С самого начала в адрес французских властей раздавались упреки в том, что они не обеспечивают достойный уровень жизни для своих граждан — выходцев из бывших французских колоний, из Алжира, Сенегала, Вьетнама и т.д. Что результатом такого пренебрежительного отношения правительства Франции к тем "варварским" условиям, в которых живут ее граждане "второго сорта" и стали мятежи, гремевшие по стране более двух недель. Левая мысль обвинила правительство в фактическом попустительстве расизму, который делит общество на "привилегированную белую" и "униженную цветную" части.
Практически вся эта критика суммирована в данных небольших заметках Иммануила Валлерстайна, директора американского научно-исследовательского Центра Фернана Броделя, изучающего социальную историю современности. В статье все события во Франции рассматриваются именно как свидетельство социальной, а не культурной, цивилизационной или этнической напряженности. По мнению Валлерстайна, арабо-африканское меньшинство в современной Франции играют ту же роль, что санкюлоты — во французской истории XVIII века, роль бедноты.
В комментарии Валлерстайна много спорных моментов — методологически сомнительно, например, ставить на одну доску корсиканскую и алжирскую иммиграцию во Францию. При всех проблемах интеграции во французское общество корсиканцев (напомним, молодой корсиканец Бонапарте ненавидел страну, покорившую его остров), она шла довольно успешно. Корсиканцы — продукт европейской христианской цивилизации. Алжирцы и сенегалы — совсем другая история.
Поражает и глубокая вера ученых, пользующихся хоть ортодоксальной, хоть "еретической" марксистской методологией в "спонтанные классовые восстания", хотя вся история человечества — доказательство, что подобного не было никогда. Та же Парижская Коммуна была подготовлена и профинансирована бонапартистами, о чем так не любили вспоминать советские историки. Министр внутренних дел Франции Николя Саркози выразил глубокую уверенность в том, что события в Париже этой осенью готовились еще загодя. Вряд ли он ошибается.
При всех замечаниях, не стоит игнорировать ту позицию, на которой стоит Валлерстайн, хотя бы потому, что ее разделяют многие левые мыслители и общественные деятели как во Франции, так и за ее пределами. Помимо всего прочего, в статье читатель найдет несколько весьма интересных наблюдений о природе минувшего "французского кризиса", которые могут оказаться для него полезными.
Никита Куркин
В ноябре 2005 года Франция пережила возмущение низших классов, которое длилось две недели. По всей стране группы молодежи, по большей части арабского и африканского происхождения, жгли автомобили и бросали камни в полицию. В какой-то мере, это восстание типично, схоже с аналогичными событиями, которые имели место на планете в последние десятилетия. Но его можно объяснить и определенными французскими особенностями. Оно вспыхнуло, подобно птице Феникс. Оно было подавлено силой государства. Оно далеко от завершения.
Сама история очень проста. Три подростка увидели группу молодежи, останавливаемую полицией для проверки удостоверений личности. Во Франции это обыденное явление для "цветной" молодежи, которая живет в условиях фактической расовой сегрегации в ветхом многоэтажном жилье, в les banlieues — пригородах, где размещаются во Франции гетто. Это место обитания для, по большей части, не имеющих образования и работы молодых людей, у которых, к тому же, небольшие возможности в плане выбора специальности и карьерного роста, или даже отдыха (спорт, культурные центры). Такие подростки бегут от проверки документов, потому что часто без всяких оснований оказываются за решеткой, где периодически подвергаются издевательствам. Они остаются в полицейских участках часами, пока не приезжают родители забрать их домой.
В данном конкретном случае юноши перепрыгнули стену и оказались на территории электростанции, где двое из них погибли от тока. Это послужило искрой, из которой разгорелось восстание. Это было восстание против бедности, безработицы, расистского поведения французской полиции. Но, главным образом, это было восстание из-за недостаточного признания себя в качестве граждан, кем по большей части являются участники восстания, и в качестве культурного меньшинства, которым, по их ощущению, они имеют право оставаться. Но французское правительство было, по-видимому, озабочено в первую очередь подавлением восстания и, в конечном итоге, оно добилось в этом деле успеха. Премьер-министр и министр внутренних дел являются кандидатами на пост президента от правящей партии, оспаривающими друг у друга это право, и потому можно было с уверенностью сказать, что ни тот, ни другой не собирались проявлять мягкость по отношению к восстанию, тем самым давая преимущество сопернику.
Меня всегда изумляет, что люди удивляются, когда восстают низшие классы. Удивление должно вызывать совсем другое, что они не бунтуют чаще. Комбинация из гнета бедности и расизма, отсутствие надежды на ближайшее или чуть более отдаленное будущее — все это, безусловно, ведет к восстанию. Возмущение подавляется страхом перед репрессиями, потому-то их черед и наступает так быстро. Премьер-министр Доминик де Вильпен говорит, что бунт был не так ужасен, как в Лос-Анджелесе в 1992 году, при котором погибло 54 человека, а две тысячи получили ранения. Возможно, что это и так, но это вряд ли в этом есть какое-то основание для гордости.
В сегодняшнем мире столичные районы везде полны людьми, соответствующими облику парижского повстанца: бедного, безработного, находящегося на обочине общественной жизни, определяемого как "иного", "отличного", и, как следствие, недовольного. Если это подростки, то у них есть энергия бунтовать и отсутствует минимальная ответственность перед семьей, которая могла бы их остановить. Недовольство рождает противодействие. Комфортно живущее большинство боится, что эти молодые люди полностью соответствуют данным им выше характеристикам. Более богатые чувствуют, что бедная молодежь склоняется к беззаконию, и что они являются "иными". Так что многие (возможно, что и не все) из более благоустроенной части общества готовы поддержать самые жесткие меры по сдерживанию этих восстаний, включая исключение его участников из общества и даже изгнание из страны.
Во многих отношениях, французские события — это вышедшая из привычных рамок версия того, что происходит не только в Северной Америке и остальной Европе, но и в странах Юга — Бразилии, Мексике, Индии, Южной Африке. В самом деле, трудно припомнить страну, где не происходило бы подобное. Проблема Франции в том, что слишком многие ее граждане отказывались признать, что это проблема существует и в их стране.
Франция определяет себя как страну универсальных ценностей, где дискриминации не существует, поскольку любой может стать ее гражданином, если он полностью интегрировался в ее общество. Реальность же состоит в том, что Франция всегда была (да, я говорю, что всегда) страной иммиграции. В дни Старого режима и даже в первой половине XIX века 50% нефранкоязычных эмигрантов (цифра на момент начала революции) проживало в Париже и севернее столицы. Это были итальянцы, бельгийцы и корсиканцы. Позже — поляки, испанцы и португальцы. И в последние сорок лет — арабы, африканцы и выходцы из бывших французских колоний в Индокитае.
Франция — мультикультуральная страна par excellence, но по-прежнему живущая якобинской мечтой о единообразии. Количество верующих католиков сокращается, в то время как число мусульман увеличивается ежедневно. Главным последствием этого стала длящаяся уже десятилетие бредовая дискуссия о том, что делать с молодыми мусульманскими женщинами, которые хотят ходить в школы с покрытой головой. Расистская правая увидела в ношении платков противостояние французскому духу, и, если говорить по правде, христианской религии. Классическая левая (или, по крайней мере, ее широкая часть) увидела в этом попытку оспорить священный для них принцип laicité, светского характера образования. Обе стороны объединились, чтобы поставить хиджаб вне закона (и для "баланса" заодно христианские и иудейские "отличительные" символы). Так некоторое количество мусульманских девушек было отчислено из школ. И дело посчитали, таким образом, разрешенным.
Отличительным признаком этого недавнего французского восстания является то, что оно никак не связано с вопросами религии. Например, оно не выразило себя в антисемитских тирадах. Так как во Франции живет немалое число бедных евреев, причем обитают они в тех же самых кварталах пригородов, то на протяжении последних двадцати лет существовала мусульманско-еврейская или, вернее, "мусульмано-израильская" напряженность. Но этот вопрос сейчас оказался на заднем плане. Волнения во Франции были спонтанным классовым выступлением. Как и большинство стихийных волнений, оно не могло продолжаться слишком долго. Но, как и большинство восстаний, оно имеет шанс повториться вновь, и этот шанс не исчезнет до тех самых пор, пока не будет преодолено породившее его неравенство. Не видно, чтобы французские власти или власти хоть где-нибудь на планете сделали усилие для его преодоления. Мы живем в эпоху усиления, не смягчения неравенства. И, следовательно, мы переживаем эпоху растущего, а не уменьшающегося количества восстаний.
Перевод с английского Никиты Куркина.
Авторские права сохраняются за Иммануилом Валлерстайном. Разрешается копировать текст, распространять его по электронной или обычной почте и помещать этот текст на некоммерческих Интернет сайтах при условии сохранения его содержания в неизменности и наличия в тексте сообщения об авторских правах. Для перевода текста и публикации его в печатной и/или иных формах, включая размещение на коммерческих Интернет-сайтах или во фрагментах, необходимо связаться с автором, отправив ему сообщение по электронной почте на адрес: immanuel.wallerstein@yale.edu или по факсу: 1-203-432-6976.
