Да вы не понимаете! — убеждало начальство напуганных либералов. Всё под контролем, всё так и должно быть… Вы же помните, как приходилось буквально протаскивать через Госдуму ваши антинародные реформы при Ельцине! А зато теперь мы закрутим все винтики и будем спокойно делать столько антинародных и непопулярных реформ, сколько никакому Гайдару не снилось! — И либералы верили.
Я не сильно утрирую. «Если вы будете проводить честные выборы, то получите абсолютно неуправляемую страну,» — это фраза, некогда в лоб сказанная Сурковым Надеждину. То же самое на все лады сообщали правительственные либералы своим неправительственным коллегам: так надо, иначе просто не выйдет. В ответ Гайдар со товарищи вяло камлали на тему о том, что, мол, никакого либерализма без демократии не бывает. Ясное дело, им никто никогда не верил — бывает, и ещё как. «Сами знаете».
И вот оно, наконец, свершилось. Полный и абсолютный контроль над всеми ветвями и самим деревом власти, маргинализация политического и абсолютное равнодушие всех ко всему — самое время браться, наконец, за долгожданные антинародные реформы. Долго шли к этому, очень долго — местами даже настолько увлеклись курощением, что начали порой подзабывать: курощение оное надо понимать как средство, а не как цель; цель же — антинародные реформы, и ничто другое. Спасибо, президент никогда не давал насовсем об этом забыть — всё время сообщал, ради чего курощают: «удвоение ВВП», «борьба с бедностью», и даже — «догнать и перегнать Португалию».
И ура — таки взялись. На повестке самая первая антинародная реформа, в прошлую пятницу уже благополучно проштампованная в первом чтении — «монетизация льгот». Начальству явно так хотелось поскорее сделать, наконец, что-нибудь такое либеральное и по возможности максимально антинародное, что всех, кто попытался было развернуть хоть какую-то дискуссию, в привычной манере прихлопнули тапком и принялись вершить, популярно объясняя суть свершений средствами телевизионной кампанейщины. Недобитые остатки прогрессивно-либеральной общественности, в свою очередь, повели себя как тот старый армейский конь, услышавший боевой гимн — и, сразу простив власти всё, ринулись защищать чаемую монетизацию от уклонистов и отщепенцев. Под раздачу попал даже министр Зурабов, вздумавший порассуждать на предмет того, что льготникам неплохо бы предоставить возможность выбора между натуральными льготами и их денежным эквивалентом: тут же оказался на четвёртой полосе «Ведомостей» в роли схизматика и коррупционера.
Немногочисленные оппоненты монетизации, впрочем, тоже оказались не на высоте: они в основном привычно ныли о «закате социального государства». И почти никто не удосужился проанализировать упомянутую реформу не на предмет её экономической или даже социальной эффективности, а с точки зрения политического смысла и политических последствий.
Собственно говоря, если анализировать реформу с экономической точки зрения, то возразить против неё практически нечего. Да, действительно, бесплатность — это всегда иллюзия, в том смысле, что за бесплатные блага для одного всегда платит кто-то другой. В ситуации, когда единственным источником большинства благ было государство, льготы работали нормально — в том смысле, что само государство закладывало «льготные» издержки в свои «бизнес-планы» и, тем самым, оплачивало льготы из своего бюджета. Сейчас же, когда экономических субъектов чуть ли не больше, чем людей, пытаться понять, кто кому и за что должен в случае отправления «натуральных» льгот — дело практически безнадёжное. Гораздо проще вручить льготникам деньги непосредственно на руки и дать им возможность самим ими распоряжаться.
С социальной эффективностью чуть сложнее — но тоже, в общем, понятно. Прижимистые пенсионеры в массе своей ни на какой транспорт, конечно, получаемые деньги тратить не будут — а будут либо меньше ездить, либо по-старому ездить бесплатно, закатывая скандалы в автобусах, либо ещё как-нибудь. Благо, с учётом столь обширных и разнообразных экономических условий нашей страны точно рассчитать необходимое для покрытия той или иной льготы количество денег невозможно в принципе, и количество получаемых денег всегда будет в той или иной степени отфонарным. Но ясно, в частности, что для сельских льготников монетизация будет реальным благом — вместо «городских» натуральных благ, которых никто в глаза не видел, люди получат живые деньги. Для городских — да, скорее проблемой, но это во всех случаях будет зависеть от индивидуальных предпочтений каждого льготника. Как бы там ни было, в общем балансе социальная эффективность может вылезти даже повыше нуля.
А вот политические последствия этой реформы, особенно долгосрочные, могут оказаться вполне катастрофическими.
О чём идёт речь? Дело в том, что, говоря о льготах, все почему-то упускают из вида те задачи, на которые они направлены, вообще смысл льгот как таковых. Льгота как одна из форм привилегий — это не столько экономический механизм, сколько механизм социальной стратификации, влияющий на расстановку общественных статусов. Проще говоря, когда уважаемому человеку предоставляется право на бесплатный проезд в общественном транспорте, то делается это, в идеале, не потому, что у него нет денег на билетик, а для того, чтобы институализировать, облечь в зримые формы уважение общества. Этот закон недавно ярко проиллюстрировали чешские пивовары, обещавшие небедному человеку, тренеру своей футбольной сборной, до конца дней наливать пиво бесплатно в случае победы на Евро — увы, у Брюкнера ничего не получилось.
Место в социальной иерархии — это вещь, с деньгами по большому счёту практически не связанная. Советский интеллигент мог зарабатывать в разы меньше, чем грузчик или продавщица в магазине, но никому бы даже и в голову не пришло поставить их на одну ступеньку социальной лестницы. Новорусское быдло, приезжающее со своими миллионами в Европу, воспринимается даже рядовыми европейцами именно как быдло, безотносительно к толщине кошелька (см. известную историю с Куршавелем). Американский военный офицер может иметь денег не в пример меньше, чем, скажем, хозяин пиццерии — но в глазах американцев он будет несравненно более уважаемым человеком.
Проще говоря, социальный статус — это вещь, которая «дороже денег», и уже поэтому в деньги почти не конвертируемая. Впрочем, в истории существовало немало политических систем, в которых главным мерилом этого самого статуса были именно деньги, однако ни одна из них не имела сколько-нибудь серьёзной государственности. Ибо одно из обязательных условий государственного строительства — приоритет параллельной иерархии статусов, не определяемых через собственность. «Дворянин» может быть в сотни раз беднее «купца», но даже в этом случае именно «купец» должен первым снимать шляпу и кланяться при встрече.
Что же происходит в результате перевода льгот и привилегий в денежный эквивалент? Мало того, что разрушается их реальный смысл, т.е. в сознании людей они девальвируются до тех сумм, в которые их оценили (см. статью Солозобова). Но, кроме этого, происходит ещё и девальвация власти, обесценивание функций суверена. Власть этим решением фактически расписывается в отказе от своей важнейшей роли — от права влиять на иерархию социальных статусов, «возводить во дворянство» — целиком отдавая это право на откуп «невидимой руке» и лишь слегка поддерживая тех, кого оно считает нужным поддержать, в конкуренции за статусы, определяемые через доход.
Парадокс — «вертикаль власти», оказывается, строилась ради торжества либерал-анархизма. Причём специфического: когда сокращение госфункций начинается не с «лишних», а с «основных». Беда, однако, в том, что заметить это некому: либеральные догматики воспринимают как благо практически любое сокращение функций государства, безотносительно к содержанию функции, и уловить разницы не в состоянии. Однако власть не перестаёт рулить экономикой и оказывать услуги населению — наоборот, она всё более становится мегакорпорацией, самой крупной из имеющихся на рынке, и активно закрепляет свой монопольный статус. Нетрудно понять, насколько взрывоопасной становится ситуация, когда власть занимается чем угодно, кроме своих прямых функций — это, пожалуй, гораздо хуже «чистой» анархии. Собственно, ответ на вопрос о том, откуда берутся феномены вроде «оборотней в погонах» — именно здесь.
