Пресс-конференция советника Президента по экономическим вопросам Андрея Илларионова «Экономические задачи Послания Президента Российской Федерации Федеральному Собранию» и публикация в «Русском журнале» перевода статьи Пола Сибрайта «Либералы и чужаки» из журнала «Prospect», состоявшись с разрывом в семь дней, составили своеобразную, почти зеркальную двоицу. Оба текста — явно апологетические по своему замыслу, но оба, тем или иным образом вскрывая «подсознательное» авторов, скорее дискредитируют то, что те подрядились защищать.
Илларионов начинает с «самой главной задачи, причем не только экономической», задачи, которая, по его мнению, «звучит очень просто и ясно», а именно — «создание и развитие в стране свободного общества свободных людей», и, почему-то взявшись разъяснять эту «простоту и ясность», берется ответить на едва ли не вечный вопрос: «Что означает быть свободными людьми?». Суть его ответа выражена в афоризме, автора которого Илларионов не называет: «Деньги — это отчеканенная свобода». Эта фраза, судя по обильному ее упоминанию в СМИ, произвела на журналистов неизгладимое впечатление. Начнем мы, однако, не с нее (и вообще не с пресс-конференции советника Президента), но со статьи Сибрайта.
Пол Сибрайт, провозглашающий ни много ни мало, как «новый взгляд на либерализм», утверждает, что не только «тревоги, связанные с глобализацией, известны нам уже 10 тысяч лет», но и что истоки либерализма лежат там же, в этих доисторических временах. Дискурсивные ходы, которые он совершает для доказательства, сами по себе довольно традиционны для либерализма: псевдоисторические, в духе конструкций буржуазного «естественного права» представления о человеке и его эволюции, апелляция к обывательской повседневности и common sense и т.д. Вот как видится Сибрайту начало истории:
«Парадоксально, но глобализация началась, когда человек перешел к оседлой жизни — ведь оседлым общинам не избежать контактов с посторонними, просто-напросто растворившись в лесу. Им приходится систематически задумываться об обороне, торговле, иммиграции и разделении труда на межобщинном уровне. Образ мышления и формы поведения, которым пришлось научиться земледельцам, стали основой либерализма, и именно их мы должны припомнить, чтобы делить мир с чужаками, не разрываясь при этом надвое».
Конструкция удивительна во многих отношениях, вплоть до противоречий, в которые автор впадает сам с собой, когда чуть ниже по тексту вынужден констатировать, что в указный им исторический момент родилась не только либеральная толерантность к чужакам, но и война. И если насчет первого (рождения толерантности) есть сильные сомнения, то во втором сомневаться не приходится: война становится не только выгодной, но и практически возможной (то есть становится самой собой) только с переходом к земледелию, создающему излишки продукта и способствующему избытку населения. Что же касается «доверия» земледельцев к чужим — тут автор явно фантазирует. Земледелец, как точно и образно заметил Шпенглер, подобен растению: он привязан к своей земле, живет с ней и со своими соседями — которые для него суть свои — в своего рода симбиозе, а приходящие на эту землю чужие скорее вызовут у него подозрение, чем доверие. Толерантность и доверие, под углом которого Сибрайт пытается «построить» всю историю, и такие идеологии, как либерализм, социализм и ислам (его он тоже зачисляет по ведомству идеологий), нужны были в те далекие времена (да и в близкие времена тоже) — для торговли. Разумеется, торговля в качестве фактора, связанного с либерализмом, фигурирует и у Сибрайта, но вскользь, «между прочим», как если бы он стеснялся этого безусловного «родителя» либерализма, сочиняя более благородную родословную. Но увы, никуда не деться от торгашеского происхождения и торгашеского духа либерализма. Именно торговцу, странствующему из одной местности в другую с целью купить подешевле, а продать подороже, требуется «абстрагироваться от племенной преданности», быть терпимым к чужим обычаям, нравам и верованиям. (Впрочем, и для торговца толерантность и «доверие» — штука относительная: так, Сибрайт, именуя древнегреческие Афины «торговым государством», приводит их как пример терпимости нынешним «озабоченным мультикультуралистам», — как будто он не знает, что некоренные жители Афин не имели в них никаких политических прав.) От земледельцев же в основания либерализма вошло «священное право» частной собственности (главным предметом которого была земля), в отношении которой никакой толерантностью и доверием к чужакам никогда не пахло!
А вот «открытие», которое автор делает в окружающей его добропорядочной либерально-буржуазной жизни:
«Поразительно, но доверие к неродственникам стало общепризнанным фактом социальной жизни. Когда я иду в магазин, человек, никогда меня не видевший, выдает мне товары в обмен на бумажку с надписями. Когда мне в дверь стучат, я впускаю в свой дом незнакомого мне человека в форме местного супермаркета. Почему? Из-за чего доверие к чужакам оказывается разумным, а не самоубийственным поступком?».
Как говорится, «вопрос, конечно, интересный…». Не менее «интересный» и ответ:
«Мы доверяем другим лишь потому, что создали такие структуры социальной жизни, в которых подобные суждения о доверии имеют смысл. А эти структуры работают (как правило) потому, что не противоречат нашим природным склонностям, а наоборот, построены на них.
Для эволюции человечества оказались важными два момента: способность рационально подсчитать издержки и выгоды сотрудничества и тенденция к взаимодействию — стремление отвечать добром на добро и местью на предательство. И то, и другое необходимо для сотрудничества. Никто не станет доверять людям, склонным к расчету без взаимодействия. Люди же, склонные к взаимодействию без расчета, слишком легко станут жертвой других. Похоже, что выработке баланса между двумя этими склонностями у наших предков способствовал естественный отбор».
Концептуальный ход выглядит, на первый взгляд, довольно красиво, однако автор тут пишет так, как будто он ничего не знает о ситуации вокруг международного терроризма и обо всей той, без преувеличения, паранойе недоверия к иностранцам, которой охвачены жрецы современного либерализма в США. Немногого же стоит «естественный отбор» и сформированный им «баланс», если его возможно опрокинуть буквально в мгновение ока!..
Но не будем иронизировать над чужой травмой (своих хватает) — лучше вдумаемся в приводимые Сибрайтом примеры «доверия», поскольку именно концепцию доверия он предлагает в качестве нового слова в теории либерализма. Действительно ли в этих примерах дело идет о доверии чужим людям — или же о доверии «бумажке с надписями» и «форме местного супермаркета»?.. Ответ очевиден, не правда ли? В качестве проверки зададим «контрольный вопрос»: «поверил» бы кассир мистеру Сибрайту, если бы тот дал ему бумажку «не с теми надписями», и открыл бы мистер Сибрайт дверь незнакомому человеку в униформе московского цирка или вообще без униформы?..
Деньги и униформа суть типичные фетиши. И то, что Сибрайт один характер отношений принимает за совсем другой — это пример фетишизма, о котором писал еще Маркс, изучая характер «товарного мира». В этом смысле, действительно, либерализм имеет очень глубокие корни, уходящие куда дальше тех 10 000 лет, до которых докопался Пол Сибрайт, — ведь фетишизм едва ли не на порядок древнее. В чем прав Сибрайт — так это в том, что за «доверием» стоят определенные структуры социальный жизни. И нетрудно догадаться какие именно «структуры».
Примечательным образом та же самая коллизия человеческого и формального разыгрывается сегодня в России в связи с вопросом замены льгот денежными компенсациями. О чьих интересах идет здесь дело?.. Политики, в зависимости от своего ангажемента, говорят всякое разное, а вот официальный комментарий Минфина вполне лапидарен и прямолинеен:
«Цель этого законопроекта — во-первых, четкое разграничение полномочий, ответственности, между органами государственной власти различных уровней, и органами местного самоуправления, четкое определение круга обязательств любого уровня власти. Во-вторых — создание экономических условий, обеспечение стабильных финансовых источников, дающих возможность эти обязательства выполнять».
Вопросы же о том, пострадают льготники от такой замены или наоборот, относятся не к цели очередной реформы, но всего лишь к оценке ее последствий. Можно сомневаться, проистекает ли забота правительства о «разграничения правового регулирования и финансового обеспечения полномочий органов власти разных уровней» из общеизвестной любви чиновника к «порядку» или же, как полагают некоторые эксперты, правительство стремится к сокращению расходов и обязательств бюджета, готовится к снижению мировых цен на нефть и т.п. Несомненно то, что «натуральные льготы» (как они поименованы в пресс-релизе Минфина) совершенно не согласуются с рыночно-либеральной моделью экономики. Как выразился Михаил Фрадков:
«Действующая система социальных преференций, основы которой были заложены в дореформенный период, не вписывается в новые социально-экономические реалии…».
Действительно, система социальных льгот (бесплатный проезд, бесплатные лекарства, 50% скидки в оплате коммунальных услуг и т.д.) позволяет определенным категориям граждан вести отчасти внеэкономическую жизнь, сохранять некое подобие жизни при советской власти, то есть зависеть только от государства, установившего эти льготы. Ряд свобод и прав этих людей полностью или частично не зависит (хотя бы в принципе) от курса рубля, от цен на нефть, от величины инфляции и т.п. экономической конъюнктуры, которая истинному либералу ближе к телу, чем рубашка, а для человека, чуждого товарно-денежной стихии, хуже кандалов. А теперь даже в тех случаях, когда у гражданина остается возможность «сохранить льготы», правительство фактически устраивает торговлю ими, превращает бывшие льготы в своеобразный уцененный товар. Таким образом, стариков, инвалидов, ветеранов и т.д. фактически заставляют играть в «игры молодых», в постоянную калькуляцию всего и вся. Их связь с государством либеральное правительство стремится полностью перевести в денежную форму, еще более превращая государственную власть во власть экономическую, то есть по сути не государственную. Либералы любят «самостоятельных» предпринимателей и прочих «молодых и рьяных», рвущихся в светлое капиталистическое будущее, противопоставлять «иждивенцам государства» и «балласту экономики». Но так ли уж необходимо насильно приучать к «самостоятельности» этих людей? Не гуманнее ли дать им дожить свою нелегкую жизнь спокойно? Разве уже все остальные вопросы «разграничения полномочий и ответственности» решены к всеобщему удовольствию, и экономический рост буксует исключительно из-за «натуральных льгот»?
Если Сибрайт провозглашает во всеуслышание «новый взгляд на либерализм», то советник президента Илларионов и правительство РФ без громких слов демонстрируют нам «новый» взгляд на социальную политику государства. Только вот оскомина от этой новизны какая-то очень знакомая…
Говоря о том, что «деньги — это отчеканенная свобода», отдает ли себе отчет господин Илларионов в многообразии возможных интерпретаций этой формулы? В том, например, что она означает ограничение свободы кругом купли-продажи? В том, что отчеканенная свобода оборачивается всего лишь пресловутой «свободой выбора» потребителя в супермаркете?..
И как эта «чеканка» выглядит сегодня у нас, в России? Не так ли, что деньги чеканятся из чьей-то, жизненно важной свободы, чтобы какую вздумается «свободу выбора» смогли получить — купить за эти деньги — другие?.. Такая вот, перефразируя Маркса, «всеобщая формула свободы». Впрочем, чего еще можно ожидать от руководства, для которого развитие ассоциируется не с промышленностью и технологиями, а с торговлей (как о том недвусмысленно свидетельствует существование Министерства экономического развития и торговли)?..
