Похоже, что до окончания президентских выборов в Чечне, назначенных на ближайшее воскресенье, никто из высоких чиновников так бы и не взял на себя смелость произнести два запретных слова — «взрыв» и «теракт». Разве что, Владимир Яковлев, как представитель президента в Южном федеральном округе и получатель «плохих новостей», посланных по Южному направлению, первым признал то, что все и так подозревали.
Зато столичные и федеральные власти, ответственные за безопасность в местах отправления взрывающихся грузов, готовы были до последнего играть в «хулиганку». Изобретать изящные бюрократические эфемизмы вроде «двойной авиакатастрофы», «случайного совпадения» и «внезапной импульсной разгерметизации салона». Как мы помним, московский Манеж сгорел не от поджога, а в результате «мощного теплового импульса»; да и столичный Трансвааль-парк обрушился не от фугаса, а от «внешнего импульса воздействия на колонну». Как говорится, у властей есть много импульсов, нехороших и разных!
Разумется, все эта игра в «молчанку» после произошедшей «двойной авиакатастрофы» призвана снизить накал общественной истерии, хотя бы в СМИ. Но такая медиа-техника означает создание всего лишь местного обезболивающего средства от террора. Безусловно, анонимный террор стал эффективен только в информационном обществе. В нашем обществе отчуждения, чьи конвульсии, разрывая медийное мясо масс, жалят элиту силой общественного мнения.
Но вся эта информационная пена гасит пожар истерии, а не взрыв. Так, очередной теракт насильно возвращает болезненную проблему терроризма прямо в главную повестку дня из приписанного начальством места на коврике «информационного ничтожества».
Ведь террор является продолжением негодной политики неконвециональными средствами, в соответствии с перелицованным шаблоном Клаузевица. Власти, не склонные принимать во внимание философию террора, подводят сегодня под статью терроризма какие угодно преступления. Хотя террроризм должны определять не методы, а цели.
Так, получение прибыли вовсе не входит в цели террористов. Именно это обстоятельство, как отмечал еще Карл Шмитт, удерживает политическое от соскальзывания в бездну криминального. С этой точки зрения «легендарный» Басаев, получающий очередной транш наличных, совсем не выглядит романтическим Че Геварой. Сегодня похитителем заложника скорее всего станет обыкновенный уголовник, который захотел немного подзаработать с помощью похищения.
Террористов должны отличать политические цели борьбы. Недаром ФБР с точки зрения целей определяет терроризм как »противоправное использование силы или насилия против личности или собственности в целях устранения или для давления на правительства, гражданское население или любую его часть в осуществлении политических или социальных целей». УК РФ говорит об этом почти теми же словами, добавляя еще угрозу совершения подобных действий.
Под такое академическое определение подходят действия «старых» террористов, например, Ирландской республиканской армии, известной еще с ХIХ века. Своей цели — обрести независимость от Соединенного Королевства — ИРА добивается путем насилия, но, закладывая где-нибудь бомбу, «солдаты ИРА» предупреждают власти не только для того, чтобы уменьшить количество жертв. Например, у террористического «патриарха» ИРА имеется с 1910 года собственная политическая партия Шинн фейн, конвертирующая в политическое доверие добытый боевым крылом символьный капитал.
Помимо типично террористического метода, важнейшая составляющая борьбы — это ответственность, которую террористы берут на себя, недвусмысленно маркируя смысл теракта. Вот и сегодня, когда ответственность за катастрофы ТУ-154 и Ту-134 взяла на себя исламская группировка Islambouli Brigades, привычные лингвистические игры в «молчанку» потеряли всякий смысл. Нам противостоит не загадочная (почему-то не любящая российские самолеты ТУ) стихия. И даже не «нормальный политический терроризм», а скорее терроризм кровной мести или ему подобный.
Стало отчетливо ясно, что мы находимся в состоянии войны. Причем войны тотальной, предполагающеей наличие тотального, а потому анонимного врага. А тотальность врага, требует перевода его в опасную категорию малоценного. То есть заставляет признать врага в виде «жалкой и ничтожной личности». Как зомби или голема — существа без души. И похоже, что одной из сторон конфликта этот знаковый переход уже сделан.
