Разговоры о политическом православии рождают множество полемических сюжетов. Один из них связан с правильной идентификацией тех сил, которые выступают от лица Русской православной церкви.
Здоровому консерватизму важно эффективно отделить "своих" от "чужих" и опереться внутри церковной ограды на тех, за кем действительно стоит опыт миссионерства, общинной жизни и приходского строительства, то есть на живые силы Церкви.
В 90-е годы прошлого, XX столетия, на христиан, которые стояли за творческое обновление традиции, за миссионерскую открытость Церкви, прочно наклеили ярлык "либерал" и "неообновленец".
Именно необходимостью борьбы с "волками в овечьей шкуре" ревнители объясняли резкие высказывания против оо. Георгия Кочеткова, Александра Борисова, Владимира Лапшина, участие в уничтожении приходских общин, где молились "еретики".
Примечательно, что в число "еретиков" и "либералов" был записан и покойный протопресвитер Александр Шмеман — духовный авторитет "модернистов". Тот факт, что о. Александр был консерватором по своим политическим взглядам, ревнителей не смущал. Равно как не смущала их и многолетняя дружба о. Александра с А.И. Солженицыным, чья фигура, по выражению Михаила Ремизова, равнозначна иным институтам консервативного идейного поля.
Недавно в издательстве "Русский путь" вышли "Дневники" Шмемана, которые лишний раз свидетельствуют, что он отдал всего себя "единому на потребу".
О. Александр немало размышлял об инфляции сакрального в современном мире. По его мнению, причины ее в том, что люди перестали верить "в гибель, и притом в вечную гибель, в ее не только возможность, а и неизбежность и потому — в спасение. Серьезность религии была, прежде всего, в серьезности выбора, ощущавшегося человеком самоочевидным: между гибелью и спасением. Говорят: хорошо, что исчезла религия страха. Как будто это только психология, каприз, а не основное — основной опыт жизни, смотрящийся в смерть… Дешевка современного понимания религии как духовного ширпотреба… Убрали дьявола, потом ад, потом грех — и вот ничего не осталось, кроме этого ширпотреба: либо очевидного жульничества, либо расплывчатого гуманизма. Однако страха, даже религиозного страха, в мире гораздо больше, чем раньше, только это совсем не страх Божий".
Утрату "серьезности" Шмеман связывал не только со всеобщей апостасией (отпадением от веры), но и с редукцией самого христианства, превратившегося из благовествования иной, новой жизни в одну из религий, к тому же религию мрачную и закрытую.
"Тем, кому дан дар жизни — и это значит: "религиозное" ее ощущение, гораздо меньше нужна "религия", которая почти всегда от недостатка, а не от переизбытка, от страха перед жизнью, а не от благодарности за нее. И эта безрадостная, безжизненная религия отталкивает. Отталкивает, прежде всего, потому, что обращена к жизни осуждением и злобой. "Всегда радуйтесь, за все благодарите": это разве звучит в нашем измученном собственной историей христианстве?", — пишет о. Александр.
Он мучительно ищет выход: для себя, для православия. И вот, где-то за полтора года до смерти в его дневнике появляется запись, смысл которой сводится примерно к следующему. Если богословие, церковность, духовность не вернутся к подлинному эсхатологизму, то Церковь ждет духовное гетто. Возвращение же это начинается "с подлинного разумения Евхаристии — таинства Церкви, таинства новой твари, таинства Царства Божьего".
С именем о. Александра Шмемана связывают понятие "литургическое возрождение". В ситуации, когда множество православных традиций оказались на изломе, он развивает Традицию Православия, не отвлекаясь на боковые ответвления и местные обычаи. Он мыслит и действует органично, стремясь сохранить в максимальной степени возможность спасения. И этим он дает свой, религиозный ответ на вопрос о предмете "сохранения" для консерватизма.
Литургическое возрождение коснулось и России. В Москве появился приход с миссионерской направленностью — приход о. Георгия Кочеткова, где Писание читалось на русском языке, верующие вместе пели, а после службы собирались на особые трапезы — агапы.
Приход этот, как и некоторые другие приходы "кочетковцев" был разрушен в середине 90-х, и на его месте воцарилось, как бы помягче сказать, благостная тишина, разительно напоминающая кладбищенскую.
Интересно, что в уничтожении миссионерского прихода самое активное участие принимал Сретенский монастырь, претендующий на роль авангарда православного консерватизма. Можно спорить, насколько конструктивно "сретенцы" действуют на идеологическом поле. Но в метафизическом смысле Сретенская обитель профанирует саму идею консерватизма, поскольку стоит на слезинке ребенка. Ну, в самом деле, разве могут здоровые консерваторы выгнать на улицу православный лицей "Ключ", Огласительное училище, запросто разрушить с таким трудом налаженную жизнь. И все это делать под лозунгом борьбы с "жидовствующими"…
После тех бурных событий прошло уже более десяти лет. Время показало, что "кочетковцы" никакие не еретики, а нормальные христиане. И реагируют они на многие прелести современной жизни вполне в консервативном русле: не принимают идеи гей-парада, не одобряют "свободную любовь", не соглашаются нарушать заповеди Божии.
Конечно, если брать идеологическую проекцию "кочетковства", дело обстоит не так просто. Единой, унифицированной политической позиции у движения нет. Многие члены общины симпатизируют "Яблоку", идеологически его поддерживают. Но есть и достаточное число сторонников "Родины" (а кто-то приходит на избирательный участок и вычеркивает всех-всех-всех).
Но главное, как мне видится, не в этом. Главное — в том, что "кочетковцы", несмотря на гонения, сохранили миссионерский потенциал. И продолжают приводить в церковную ограду наших разуверившихся во всем соотечественников. Они — та питательная почва, где может развиться здоровый консерватизм. Поэтому так важен диалог между ними и вменяемыми, институционально организованными консерваторами. Это общение могло бы быть в формате конференции, круглого стола, совместной акции. Консерваторам, на мой взгляд, нужно поддерживать все миссионерские усилия Русской православной церкви, и просить Синод о создании в крупных городах миссионерских приходов, где совершались бы богослужения на родном для большинства жителей, русском языке.
Еще одни "либералы", с которыми отчаянно воевали ревнители в 90-е годы — прихожане о. Александра Борисова и о. Владимира Лапшина, т.н. "меневцы". Конечно, для многих верующих этих приходов традиции католической церкви являются предметом пристального внимания. Но можно ли считать это минусом с точки зрения здорового консерватизма? Конечно, нет. Христиане на Западе — наши естественные союзники по отстаиванию традиционных ценностей и вертикального, то есть ориентированного на правильную иерархию ценностей, мира.
Конечно, разговор о "своих" и "чужих" для консерватизма можно продолжать долго. В церкви есть много живых ростков, пусть не таких заметных, как те, которые я уже перечислил. А есть громко о себе заявляющие симулякры — люди или организации, иногда говорящие привлекательные, правильные вещи, но не только ничего живого не строящие, не растящие, но и разрушающие то, что уже выращено чьим-то трудом и молитвой. Есть политические прожектеры, для которых византинизм важнее жизни во Христе, а спасение становится чем-то "спущенным сверху" и не предполагающим личный выбор (они так публично об этом и говорят, нисколько не стесняясь). Все смешалось в доме Облонских.
