Государственные перевороты на территории СНГ, имитирующие подобие революций, набирают ход. В своей основе они имеют один сценарий и одного субъекта - инициатора — это уже очевидно и внятно описано. Безусловно, Грузия, Украина и Киргизия, по темпу развитию "революционных" событий похожи. Но эта похожесть начинает заслонять их различие, которое в перспективе может оказаться куда важнее.
Режимы Шеварднадзе, Кучмы и Акаева были различны, прежде всего, по степени реальной легитимности. Или, точнее, степени нелегитимности, сложившейся к моменту падения. А также по степени готовности общества терпеть их дальше или выступить против них в прямом столкновении.
В Грузии мы имели явно изживший себя режим. От него, безусловно, тошнило как всю Грузию, так и обе конкурирующие за влияние в ней великие державы: США и РФ. Шеварднадзе, действительно, ненавидели и презирали почти все. Одни — за то, что он из команды Горбачева, другие - за то, что он не оправдал радужных надежд общества после свержения Гамсахурдиа. Третьи — за то, что вся Грузия погрузилась во мрак и нищету, четвертые — за то, что он заискивал со всеми и предавал всех одновременно. Падение его было предопределено, вопрос заключался только в сроках.
На Украине была поднимающаяся экономика, относительно институализированная власть, но не было общенационального консенсуса по вопросу требования избавления от нее. Было ясно, что сам Кучма уходит, и вопрос заключался в том, какие группы ему наследуют. От Кучмы все устали, но особой ненависти он не вызывал. Собственно говоря, переворот на Украине — не столько свержение самого Кучмы, сколько недопущение к власти восточного промышленного клана, пытвшегося победить с помощью России на выборах.
В Киргизии же была устоявшаяся либерально-авторитарная власть. Общество, которое жило в Киргизии более, чем бедно, привыкло к ней и по-восточному терпело эту власть, как привычную данность. Отсюда и отличия: Грузия была беременна свержением режима, Украину существовавший режим в принципе устраивал, хотя она устала от властных персоналий. Киргизию власть в принципе устраивала.
В Грузии оппозиция четко была уверена, что власть принадлежит ей по праву, и не дает ей ею воспользоваться хитрый обманщик Шеварднадзе. На Украине оппозиция за власть боролась: она видела реальные шансы, как победить, так и проиграть, и ее соперник был равновелик ей. В Киргизии оппозиция на власть просто не претендовала. Единственное, на что она рассчитывала — получить достойное и солидное представительство после выборов. С тем, чтобы иметь возможность на первом этапе, вступить с режимом Акаева в торг, а затем, в ходе этого торга, окрепнуть и вступить в конкуренцию за власть.
Соответственно, в первом случае мы имеем сильную оппозицию и слабую власть, во втором — борьбу равновеликих претендентов на преемственность, в третьем — слабую оппозицию и сильную (или казавшуюся таковой!) власть.
Отличие налицо. Исход же во всех случаях был один и тот же. Как и реализация общего сценария: выборы, обвинение в подтасовках, акции протеста, первоначально решительные заявления власти, затем отказ власти использовать естественное в подобных случаях насилие. Наконец — позорная капитуляция, прикрываемая высокопарной болтовней о том, что власть не будет стрелять в народ. Последнее выводим за скобки, данный бред заслуживает отдельного анализа.
На первый взгляд, ничего особо удивительного не произошло. Поскольку за всеми событиями стоял один и тот же субъект с одним и тем же набором приемов, в каждом конкретном случае данный субъект учитывал реальную политическую расстановку и ресурс свергаемой им власти. Если надо, он просто бросал в бой все возрастающий ресурс, в каждом последующем случае ломая более сильного противника.
В каждом новом случае этот субъект сам сталкивался с новыми, неучтенными им факторами, которые пока играли ему на руку. В каждом новом случае туземная власть думала, что она будет иметь дело только с имперским субъектом и привлекала на помощь дополнительный ресурс (в первую очередь — в лице России и лояльных ей кланов). Постсоветские власти в "пред-революционных" странах имели все основания думать, что они готовы к тому сценарию, который намеревался использовать имперский субъект. Но тут она сталкивалась с неким новым фактором, который и для нее, как и для ее противников, был неожиданностью.
Если бы все заключалось лишь в наращивании названным субъектом своего ресурса относительно более сильной власти, то в каждом новом случае мы имели бы дело с повышением управляемости процессов. Однако, картина в СНГ была обратной.
В Грузии в перевороте участвовали практически исключительно подготовленные и завезенные оппозицией наемники. Общество занимало выжидательную позицию. Оно, разумеется, не намеревалось поддерживать опостылевший режим. Однако, в ряде случаев, даже давало отпор разбушевавшейся Кхмаре. Например, это было в случае с акцией студентов Тбилисского Университета, выступивших на защиту своего ректора, отстраненного было мятежниками от власти.
На Украине Майдан оказался заполнен раньше, чем до него добрались вывезенные из Львова отряды западенских боевиков. Режиссура переворота получила как неожиданную поддержку от части общества и менее энергичный, но не менее искренний отпор от интернационалистских и пророссийских областей. Общество действительно оказалось почти на грани широкомасштабного противостояния. Победа путчистов была обусловлена тем, что ни власть, ни Россия оказались не готовы поддержать гражданский протест здоровой части общества, опереться на него. В значительной степени, кстати, это произошло и потому, что и Кучма, и Путин испугались гражданской активности своих сторонников, видели в активизации массового движения снизу угрозу для себя большую, чем в своих прямых противниках. Как и положено авторитарным режимам, они боялись подлинно демократического движения масс. Власть инстинктивно понимала, что если в этот раз позволят решить судьбу Украины "левым низам", то на следующем витке этим примером могут воспользоваться низы России, которые попытаются решить уже российскую судьбу.
В Киргизии робкая и слабо организованная оппозиция получила внезапную и неуправляемую поддержку широких народных масс. Начав с требования пересмотра итогов голосования в нескольких округах, оппозиция с испугом обнаружила, что ее подхватывает и несет какая-то мощная волна. Она еще только набиралась решимости увеличить свои требования, а массы уже требовали отставки Акаева, она еще только начинала обещать, что будет стоять на площадях, пока Акаев не уйдет в отставку, а массы уже шли на штурм Дома Правительства. Возможно, на развитии событий сказалось то, что большая часть оппозиции, причисляет себя к откровенно левым: социал-демократам, социалистам и коммунистам. К утру, когда оппозиция оформляла свою власть, массы стихийно шли уже на новый штурм. (В том, что разбушевавшаяся стихия разносила универсамы и лавки нет ничего удивительного, если учесть уровень нищеты киргизского народа).
Можно сделать вывод, что в каждом новом случае инспирированных известными силами переворотов, управляемость не возрастала, а падала. Включались новые, никем не учтенные факторы, жертвой которых становились все более сильные режимы. В обобщенном виде, эти факторы можно определить как резкое, не спрогнозированное и стремительное возрастание активности масс.
Казалось бы, перед нами явное противоречие. Антивластная активность и протест во все большей мере проявлялись не в более слабых и менее легитимных режимах, а, напротив, — в более сильных и более легитимных. Однако, "наличие противоречия — критерий истины, отсутствие противоречия — критерий заблуждения".
Начав инспирировать перевороты путем имитации народного протеста, субъект переворотов полагал, что действует в вялой и аморфной среде, в которой никакого протеста возникнуть не может. На деле оказалось, что в современном обществе у таких переворотов хватает наблюдателей, которые готовы уже не только смотреть на инсценируемые события, но и не прочь принять в них участие. Причем не всегда по сценарию организаторов, но и по собственному усмотрению и в собственных интересах.
Оказался запущен механизм резонанса. Каждый новый переворот демонстрирует, что возможна победа над все более сильным противником. Но победа не абстрактной рафинированной оппозиции — а победа движения масс над государственной машиной. Как говорил герой одного фильма: "Оказывается — можно! Оказывается, с самого начала было можно!"
И это рождает все больший соблазн, и все большую веру в собственные силы. На первых этапах развития этого резонанса для падения режимов был необходим обладающий значительным ресурсом организатор. Сейчас, увидев, что за процесс им запущен, субъект переворотов вполне может и затормозить действие своих новых сценариев. Но сегодня процесс может обойтись и без него. И пойти в разнос там, где сегодня даже намек на него представляется полетом свободного воображения.
В России сегодня революция представляется невозможной. Однако очень многие прогнозы и расчеты, основанные на абсолютно различных методиках, дают основание говорить о том, что вторая половина этого и первая половина следующего десятилетия являются исторической зоной высокой вероятности мощного социального энергетического выброса в России. Среднее значение этих разных дат выглядит как 2007 год.История — не математика. Подобные прогнозы в ней — весьма условны. Однако, механизм взрывного политического резонанса действительно запускается на наших глазах.
