Что на поверхности
О последних событиях в Карачаево-Черкессии известно, что несколько молодых людей, во главе с депутатом регионального парламента, отправились обсуждать некие вопросы, предположительно связанные с совместным бизнесом, к другому депутату и одновременно зятю президента. После чего в тишине местной николиной горы происходит перестрелка с применением автоматического оружия. Прибывший наряд милиции фиксирует отсутствие признаков совершённого преступления. Молодые бизнесмены исчезают. В течение длительного времени (более недели) никто ничего не говорит и не пишет.
Затем происходит заведомо заказное убийство местного вице-премьера, обладавшего, в силу особенностей характера и биографии, большим влиянием на оперативную обстановку в Республике. После этого выясняется, что родственники исчезнувших бизнесменов проникли на дачу зятя-депутата и нашли там плохо затёртые следы крови и пуль. Дальше происходят совершенно беспрецедентные не только для Кавказа, но даже для видавшего виды Ближнего Востока события. Если предыдущие ночные разборки в престижном районе, и даже случайно проходящий мимо прокурор, вызывающий милицию, и даже всеобщее молчание в течение длительного времени вполне вписываются в обычные кавказские, российские, восточные да и любые другие реалии, то тот факт, что за молодых серьёзных бизнесменов вступаются не мужчины, кулуарно решающие все вопросы «по понятиям», адату или шариату, а женщины, апеллирующие к федеральной власти, выглядит совершенно ново.
Появление движения «солдатских матерей» в инфантильном и феминизированном славянском обществе выглядит закономерно и не вызывает ни у кого удивления, так же не вызывает удивления, что всякое политическое шевеление «матерей» наводит ужас на инфантильный и безответственный столичный истеблишмент. Но вот движение «бизнесменских матерей», колеблющих устои государственности, — это сильно даже для Москвы. Попытаемся, не впадая в чрезмерный политический цинизм, проследить истоки этого явления.
Социум
Под цинизмом здесь понимается взгляд на политику как на ширму для распила прибавочной стоимости. Такой взгляд не верен в принципе, но для Западного Кавказа бывшего законодателем мод по части «законов чести» для всего Ближнего Востока, он не верен вдвойне. Никакие силы никогда и нигде на Кавказе не смогли бы принудить участников позвать мамочку на помощь в споре хозяйствующих субъектов. Ни за какую прибавочную стоимость, даже против неистребимого, инфернального «рыжего зла» (говорят, что М.Батдыев был комсоргом на курсе, где учился будущий выдающийся экономист-администратор федерального значения). Должно было произойти нечто, что ввело Карачаево-Черкессию в мир европейского гражданского протеста.
Карачаевское общество держится несколькими десятками семейств элиты, фундаменты состояний которых были заложены ещё при СССР (в иных случаях сразу после возвращения из депортации). После того, как в начале второй половины девяностых годов вся Республика была прочно подведена под «красную крышу», внутри Карачаево-Черкессии уже ничего серьёзно не делили, а состояния преумножались за счёт распила внешних ресурсов и работы на внешних рынках. Равновесие поддерживалось частично социальной ответственностью и социальной мобильностью, основанных на фамильной солидарности (всё общество делится на ограниченное число фамилий, члены которых считаются родственниками), а частично на привязке ко множеству внешних связей, которая легко могла быть нарушена серьёзным конфликтом. Определённую роль играла и своеобразная «интеллигентность» карачаевского общества (свыше 60% молодёжи с высшим образованием). Традиционные устои «адеб-намыс» (арабские слова «адаб» и «намус» — «воспитанность»-«честь»), не только способствовали, но даже представляли определенные преимущества для интеграции в общероссийскую и европейскую деловую среду (культ отсутствия лишних вопросов, уважение к женщине и т.п.).
Своеобразным механизмом является сословное деление. Принадлежность к «бийле» — потомкам князей, «оьзденле» — потомкам свободных и «кулла» — потомкам рабов, не играет заметной роли в карьерном росте, но, тем не менее, сказывается на уровне отслеживания родословной и места происхождения (большинство «князей» и «рабов» живёт в хорошо известных конкретных населённых пунктах). Это опосредованно служит дополнительным дисциплинарным фактором.
Коррозия
Разумеется, карачаевское общество не смогло избежать участи всех обществ, страдающих перепроизводством интеллигенции — стал развиваться экстремизм. Экстремизм националистический, сепаратистский не смог даже толком встать на ноги. Материализм и «рациональный эгоизм» националистической идеологии оказался для неё самоубийственным. Как только националисты разобрались, что к чему, они резко расхотели отделяться от внешних «потоков». Совершенно по другому повёл себя «ваххабизм», он имел свои внешние потоки. Правда, из-за традиционной деликатности, мягкости внутрикарачаевских взаимоотношений энергия карачаевских «ваххабитов» была направлена не на обычный в таких случаях генеральный передел собственности (как в Чечне, Афганистане, а теперь и Ираке), а на участие в вооружённом джихаде в Чечне и миссионерскую активность среди славян. Теперь Карачаево-Черкессия, по оценкам, является первым по численности славян-ваххабитов субъектом Федерации. Простейшее объяснение этому — некоторая взаимная комплементарность карачаевской и восточнославянской ценностных систем. В «ваххабитских» отрядах в Чечне карачаевцы и славяне показали себя наиболее управляемыми и внушаемыми. Не случайно участие непропорционально большого числа тех и других в акциях за пределами Чечни.
«Ваххабиты» набравшиеся ума-разума в Чечне, не могут долго мириться с сохранившейся традиционной системой ценностей, чётко понимаемой ими как виртуальная преграда на пути к вожделенному переделу. Проживая дисперсно среди обычного населения, они часто пользуются уважением, подобающим, по мнению карачаевцев, «сильно верующим людям любой религии». Это делает референтными для более широких слоёв многие шариатские принципы, исторически нехарактерные для региона. В частности принцип «революционной целесообразности» Открытая проповедь таких принципов морали и закона характерна не для суннитского, и даже не для шиитского, а для хариджитского направления в Исламе. Многие не улавливают разницы между Исламом и «ваххабизмом», некритически заимствуют западные политтехнологические приёмы из «ваххабитских» пособий по политическому маркетингу или их пересказов, считая ваххабитский образ жизни образцово-исламским.
Первую попытку насильственного изменения строя «ваххабиты» попытались осуществить несколько лет назад, но тогда угрожающие громы и молнии из федеральной прокуратуры и профилактическое исчезновение некоторых лидеров затормозило процесс.
Длительное не просто безнаказанное, а даже престижное (они же «сильно верующие»!) существование «ваххабитов» среди населения сильно подточило мешавшие им традиционные ценности. А это было фактически единственное конкурентное преимущество старых элит перед «ваххабитами» — «большие чиновники» у «ваххабитов» есть свои (хочется надеяться, что только в лице шейхов Залива), так же, как и «федеральные службы» (арабские и пакистанские).
Что все это значит?
Благодаря вышеописанным процессам и стали возможны и даже неизбежны трагические события октября 2004 года.
Только разрушением традиционного образа жизни в среде местных элит можно объяснить безумный инцидент на даче президентского зятя. Его обвиняют фактически в политическом самоубийстве: покушение на пришедшего в дом с мирными намерениями — это стопроцентное изгнание из общества и позор семьи, который не просто смывается.
О том же говорит и убийство единственного милиционера, который мог разрешить вопрос кулуарно, путём переговоров, возмещений и регулируемой мести.
В этой ситуации в радость может быть только успешная деятельность «бизнесменских матерей»: тут и эмансипация (женщины на равных решали вопрос с президентом и полпредом), тут и федерализм — апеллировали к федеральным структурам как подлинно легитимным, — тут и подлинное гражданское общество — граждане сами решают сложную политическую проблему, правда, порождая при этом новые.
