Последнее по счёту Послание Президента РФ Федеральному Собранию Российской Федерации уже успели окрестить «пустым и бессодержательным». Это, в общем-то, неправда. Во всяком случае, содержание в нём есть. И даже нельзя сказать, что оно какое-то особенно удручающее. Напротив, президент говорил вполне правильные слова, с которыми, что называется, не поспоришь. «Бедность», «образование», «здравоохранение», и прочие легитимные проблемы — то бишь такие, о которых можно говорить в приличном европейском обществе — упомянуты в правильном порядке. Нелегитимные проблемы — которые есть и которые всех волнуют, но о которых говорить нельзя (то есть, прежде всего, проблемы собственности и власти) — соответственно, не упомянуты и даже не обозначены «краем слова», что Путин раньше себе иногда раньше позволял. Полное торжество легальности над насущностью.
Посему неудивительно недовольство читателей и комментаторов. Оно связано с тем, что эти слова слишком правильны, слишком гладки, слишком обглоданы. Нет мягкого подбрюшья, нет того ПОДТЕКСТА, на котором обычно пасутся комментаторы. Как в сердцах высказался один наш политолог, в президентском послании все междустрочия аккуратно забиты пробелами.
Понятно и то, что это забивание проблемами — вполне сознательная стратегия. Президент не хочет — сознательно не хочет — чтобы его «разгадывали» и как-то «понимали». В значительной мере из-за затянувшейся игры на «загадке Путина», на ху из мр. П., переизбранный на второй срок Президент стремится к ясности и однозначности. Что сказал, то сказал, и ничего сверх того. «Аще писахъ — писахъ».
Однако, как это частенько случается, именно в такие моменты — когда каждое слово взвешено и измерено, а все возможные нехорошие интерпретации учтены и зачищены заранее — случаются интереснейшие проговорки. Проговорки, которые в дальнейшем могут обернуться лозунгами.
Я сосредоточу всё внимание на одной-единственной фразе — которая имеет, если к ней приглядеться, немалый потенциал.
Имеется в виду следующее место:
Наши цели абсолютно ясны. Это — высокий уровень жизни в стране, жизни — безопасной, свободной и комфортной.
Что здесь, собственно, сказано? Прежде всего, именно здесь — ударное риторическое место всей речи: объявлены цели, а точнее идеи. Национальные идеи, если уж на то пошло.
Квинтэссенция этих идей — «высокий уровень жизни». Что ж, это и в самом деле вполне себе тянет на национальную идею, по крайней мере на «идею Эрефии». «Высокий уровень жизни» — это ровно то, за чем погнались в восьмидесятые, чего немногие достигли в девяностые, и отсутствие чего остро переживается в нулевые.
Главным здесь является слово «высокий» — слово, само по себе ВЫСОКОЕ, а для «дорогих россиян» ещё и изрядно мифологизированное. Потому что «высокий уровень жизни» — это то, чем обладает волшебный Запад, и чего в России не купишь ни за какие деньги. Ибо подлинно высокий уровень жизни подразумевает нечто «этакое такое» — трудноопределимое, но легко ощутимое практически. Что-то, что есть в Париже и Вене и чего нет в Москве. Нет и быть не может, как вздыхают наши скоробогачи, в том числе и любящие Отечество (есть ведь и такие). Но тем не менее, «там — оно не здесь». «Чего-то не хватает».
Поразительно, но Путин — возможно, невольно, но тем не менее впервые в истории отечественной политической мысли — даёт расшифровку этого загадочного понятия.
Повторим его дефиницию. «Высокий уровень жизни в стране, жизни — безопасной, свободной и комфортной». Имеется в виду, что «высокий уровень жизни» — это жизнь, устроенная в этих трёх координатных осях: безопасность, свобода, комфорт. Причём тут чрезвычайно важен ПОРЯДОК СЛОВ: что за чем следует. Последовательность здесь не менее важна, чем самые слова. Поскольку важны не только сами слова, но и переходы между ними: «безопасность — свобода» и «свобода — комфорт».
Сначала, впрочем, о самих словах.
Первое слово — безопасность, оно же и ключевое. За ним следует свобода. Складывается синтагма: БЕЗОПАСНАЯ СВОБОДА.
Для начала зафиксируем, что это очень далеко от классической либеральной парадигмы, которой нас учили все эти годы: «сначала нужда свобода, потом всё остальное». Зато это очень близко к реальной практике западных демократических режимов. Там действительно осуществляется некоторая свобода. Но она именно что БЕЗОПАСНА. Именно эту деталь и упускают наши либералы: свобода в свободном состоянии есть нечто как нельзя более далёкое от реального «свободного мира». Свобода обязана быть безопасной — как и любая другая вещь, попадающая в руки западного обывателя. Поэтому безопасность является БАЗОВОЙ ценностью: свобода имеет право быть только в обезопашенном виде, как ножницы с затупленными наконечниками.
Более того, и сама свобода — в том числе весь набор политических свобод — имеют свой смысл и легитимность только как часть системы безопасности. Без свободы жить ОПАСНО (например, придёт тоталитарный диктатор и раздует из искры пламя печей Освенцима) — поэтому свобода необходима. Свобода и безопасность таким образом укрепляют друг друга.
Что значит «безопасная свобода»? Прежде всего, это свобода, надёжно защищённая от любого намеренного или ненамеренного злоупотребления ею со стороны её пользователей.
Например, в любом нормальном западном государстве имеется набор политических сил, между которыми предлагается выбирать. Но на всех них стоит сертификат безопасности: они словом и делом (мешком слов и горой дел, если точнее) подтвердили, что они не хотят и не могут что-либо «менять всерьёз». При этом, даже если общественные настроения вдруг качнутся к каким-нибудь «экстремистам и фашистам», то существуют надёжные механизмы по приведению общественности в чувство: выбирать себе «диктатора» НЕЛЬЗЯ. Разумеется, это «нельзя» (затупление кончиков социальных ножниц) обеспечивается отнюдь не диктаторскими методами. Напротив, для этого достаточно правильно воспользоваться всё той же свободой. Помните, как во Франции Ле Пен набрал лишние голоса — и что после этого последовало? «Общественность вышла на улицы» с лозунгами нопасаранного свойства. В действе приняли участие около миллиона напуганных «ксенофобией, расизмом и антисемитизмом». Скорее всего, в этой толпе было немало проголосовавших за Ле Пена — разумеется, до того, как включился режим гражданской истерики. Другой пример: сексуальные свободы. Из всего списка девиаций выбраны и разрешены совершенно определённые. Причём их распространённость или мера близости к традиционной морали не имеет значения: единственно значимыми являются соображения безопасности. Поэтому гомосексуализм разрешён и даже поощряется, а, скажем, педофилия находится за гранью допустимого… И так далее: общую логику работы лезвий с затупленными наконечниками представить себе уже не так сложно.
Важно подчеркнуть, что безопасная свобода — это свобода, которая сама обеспечивает безопасность. Например, безопасность власти для народа и безопасность народа для власти. Народ должен иметь гарантии по поводу недопущения каких-нибудь утеснений или закабалений (и, само собой, «концлагерей»), но и власти должны быть гарантированы от неприятных и неуместных выходок народа, иногда склонного шалить. Этот договор о детанте, «разрядке напряжённости», отсутствию взаимных угроз, и есть тот истинный договор между властью и обществом, которого так алкают наши либералы (тщащиеся, однако, выговорить себе непомерно жирный боковик, в то время как на Западе такие же люди оказывают те же посреднические услуги «из двух процентов»).
Теперь обратимся ко второму переходу: «безопасная свобода» — «комфорт».
Во-первых, тут следует почтительно остановиться. До сих пор слово «комфорт» в российской политической речи отсутствовало — причём не только в установочных речах политиков первого уровня, но и вообще. Его место занимала риторика «достойной жизни» — сложного двойного эвфемизма, обозначающего для либералов просто «много долларов», а для остальных что-то вроде «непостыдного существования», то есть социально и культурно приемлемого в качестве нормы. «Комфорт» же — это понятие из совершенно иного ценностного ряда.
Что такое комфорт? Подробный анализ этого понятия мы провели в другом месте. Вкратце выводы: это особый порядок ведения дел, поддерживающий НЕТЯГОСТНЫЙ ТРУД, это отсутствие помех полезному действию. То есть опять же свобода — понимаемая как отсутствие препятствий, но и опасностей.
Важно тут вот что. Комфорт как таковой и есть настоящий СУБЪЕКТ описанной выше безопасной свободы. Свобода — это свобода жить комфортно, то есть СВОБОДА КОМФОРТА (а не, скажем, «свобода мысли», «свобода творчества» или даже «свобода воли»). Если же посмотреть на это с точки зрения индивида, то это «свобода жить легко», «свобода от лишних проблем и заморочек» (понимаемых очень широко).
Понятно, что для «буерачной» России, где любое действие происходит с усилием и болью, «медленно и неправильно», комфорт представляется чем-то запредельным, «о чём не умеем и мечтать». Трудно даже и вообразить-то себе «эту страну» в качестве комфортного государства. Хочется встать во весь рост и обвинить Путина и власть в целом в очередном обмане населения и навеивании золотых снов.
Однако, никакого обмана тут нет. Речь идёт именно о проговорке. Если бы Путин провозгласил его прямо: «Безопасность, Свобода, Комфорт» в качестве новой «триады» (она же «национальная идея»), это можно было бы списать на дурной пиар. Но здесь имеет место быть именно что проговорка — а это означает нечто куда более существенное.
Тут возможно одно из двух. Либо Президент уловил запрос «общественного бессознательного» — то есть сформировавшееся согласие общества на принятие ценностей безопасной свободы комфорта и готовности ради этих ценностей пойти на многое. Либо Президент окончательно оторвался от почвы и транслирует ценности, обществу совершенно чуждые — разумеется, с лучшими намерениями.
Впрочем, одно не исключает другого: ведь и общество (точнее, какая-то его часть) могла оторваться от почвы: в России подобное желание сейчас является крайне распространённым. Правда, реально удовлетворить его можно только одним способом: эмиграцией. В таком случае, Путин — президент общества потенциальных эмигрантов, навеки фрустрированных невозможностью «уехать отсюда» в более комфортные палестины… Во всяком случае, мы можем констатировать одно: Президент исходит из чисто западной системы ценностей, причём он чувствует её лучше, чем наши записные западники и либералы.
Хорошо оно или плохо — это совсем другой вопрос. Так или иначе, мы это скоро почувствуем на собственной шкуре.
