Даже неискушенному человеку при прочтении последнего президентского Послания Федеральному Собранию сразу бросится в глаза внушительный блок, посвященный реформированию Вооруженных Сил. Для обычной практики ежегодных путинских посланий это выглядит более, чем паранормально, особенно если учитывать традицию многозначительных намеков в предыдущих посланиях по поводу конкретных действий по реализации военной реформы.
Все, касающееся проблем военного реформирования в России в ежегодных президентских посланиях Федеральному собранию за все эти шесть лет было сформулировано настолько путано и неровно, что вряд ли походило на внятные стратегии осмысления проблемы, не говоря уже о стратегиях ее планомерной реализации. Для сравнения: в последних двух посланиях практически ничего не было сказано о военной реформе как о цельной концепции развития национальной обороны, предполагающей определенную логику системных мер. Точно также ничего не было сказано и в двух первых.
Впервые о военной реформе, как о чем-то определенном, президентское Послание Федеральному Собранию говорит в 2002 году. Все основные проблемы армии, на которые указал Путин в 2002 году, умещаются буквально в одном абзаце, где сказано, что "одним из безусловных приоритетов является продолжение военной реформы и переход к профессиональной армии при сокращении срока службы по призыву". Далее в тексте идет речь о соответствующих экспериментах на базе отдельных воинских соединений, по результатам которого будет определяться, как скоро весь армейский механизм сможет перейти на сокращенные сроки службы по призыву.
До нынешнего Послания наиболее четко основные направления военной реформы были проговорены в Послании 2003 года. Не случайно, что президент так часто обращался в тексте 2006 года именно к этой дате. Путин впервые внес вопрос о модернизации Вооруженных Сил в перечень важнейших национальных задач, наряду с программой увеличения ВВП в два раза и преодолением бедности.
В 2003 году Путин наконец сформулировал, что "в военной реформе ключевыми вопросами являются существенное перевооружение, совершенствование принципов комплектования и улучшение самой структуры Вооруженных Сил". Тем самым президент впервые публично заявил о запуске национальной программы перевооружения армии, что должно было сопровождаться формированием к 2007 году в сухопутных, внутренних, пограничных, воздушно-десантных войсках и в морской пехоте частей постоянной готовности на профессиональной основе. Кроме того, Путин тогда подтвердил циркулирующие слухи о реализации программы модернизации ядерных сил сдерживания, в которую должны будут войти некоторые разновидности стратегического оружия нового поколения.
Многим тогда казалось, что военная реформа наконец сдвинется с мертвой точки и примет очертания понятной и хорошо разработанной системной программы. Однако после "прорыва" 2003 года путинская риторика в отношении перспектив и задач армейской реформы как-то незаметно заглохла. В Послании 2004 года Путин фактически повторил все те же слова о разработке новых типов вооружений стратегического, тактического и операционного значения, а потом плавно перешел к теме социальных гарантий для военнослужащих и вопросу о контроле за финансами, расходуемыми неповоротливым армейским механизмом. В следующем Послании об армии не было сказано вообще ни одного слова, как будто ее не существовало вовсе.
Можно легко заметить, что весь комплекс вопросов, связанных с военной реформой, в годы первого президентского срока Путина и вплоть до настоящего времени определялся духом "старых добрых 90-х", когда между понятиями "военная реформа" и "военно-административная реформа" почти никто не видел никаких различий. Тогда армию, висящую гигантской чугунной звездой на шее у дефицитного российского бюджета, постоянно пытались "устроить" по остаточному принципу. Поэтому регулярные "разводы" и слития родов войск и прочие административные камлания типа достопамятных споров вокруг статуса РВСН или необходимости существования Главкомата Сухопутных войск, виделись как необходимые меры на пути к военной реформе, которую так никто и не начинал. В ельцинские времена принцип сокращения численности войск стал восприниматься одной из основных и самодостаточных стратегий реформирования Вооруженных Сил. Поэтому во всех посланиях президента Путина, где идет речь о военной реформе, самые смелые и долгосрочные задачи тонут в месиве чисто технических рутинных мероприятий по организации сегодняшней жизни армии.
Что же принципиально нового сказал Президент об армии в этом году? Из выделенных им целей можно остановиться на главных:
1. Подчинение всей логики модернизации армии возможностям современной российской экономики и социальной сферы.
2. Формирование единой системы заказов и поставок вооружений, военной техники и средств тылового обеспечения и реанимация массовых серийных закупок техники для нужд министерства обороны России.
3. Рост ассигнований на национальную оборону как часть постоянной и системной политики, провозглашение принципа паритетного расходования средств военного бюджета на развитие Вооруженных Сил и на их содержание.
4. Реабилитация понятий "потенциальный противник" и "асимметричный ответ" в смысловой связке с целями модернизации и повышения эффективности стратегических сил ядерного сдерживания и задачами преодоления систем ПРО противника.
5. Обозначение "оптимального предела" численности Вооруженных Сил и провозглашение принципа сокращения личного состава за счет уменьшения бюрократического аппарата.
6. Провозглашение нового принципа формирования и развертывания частей и соединений постоянной готовности по схеме специальных мобильных группировок.
Первый выделенный нами пункт вполне можно назвать краеугольным камнем всей путинской философии государственного строительства. Область военного реформирования здесь не только не исключение, но и одно из наглядных подтверждений общего правила. А правило это такое — все, что "убыточно", должно либо отмереть, либо встроиться в систему обслуживания того, что "конкурентноспособно". Не зря президент в других частях своего Послания сделал важный акцент на примате инновационного типа экономики, как локомотива российской экономики, который по примеру сталинских Атома с Космосом выведут Россию на новые орбиты развития.
Однако когда Путин утверждает, что нельзя решать вопросы военного строительства в ущерб задачам развития экономики и социальной сферы, во избежание истощения ресурсов, тем самым он де-факто отлучает армию от нормального развития. Между тем на дворе XXI век, когда военные технологии требуют не дозирования расходов соответствующих строк национальных бюджетов, а их максимально возможного роста. В любой стране мира армия всегда является крайне убыточным механизмом, но по степени поглощения финансов сегодня судят в том числе и о здоровье экономики. Поэтому можно высказать диаметрально противоположную мысль: нельзя решать вопросы экономики и социальной сферы путем сужения сферы интересов военной казны. Сегодня каждый способен понять, что в этом столетии такой подход создания бизнес-планов, а не глубоко проработанных стратегий развития военной сферы России, чреват далеко идущими последствиями. Вопрос о создании специального оборонного резервного фонда давно уже назрел, если не перезрел.
Например, в США уже давно осознали, что такое вызовы XXI столетия. Поняв, что любой образец боевой техники с сегодняшним уровнем развития военных технологий уже стареет за 5–6 лет, они отказались от практики серийного военного заказа, поставленного на массовое производство. А у нас возвращение к серийному заказу преподносится чуть ли не как триумф России, которая к мифическому 2020 году будет обеспечена уже морально устаревшими образцами военной техники.
В принципе, Путин, делая ставку на технологическую модернизацию армии с одновременным сокращением ее численности, работает, как классический бизнесмен. Этому бизнесмену досталась в наследство сеть убыточных предприятий с несколькими передовыми, но полукустарными цехами, где еще можно наладить относительно прибыльное производство, не меняя структуру производства в целом. Достаточно лишь изменить режим работы "хороших цехов", переключив мощности "плохих" на успешные конвейерные линии. Про первостепенный потенциал "плохих цехов", требующий огромных инвестиций и тотальной реконструкции, потом можно и забыть, как о проблеме, используя цеха од склады или отдав в аренду представителям смежных фирм.
Вне сомнения, основная ставка "бизнесмена" будет на самое лучшее, что не испортится в ближайшее время, и к чему с уважением станут относиться конкуренты. Вовсе не случайно, что Путин с особой тщательностью указывает на активную модернизацию и оснащение "ядерной триады", требуя при этом "прозрачности военной экономики" и дополнительной "инвентаризации" военного ведомства. Как известно, инвентарная опись и план перспективного развития совпадают крайне редко. "Инвентарное" мышление уже проявилось в том, что президент тут же, в своем Послании потребовал от правительства привычной административной панацеи — создания очередного федерального агентства, в данном случае — по контролю над единой системой оборонного заказа.
Любопытно, что Путин ссылается в своем Послании на два противоречащих друг другу обстоятельства. Говоря об интенсивной боевой и оперативной подготовке в войсках, десятках полевых учений, дальних морских походов, он приводит как следствие таких перемен укрепление боевого духа и психологического состояния солдат и офицеров. Постновогодняя история с покалеченным сослуживцами солдатом Сычевым, как видно, здесь не в счет. Правда, президент позже обмолвился, указав на задачу укрепления дисциплины в войсках. Но вместо серьезных мер по борьбе с "дедовщиной", он начинает рассуждать об отсутствии финансовых средств на покрытие издержек комплектования армии по остаточному принципу и повышения роли патриотического воспитания молодежи. Из предложенных мер более-менее адекватной можно назвать только перевод сержантского состава на профессиональную основу. Ни о практике введения военной полиции в войсках, о которой уже много лет на все лады умоляют власть профессионалы-эксперты, ни о возвращении офицеров в казармы (как это было до середины 1960-х годов, когда любому потенциальному "деду" противостоял не безвольный и бесправный "дух", а офицер), никто так и не услышал.
Сегодня российская армия в среднем укомплектована чуть более чем на 50%. Для сравнения: армия США укомплектована на 101%. Нам фактически предлагают забыть про остальные 50%, и тогда оставшиеся превратятся в 100%, словно шашка, прошедшая в дамки. Именно этой идее подчинена президентская логика сокращения армии за счет естественного убывания офицеров, отслуживших свой срок. Заметьте — Путин при этом не говорит о новых офицерах. Тогда возникает закономерный вопрос: а кто будет тогда командовать оставшейся массой солдат? Значит, "массы" тоже не будет. Произойдет ничто иное, как легитимация существующих тенденций в российской армии, с добавлением сильного "технологического впрыска". А ситуация сегодня такова, что в дивизии в среднем находится только один полностью укомплектованный и боеспособный полк. В полку наберется в лучшем случае на две батальонные тактические группы. И так далее. Просто когда Путин говорит о формировании 600 частей постоянной готовности, он не указывает, откуда именно он их возьмет.
А сформированы они будут как раз из этих боеспособных остатков больших соединений. Если, конечно, оперировать реальными, а не штатными должностями.
Более того, путем перевода частей постоянной готовности на профессиональную основу и изменение самого принципа их боевого развертывания, меняется вся геостратегическая система России, сложившаяся еще с XIX века. Вся логика геостратегической организации России строилась на базировании вдоль границ с вероятными противниками массированных войсковых соединений на случай возможного военного конфликта. Такая практика сохранялась и была усилена в советскую эпоху, существенно она не поменялась и в новейшей российской армии.
Подобную систему, с точки зрения геополитического положения нашей страны, можно считать в общем оправданной. Однако хорошо адаптированная к суровым географическим условиям России (огромная протяженность сухопутных границ, минимальный выход к морским пространствам с постоянной навигацией и т.п.), эта система плохо приспособляется к новым сценариям войн и современным военным конфликтам. Россия вынуждена содержать огромные сухопутные соединения, ориентируясь по старинке на военное сопротивление по фронтам. Все это мало отвечает требованиям быстрого мобильного взаимодействия частей в условиях "умных" войн пятого поколения (сочетания методов высокотехнологичной бесконтактной войны и действий групп быстрого развертывания). Что говорить, ведь на нынешний день даже войну четвертого поколения Россия вряд ли осилит.
Таким образом, мы все время попадаем в одни и те же системные "клещи": с одной стороны, в силу естественных географических характеристик Россия не может отказаться от дислоцирования вдоль своих рубежей значительных войсковых соединений, а, с другой стороны, она не имеет права в новых обстоятельствах проиграть технологическую гонку. Значит, ей ничего не остается, как сочетать высокий технологизм военных разработок с содержанием хорошо подготовленного армейского резерва, форпостом которого должны быть массированные части постоянной боевой готовности.
Но проблема заключается как раз в том, что нынешний состав Вооруженных Сил России, учитывая регулярное их сокращение, экономические возможности и договорные обязательства страны, не позволяет содержать достаточно сильные, глубоко эшелонированные группировки войск в постоянной готовности на основных стратегических и операционных направлениях.
Постоянное "поддавливание" НАТО с западных рубежей говорит о том, что геополитика XX века пока еще продолжает работать. А значит, нашей стране так или иначе необходимо содержать как минимум две большие стратегические группировки для ведения операций совершенно разного характера. На европейском направлении необходимо ориентироваться на содержание стратегической группировки для отражения массированных ударов в рамках проведения воздушно-космической операции против НАТО. На восточном направлении, придется, как минимум содержать группировку разнородных сил в готовности к ведению сдерживающих действий ограниченными средствами с возможным применением тактического ядерного оружия.
Заменять "технологиями" и "мобильностью" переброски в нужный район группы войск необходимость постоянного присутствия эшелонов войск постоянной готовности попросту означает грубое нарушение законов военной тактики. Особенно для нашей страны с ее тысячекилометровыми сухопутными и морскими границами. Возможно, конечно, на этом можно сэкономить в мирное время. Так, кстати, думает Сергей Иванов, после затопления глубоководного батискафа АС-18 долго и убедительно рассуждавший о том, что Тихоокеанскому флоту необязательно иметь дорогую эффективную спасательную технику типа английских "Скорпионов". Главное — иметь эффективную дальнюю авиацию, которая может перебросить в любой район или театр боевых действий всю необходимую спасательную технику.
Вне сомнения, одно хорошо — Путин впервые за всю историю посланий произнес слово "военная доктрина". Правда, он употребил его во множественном числе, наряду с упоминанием доктрин "внешнеполитических". Но это все равно хорошо хотя бы потому, что само понятие "военная доктрина", о котором надо было говорить еще десять лет назад, наконец-то появилось в главном президентском документе. Чтобы избежать такого смешения жанров и бессвязной свистопляски дат введения в жизнь отдельных планов военной реформы (от 2007 до 2020), Путину надо было начинать не с бессмысленных метаний в области организации военной реформы, а с четкого формулирования основных задач по обеспечению военной безопасности на долгую перспективу. Об этом уже не первый год говорит такой виднейший авторитет в данной области, как Андрей Николаев. До сих пор наше государство, по старинке следуя ельцинской политике проамериканской толерантности, так и не выработало единой военной доктрины. Россия сегодня почти никак не определяет, кто ее враги и кто ее друзья и по каким принципам следует осуществлять военное сдерживание. Доктрина национальной безопасности ловко обходит эти моменты, без определения которых любая военная реформа бессмысленна как долгоиграющее средство.
