием весьма профессиональным и даже элитарным, что, конечно, улучшает его исполнительское качество, но лишает качества иного, с которого он и начинался, — неформального молодежного творчества. Впрочем, в условиях того, что ныне льется из музыкальных каналов, даже такие профессиональные, европейского уровня команды, как «Оргия праведников», вновь ощущают себя «андеграундом»…
После «Железного века» циклически должен последовать новый «Золотой». Каким он будет в русской музыке? — «роком» ее уже вряд ли можно будет назвать. Скорее всего, им станет синтез электронных технологий и этнофольклорных реконструкций — на всем пространстве российского континента. Такие команды уже есть — от карельских («Мюллярит») до тувинских («Ят-ха»). Может быть, они и испекут нового Колобка, который будет неуловим для переработки централизованными «форматами» — как и всякое живое творчество…
