Поэтому я сложил руки-крылья и вернулся на ходовой. Привёл форму одежды в порядок и подошёл к автопрокладчику, где плавно двигающийся световой крестик показывал место корабля на карте.
Вызвал штурмана, ещё раз изучил карту погоды. Проверил рапортички с фактической погодой за последние часы. Отправил подвахтенного рулевого замерить фактический ветер. Взял секундомер и вместе с подвахтенным рулевым вновь вышел на сигнальный. В сером ночном мраке было прекрасно видно верхушки волн, я стал на глаз, ориентируясь на длину корабля как на единственный точный измерительный эталон, мерять длину волны и диктовать цифры матросу. Потом минут пять щелкал секундомером, записывая период качки.
Механик огляделся, понял, что на ходовом нет комбрига и командира и начал пытать меня – это зачем мне понадобились помимо двух маршевых ещё и две форсажные турбины?
Я в двух словах объяснил:
- Петрович, там, за углом, отличник загибается, а мы еле плетёмся. Я тут помозговал и вычислил, что если мы возьмём правее на 20 градусов и ляжем на курс 320 градусов и дадим 26 узлов, то килевая качка будет в пределах 2-3 градусов, а бортовая всего до 10 градусов. Зато мы такой скоростью прибежим чуть севернее точки рандеву со стратегом часам к 9, а потом спустимся на юг и к 10 утра будем уже поднимать стратега на поверхность!
Механик хмыкнул, подошёл к иллюминаторам, долго смотрел на волну, а потом сказал:
- И это ты по такой волне решил зайчиком скакать на 26 узлах?
- Ага! Всё строго по науке! Она не подведёт – здесь опыт предков! – я потряс «Диаграммой…» перед лицом БеЧеПятого, как его за глаза, а кое-кто и в глаза, называли на корабле, - но ты, пожалуйста, на всякий случай, запусти в работу успокоители качки, добро?
- Ясно, Саныч, по такому случаю я сам пойду в ПЭЖ своих мослатых контролировать!
Через положенное время из ПЭЖа доложили о готовности подключить турбины на валолинии. «Удалой» будто почувствовал, что сейчас начнётся что-то интересное, нетерпеливо взбирался на волну, потом падал на следующую, разваливал её своим форштевнем на две половины, поднимал кучу белых брызг, которые ветер тут же срывал и впечатывал в сталинит иллюминаторов мостика.
Я опять взял «банан»:
- ПЭЖ – ходовой, назначенный ход 26 узлов! Обе машины «вперёд полный»!
Иваньшин тут же репетовал:
- Есть, обе машины вперёд полный!
Взявшись ладонями за рукоятки машинного телеграфа, он перевел телеграфы на «стоп», а потом на «вперёд полный». Из ПЭЖа так же репетовали (то есть, повторили полученную команду).
«Удалой» задрожал, турбины стали петь всё тоньше и мощнее! Громадные корабельные винты закрутились всё быстрее и быстрее, откидывая своими лопастями сотни тонн воды. Корабль стал заметно ускоряться. В тускло светящемся окошке лага шкала стала проворачиваться и мимо треугольной риски побежали цифры – 16, 17, 18… «Удалой» стал получать в правую скулу уже очень чувствительные удары, но продолжал набирать ход.
- Двадцать градусов вправо по компасу! – скомандовал я Иваньшину.
- Есть! Рулевой, 20 градусов вправо по компасу!
Корабль послушно менял курс. Но бить стало сильнее. Ещё сильнее!
Признаться, в тот момент схватила меня за сердце такая здоровенная жаба, что дышать трудно стало! Как же так, как же так, почему?
Лаг продолжал проворачивать шкалу – 21, 22 узла…
Удары продолжались, но не критичные, и я решил ждать.
Где-то около 24 узлов удары и тряска начали уменьшаться.
«Давай, «Удалой», давай, дорогой, вперёд, мой родной, ну, пожалуйста, не подведи меня и адмирала Власова!» - умолял я свой любимый корабль, - «ещё, ещё чуть-чуть, разгонись и лети! Там моряк может без тебя погибнуть!»
Шкала лага подбиралась к 25 узлам. И у меня сложилось впечатление, что море разгорбатилось – нет, за сталинитом иллюминаторов всё так же бежали высоченные волны, - но плевал на них «Удалой» с высокой, ну, не колокольни, так фок-мачты! Как будто мы съехали с разбитой просёлочной дороги и выехали на шикарное скоростное шоссе!
- Товарищ капитан-лейтенант, корабль набрал назначенный ход 26 узлов! – радостно доложил Иваньшин. Радостно потому, что он понял, что я его сегодня с вахты не сниму, как свидетеля моего маленького триумфа.
Я сидел в командирском кресле, курил и гордо смотрел на окружающий мир – да-да-да, это Я всё верно и правильно рассчитал, это Я принял ответственное решение, это Я разогнал корабль, это благодаря МОЕМУ ЛИЧНОМУ руководству, это Я…, Я…, Я!!! Какой я умный! Какой я умный!
И сидел я важный и раздутый от важности, как дирижабль, ну, или как тот кремовый шарик на крыле сигнального мостика…
На мостик поднялся БеЧеПятый, подошёл ко мне. Я скромно ждал, когда механик начнёт меня хвалить и гордым орлом смотрел вперёд.
- Я успокоители качки включил, но особой необходимости в них нет – крылья ходят всего на 2 или 3 градуса… Да… кто бы мог подумать – действительно зайчиком скачем на 26 узлах…
Для меня такое признание со стороны механика было круче бальзама или елея на раны – Петрович был много старше меня, а опытней во сто крат – когда меня с «Громкого» (моего первого корабля, куда я пришёл служить лейтенантом) перевели на сторожевой корабль «Бессменный» командиром ракетной батареи, то Петрович в звании капитана 3 ранга был там всеми уважаемым командиром БЧ-5. И гонял он меня за знание корабля и борьбы за живучесть беспощадно и безжалостно, правда, при этом успевал учить и помогать молодому офицеру.
Губы мои непроизвольно растянулись в дурацкую счастливую улыбку клинического идиота с общим выражением лица типа «Гы-ы…»
Зубков долго смотрел на бегущие в неизвестность волны, потом внимательно взглянул на меня, пихнул меня локтем в бок, рассмеялся и тихо сказал мне на ухо:
- Смотри, не лопни от гордости, а то до командира не дорастёшь!
Но даже такая дурацкая и совершенно неуместная, я бы даже сказал – незрелая и политически вредная, выходка старшего товарища – глубоко уважаемого мной Петровича – не смогла испортить мне радостно-приподнятого настроения. Штурман принёс мне карточку с предварительными расчётами – курс, скорость, время на курсе, координаты точки поворота, курс, скорость и время лежания на курсе до точки рандеву.
В восемь утра на ходовом появился тщательно выбритый и благоухающий одеколоном командир.
- Как обстановка, старпом? Ни фига себе – 26 узлов?!!
Литенков смотрел то на показания лага, то на волны.
- Молодец, Саныч, молодец! – командир взял в руки карточку и подошёл к автопрокладчику. - Да тут идти всего-ничего осталось, молодец…
Я старательно придавал своей физиономии спокойно-равнодушное выражение.
- Так, в общем, дуй в каюту, поспи пару часов, а потом будешь заниматься лодкой и всей вертолётной частью, уяснил?
- Так точно!
Счастливый и довольный, но при этом деланно равнодушный, я убыл с ходового.
После такого триумфа (а я знал, что не было на корабле ни одного человека, который сегодня не обсуждал бы лихость старпома, разогнавшего «Удалой» в штормовом море до немыслимых 26 узлов) я был полон сил и энергии, поэтому спать не пошёл, а пошёл я по кораблю – проверить чистоту и порядок, а заодно и несение вахты на тех постах, которые мне попадались по пути. Всё было нормально: палуба сияла, вахта неслась бдительно, укачавшихся не было, даже матросы-первогодки, стоявшие дневальными по кубрикам, имели вид молодцеватый и подтянутый. В этом была большая заслуга помощника командира Сергея Савчука.
До того, как прийти на «Удалой», Серёга служил помощником командира на малом противолодочном корабле 3 ранга. Там по штату должность старпома отсутствует, есть только должность помощника, но фактически – те же самые обязанности, что и у старпома. Был Савчук на бригаде эмпэкашек (так коротко называли моряки эти маленькие, но достойные корабли) в большом почёте и уважении, и светила ему прямая дорога в командиры мпк, но однажды он упёрся, так сказать, рогом, у кадровиков и стал просить о переводе на большие корабли. Начальство его, родное, взбеленилось и ну топтать Серёгу бесчеловечно – как это так, мы, панимашь, его растили, учили, холили и лелеяли, делали из ничего не знающего курсанта настоящего офицера, ночами, панимашь, не спали, только им одним и занимались, в командиры готовили, а он, такой-сякой, всё тайно вынашивал планы измены! В глаза прямо его карие называли Мальчишом-Плохишом!
Начальство понять было можно – ну какой смысл отпускать на сторону хорошего офицера, служаку, с блестящими перспективами? А кто здесь будет кораблями командовать? Даже командир озлился – ему светила должность начальника штаба, и рассчитывал он без проблем Савчуку корабль передать и радостно побежать по служебной лестнице к неведомым карьерным высотам.
Но Серёга растопырился, занял оборону и знай твердил своё: «Хочу на корабль 1-го ранга! Хочу быть командиром бпк – я чувствую в себе силы!» В конце концов комбриг махнул рукой и подписал представление на назначение Савчука помощником командира на бпк проекта 1155.
Так Серёга и оказался на «Удалом». И пришёлся он на корабле очень даже ко двору, в корабельную организацию корабля 1-го ранга врос быстро и стал её ярым адептом. А корабль 1-го ранга – это вам не хухры-мухры, это столетние традиции, это ритуалы, это громадный объём работы, это несколько сотен матросов, старшин, мичманов и офицеров! Это вам, понимаете ли, не мпк с его экипажем в семьдесят организмов (ни в коем случае умаляю важности и нужности маленьких кораблей и их экипажей, но надо смотреть правде в глаза!).
Оценив, что всё идёт своим чередом и причин взметнуть шашку и порубить в сечку кого-либо не было, я спустился в тамбур к нашим сталинским соколам, но, к изумлению, все каюты были пусты. Сопровождавший меня дежурный по низам на мой вопросительный взгляд сообщил, что Миронов сразу после завтрака собрал всех летунов в помещение СКП и что-то там с ними вытворяет, но криков вроде нет и кровь из-под двери не вытекает.
Поднявшись к двери СКП, я решительно надавил на ручку и толкнул дверь – но не тут-то было! Дверь отошла всего на пару сантиметров и упёрлась во что-то мягкое. Мягким, как оказалось, являлась филейная часть одного из техников-прапорщиков.
- Открывай, япона мама! – я толкнул дверь ещё раз.
За дверью раздалось пыхтение и сопение, какое-то непонятное шевеление, а потом она распахнулась – не до конца, но просунуть голову было можно. Оказалось, что Миронов умудрился собрать в маленьком помещении СКП весь свой личный состав и тихим спокойным голосом проводил инструктаж.
- А что же ты их здесь собрал – ведь есть же помещение дежурных экипажей – там тепло, светло, просторно и мухи не кусают? – обратился я к Миронову.
- А здесь красиво, - сидящий на столе около ВПСа Володя махнул рукой в сторону широких прямоугольных иллюминаторов, - волны видно, небо! В тесноте, да не в обиде!
- Кто у тебя спасателем будет работать?
- Старший прапорщик Колесников, вот он, - Володя указал на щупленького паренька в выцветшем комбинезоне уже почти белого цвета.
Я с интересом рассматривал его спокойное веснушчатое лицо с мохнатыми рыжими ресницами. Этому парню через час придётся в штормовом море в люльке опускаться в рубку подводной лодки, а он спокоен, как дохлая лошадь! Молодец, как себя контролирует – ни страха, ни волнения не видно.
Миронов продолжил инструктаж, а я решил вернуться в каюту. Но до каюты я так и не успел дойти – колокола громкого боя стали вызванивать «Учебную тревогу»!
Пока я бежал по трапам наверх, на ЦКП, голос Литенкова возвестил по всем линиям трансляции: «Учебная тревога! Корабельному противолодочному расчёту боевая готовность номер один! Корабль к полётам вертолётов приготовить!»
Значит, пришли уже в точку рандеву.
Приняв доклады, я прибыл на ходовой. Комбриг и командир стояли у кресла и о чём-то беседовали.
- Товарищ комбриг! Разрешите обратиться к командиру?
Амбарцумян кивнул.
- Товарищ командир! Экипаж по местам «Учебной тревоги», развёрнут корабельный противолодочный расчёт, готовы к выкатке вертолёта из ангара.
- Есть! – Литенков хотел было уже докладывать комбригу, но тот отмахнулся, мол, слышал я доклад старпома.
- Ну, что, товарищи начальники, - заговорил В.В., - начинаем заниматься боевой работой. Противник наш вероятный уже все мозги, до спинного включительно, себе проел – с какой стати вдруг «Удалой» сюда прибежал? Мы ему работу облегчать не будем, поэтому проинструктируйте акустиков, что лодку, а она, безусловно, здесь в паре-тройке миль от нас, надо засечь на первой же посылке «Полинома», а со второй и третьей посылками определить ЭДЦ, после чего активный режим выключить, далее будем работать по ЗПС.
Здесь мне придётся, читатель, перевести всю эту абракадабру с морского командного на человеческий русский язык. Посылка – это не почтовое отправление, а сверхмощный гидроакустический импульс комплекса «Полином», предназначенного очень много для чего, но в первую очередь для поиска подводных лодок. Подкильный обтекатель «Полинома», где находится антенна гидроакустического комплекса, похож на немаленькую такую подводную лодку из титана, которую Главный конструктор нашего корабля прикрепил к днищу в самой его носовой части. Чудовищной силы звуковой сигнал излучается этой антенной и распространяется в морской среде на десятки километров. Когда он встречается с бортом подводной лодки, то он отражается от него и бежит уже обратно – к антенне, и на большущем экране комплекса среди различных паразитных помеховых сигналов возникает светящаяся отметка, а натренированное ухо акустика слышит короткое «бип». Если нанести на карту направление на лодку и дистанцию от нескольких посылок – то путём решения нехитрой геометрической задачи можно определить ЭДЦ (элементы движения цели, то есть курс и скорость). Работать на излучение – значит демаскировать себя и свои действия перед американцами – хоть мы были у берегов Норвегии, но всем и всегда было понятно – всё там контролируется именно американцами.
Работать по ЗПС – это значит разговаривать по системе звукоподводной связи, когда между кораблём и лодкой устанавливается связь, практически, как по телефону.
Надеюсь, читатель, я всё доступно объяснил?
- Идите, старпом, и по информации штурмана начинайте поиск лодки и устанавливайте с ней связь, - комбриг куда-то неопределённо указал рукой, то ли в сторону ЦКП, то ли вниз, в сторону командного пункта «Полинома».
Я решил, что место своего пребывания на своём родном корабле я уж сам как-нибудь выберу и немедленно удалился.
Меня всегда удивляла способность судьбы подсовывать мне в нужные моменты жизни замечательных людей. Одним из подарков её был совершенно удивительный экипаж «Удалого», созданный предыдущими командирами и старпомами, офицерами, мичманами, старшинами и матросами. Экипаж работал как единый организм, и мне оставалось лишь находить способы его дальнейшей филигранной отладки. Когда я подошёл на ЦКП, у автопрокладчика уже склонилась стройная фигура Робертыча, с поднятыми вверх рукавами кремовой рубашки, закреплёнными специальными зажимами. На карте уже были нанесены курсы: фактический - свой и предполагаемый - нашей подводной лодки. Из документов мы знали, где должна будет находиться лодка в 10.00, каким курсом и какой скоростью она должна идти. Такие же данные были заведены в БИУС (боевую информационную управляющую систему) «Лесоруб» на его огромный экран.
В 10.00 я запросил разрешение у командира на включение «Полинома» в активный режим. С первой же посылки раздалось так ожидаемое «бип» и на экране комплекса появилась засветочка!
- Эхо-пеленг 240 градусов дистанция 3500 метров! – прозвучал доклад акустика.
Не буду утомлять вас, читатель, всеми тонкостями классификации гидроакустического контакта, так как людям гражданским это, скорее всего, неинтересно, а люди военные и так это знают. Поэтому скажу лишь, что в полном соответствии с приказом комбрига нашего, Владимира свет Владимировича, мы после третьей посылки активный режим выключили и стали вызывать наших братьев-подводников по ЗПС. Лодка немедленно отозвалась.
Мы шли параллельными курсами, нас сильно качало, потому что от рекомендаций диаграммы качки уже давно отказались – нам надо было держать одинаковую с лодкой скорость, а подводники предпочитают ходить скоростями малыми – чтобы не шуметь винтами на весь океан.
С лодкой мы быстро договорились о совместных действиях, теперь дело было за малым – как в такую фиговую погоду безопасно поднять вертолёт, а перед этим не мешало бы его выкатить из ангара на вертолётную площадку, так как взлетать по-другому никто в мире ещё не научился.
Пока наш Амбарцумян обговаривал какие-то детали с командиром стратега, я стал излагать командиру свои предложения по подъёму вертолёта, так как уже было самое время его выкатывать и готовить к взлёту.
- В общем, старпом, бери свою волшебную диаграмму и быстро подбирай удобные курсы и скорости, сообщим на лодку о своих действиях и будете с Савчуком заниматься летунами. И ещё – Саныч, ты там старший, поэтому за соблюдение мер безопасности отвечаешь лично, понятно? Ну вот и ладно!
Я на время опять превратился в раздутый от важности дирижабль и пошёл на крыло мостика с подвахтенным штурманом – замерять необходимые параметры погоды. К счастью или нет, но всё осталось примерно в тех же рамках, что и ночью, поэтому я быстро вернулся, доложил командиру диапазон допустимых курсов и скоростей.
Литенков ознакомился, довольно кивнул и приказал оставить за себя на ЦКП командира БЧ-7, а самому, вместе с Савчуком, идти заниматься вертолётными делами.
- Никита Саныч, я сейчас доложу комбригу решение на подъём вертолёта и буду ждать твоего доклада о готовности к выкатке. Давай, вперёд, то есть, назад – на вертолётку.
- Есть! – я спустился по трапу в коридор кают-компании офицеров, потом ещё на палубу ниже – к своей каюте. В каюте надел рабочий комбинезон, валенки на резиновом ходу, то есть в галошах, шапку, потом подумал и прихватил кожаные швартовые рукавицы – хоть и весна за бортом, но это весна в Баренцевом море (или в Северной Атлантике – кто его разберёт, на карте чётких границ между морями-
океанами не проводится), а значит всё возможно – и снег, и резкое падение температуры, и обледенение!
На вертолётке ходили Савчук и Главный боцман – ещё раз проверяли готовность к выкатке вертолёта. Я посмотрел на иллюминаторы СКП – там были видны физиономии связиста, который проверял готовность ВПСов, и лётчиков. Антенны КВ-радиосвязи были завалены параллельно палубе – как и положено, чтобы, не дай Бог, их не задел при взлёте наш вертолёт. Дверь правого ангара была приоткрыта – ровно настолько, чтобы мог протиснуться человек. Ну, я и протиснулся.
В ангаре на лифтовой площадке, поднятой до уровня вертолётки, стоял красавец Ка-27пс. Крыша ангара была уже сдвинута вперёд, вокруг суетились техники, по краям площадки сидели в разных позах матросы и старшины, которые должны обеспечивать выкатку вертолёта. На брюхе вертолёта крутилась проблесковая лампа, придавая всему окружающему фантастический вид. Подбежал старшина команды обслуживания вертолётного оборудования с докладом о готовности.
В ангаре стоял острый запах спирта.
- Уже залили? – спросил я мичмана.
- Так точно, залили! Все тридцать литров, правда, на качке чуток расплескали на палубу.
Причём здесь спирт – спросите вы, читатель?
А при том, что в ходе подготовки вертолёта к вылету, в него заливается около 30 литров спирто-водяного раствора крепостью 40 градусов. Идёт этот раствор на омывание блистеров – лобовых стёкол вертолёта. Ну, практически, как в любом автомобиле брызги на лобовом стекле удаляются дворниками, так и блистеры летательного аппарата очищаются совершенно такими же дворниками, только очень большими. Но если в автомобиль в бачок омывателя наливают воду с шампунем, то в вертолётный бачок наливают водку! Во-первых, чтобы не замёрзла жидкость на высоте (где всегда холодно) или в зимних условиях, а во-вторых просто потому, что так положено по правилам эксплуатации вертолёта. Ну, а ещё водка лучше смывает с прозрачного оргстекла морскую воду, попадающую на блистер при зависании над морем на малой высоте. Когда вертолёт висит над водой на высоте 25 метров, огромная мощь воздушного потока от бешено вращающихся винтов срывает с поверхности водяную пыль и поднимает её клубами вверх. Эта бяка попадает на блистеры и, если заранее не включить подачу водки на стёкла и дворники, то летуны через минуту уже ничего не увидят – весь блистер будет покрыт толстым слоем высохшей на нём соли. Поэтому водка спасает жизни летунов!
Вертолёт был закреплён на лифтовой площадке специальными цепными швартовками с винтовыми талрепами, но всё равно подрагивал на качке, когда корабль переваливался с борта на борт или когда одичавшая и совершенно недисциплинированная волна вдруг неожиданно била в правую или левую скулу корабля.
На палубе появился Миронов со своим экипажем. Все они были одеты в МСК – морские спасательные комбинезоны ярко-оранжевого цвета, с белыми шлемами на головах, а посему были похожи на космонавтов. Забрала (то есть, светофильтры) были подняты, и поэтому можно было посмотреть лётчикам прямо в глаза.
У Миронова глаза прямо-таки светились. Буйство адреналина было совершенно очевидно.
- Саныч, ну что там вожди решили?
- Всё по плану. С героями-подводниками связь установили, лодку ведём, сейчас командир разгонит пароход до требуемой скорости и можно будет выкатывать вертушку.
- Отлично! – Мироныч (как его называли друзья) высунул язык и загнал в уголок рта правый ус. Потом проделал то же самое с усом левым. Была у него такая привычка.
Из динамиков корабельной трансляции раздались щелчки и послышался голос командира:
- Внимание экипажа корабля! Удаловцы! Мы находимся в районе выполнения боевой задачи. Нам необходимо эвакуировать с борта ракетного подводного крейсера стратегического назначения больного моряка. Через некоторое время наш стратег всплывёт в надводное положение. Море, как вы сами видите, горбатое, шторм около семи баллов, поэтому всем быть начеку! Сейчас всё зависит от того, как мы сможем безопасно выкатить вертолёт и поднять его в воздух. Чтобы быть уверенным, что на вертолётной площадке меня слышат и понимают, буду командовать по всем линиям корабельной трансляции. Старпом! Как меня слышишь?
Мне сунули в руку микрофон «Лиственницы», на блоке горела кнопка «ГКП».
- Ходовой – ВПП, старпом на связи, слышу вас хорошо!
- Понял, старпом! Начинаю увеличивать ход и ложусь на курс подъёма вертолёта. Сигнальщики! Поднять знаки судна, ограниченного в возможности маневрировать!
- Есть! – я ткнул микрофоном в улыбающегося Миронова и указал ему на его любимый вертолёт. Тот довольно заржал. В смысле, Миронов, а не вертолёт.
Корпус «Удалого» стал подрагивать как-то по-иному. «Ага, - подумал я, - начали разгоняться!»
Неожиданно зазвонил висевший на переборке внутренний корабельный телефон. Старшина команды КОВО выдернул его из креплений и поднёс к уху.
- Есть, ангар! Старшина команды… Понял, передаю!
Мичман протянул мне трубку и сказал:
- Это ЦКП вызывает!
- Слушаю!
- Саныч, у нас всё нормально, лодка будет всплывать через пять минут, работай спокойно! – это командир БЧ-7 Володя Житник решил придать мне уверенности.
Пара минут ожидания.
По участившимся сотрясениям корпуса и уменьшившейся амплитуде качки понимаю, что сейчас начнётся самое главное.
- Старпом! Начать выкатку вертолёта!
Распахнулись двери ангара. Стало светлей. Моряки без команды подскочили и облепили со всех сторон вертолёт. На передние (поворотные) колёса было надето специальное устройство, при помощи которого прапорщик-техник мог рулить выкаткой.
- Навались, моряки! – я заорал во всю глотку и вместе с Савчуком и моряками стал выталкивать аппарат на свет божий!
Вот уже задние колёса (а вертолёт выкатывается хвостом вперёд!), подпрыгнув, въехали на сеть противоскольжения.
Мироныч радостно гарцевал рядом со своим прапорщиком.
Ещё чуть-чуть - и всё будет нормально!
Но чуть-чуть не случилось.
Корабль стал резко валиться на правый борт. Многотонная масса вертолёта стала неумолимо съезжать передними колёсами вправо.
- А-а-а! – заорали все находившиеся на выкатке моряки.
- А-а-а-а, навались! – орали мы с Савчуком, но вертолёт продолжал сползать по лифтовой площадке.
«Какой же противный визг!» - думал я, пытаясь сдержать инерцию Ка-27. Визжали и скрипели колёса вертолёта, сползая по крашенной поверхности, а он, падла, всё скользил и скользил, приближаясь блистером к замковому устройству дверей ангара!
Как я потом выяснил у Савчука – мысли у нас были примерно одинаковые. С одной стороны, нельзя было допустить попадание отличника боевой и политической подготовки (хоть уже такого звания уже не было) между вертолётом и металлоконструкциями корабля, а с другой стороны, я не мог допустить выпадения летательного аппарата за борт или его повреждения.
- Все – на х…., - орал я, продолжая с Савчуком упираться в борт вертолёта.
Это был единственный раз, когда матросы и старшины «Удалого» не стали выполнять приказ старпома. Дикие, ни с чем не сравнимые вопли раздавались в ангаре. Орали все! И все упирались в вертолёт, стараясь погасить его инерцию. Но вот правый блистер коснулся замка двери ангара, раздался треск, и чёртова железяка пробила оргстекло и стала входить во внутрь вертолёта!
Ещё 10 сантиметров – и будет разрушена радиолокационная станция!
Мы с Савчуком орали так, как будто рожали ежей против шерсти! А точнее – против колючек!
В этот момент крен корабля стал выравниваться.
Мы вытолкнули вертолёт из ангара.
Железяка двери неохотно покинула дырку в блистере, брызнув на прощание на палубу обломками оргстекла.
Вертолёт стоял на ВПП, бойцы сноровисто швартовали его капроновыми тросами, а потом стальными цепными талрепными швартовками.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» - крутилось у меня в голове.
Рядом, уткнувшись шапкой в блистер, орал Савчук:
- С-суки!!
Кого конкретно он называл этим нехорошим словом, было тайной.
И вдруг прямо за кормой я увидел сначала мачту, а потом и надстройку траулера! На рыбаке не было ни государственного флага, ни полагающихся знаков – он просто на автопилоте хреначил удобным для него курсом! Когда он в 50 метрах за кормой пересёк наш кильватер, мы увидели, что в ходовой рубке траулера НИКОГО НЕ БЫЛО!
- Смотри, помощник, вот из-за этой падлы норвежской мы чуть не утопили вертолёт!
А рыбак продолжал, как ни в чём не бывало, идти своим курсом!
- Саныч! – вдруг раздался вопль Мироныча. Комэск подбежал ко мне и нагло схватил меня за плечи: - Если ты Амбе доложишь о блистере, я тебя, гада этакого, удушу своими же руками! Ты понимаешь, что он не даст «добро» на взлёт, если узнает о дырке?!!!
- Конечно же – не даст! А ты как собираешься с такой дыркой в блистере летать?!
- Заткнём чем-нибудь! Заткнём!
Я посмотрел на вертолёт, на дырку, на Савчука, на бойцов, которые ждали моего решения.
И тут я наткнулся взглядом на помощника командира по снабжению.
- Брониславыч! Немедленно штук пять подушек на вертолётку!
Буквально через минуту на ВПП появился матрос с пятью подушками под мышками. Мы стали старательно запихивать подушки между корпусом РЛС и проклятой дырой в блистере. Миронов лично, своими руками, трамбовал их так и этак, а потом недовольно выдёргивал и забивал по-новой. Боцмана принесли несколько бухт фалов и тросов. Совсем уж загоревшись желанием закрыть проклятую пробоину, командир кормовой аварийной партии приволок несколько аварийных пластырей, которыми заделывают пробоины в бортах или переборках, а также деревянные аварийные клинья – мол, мы сейчас клиньями разопрём всё между блистером и корпусом РЛС! Миронов почти ласково посоветовал ему надеть пластырь на …, а клинья засунуть себе в …, на чём, собственно, помощь со стороны механиков и закончилась.
К вертолёту уже подсоединили топливный пистолет и заливали в него последние капли керосина – чтоб «под завязку» было. Под брюхом лежал, изогнувшись чёрной змеёй, кабель питания. Если посмотреть на правый борт – так вполне себе красивый и боеготовый вертолёт, а если взглянуть на левый – то из блистера торчит половинка розовой подушки, никоим образом его не украшая.
Миронов, напялив на себя белый летный шлем, запрыгнул на своё командирское место.
Глава 4. Подушка прозрачного цвета.
Из динамиков КГС послышался доклад сигнальщиков:
- Ходовой - сигнальный левый, на левом траверзе, дистанция 25 кабельтовых наблюдаю всплытие подводной лодки!
- Есть! Корабль на курсе подъёма вертолёта, начать запуск двигателей, вертолёт к взлёту!
Через несколько мгновений Ка-27пс запел своим генератором тягучую песню, лопасти шевельнулись и начали сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее вращаться. Раздалось характерное хлопотание – так звучали винты только одного вертолёта – Ка-27. В отличие от остальных вертолётов, у которых один горизонтальный несущий винт, а на длинном вертолётном хвосте – второй, маленький, который крутится в вертикальной плоскости, у Ка-27 два горизонтальных соосных винта, вращающихся в противоположном направлении. Это делает вертолёт высокоманевренным и способным на такие штуки в пилотаже, что другим и не снилось. К тому же такая схема делает вертолёт компактным, что немаловажно для его размещения на корабле. Так вот потоки воздуха от противоположно вращающихся винтов, сталкиваясь, издавали звук, похожий на аплодисменты, ну, или на хлопанье крыльями петуха, проснувшегося рано утром для первого кукарека.
Уголок торчащей из блистера розовой подушки загнулся вниз бешенной силой ниспадающего воздуха. Как будто его и не было – как утюгом прогладили! Я вопросительно посмотрел на Савчука. Тот сразу всё понял и, стараясь перекричать шум винтов, ответил:
- Саныч! Я нем, как могила Чингисхана!
Почему на границе Баренцева моря и Атлантического океана помощнику на ум вдруг взбрело сравнение с могилой Чингисхана осталось загадкой. Я не расспрашивал. Но много лет спустя, уже будучи руководителем компании, мне довелось побывать в Монголии. Там меня даже местные коллеги возили к монументу Чингисхана, и я поднимался на самый верх этого изваяния из нержавеющей стали. Но на самом деле никакой могилы у великого завоевателя нет – точнее, она неизвестно где, и следы захоронения намеренно скрыли.
Тогда же мне ничего не оставалось, как поверить Серёге. Раз уж он такое сравнение придумал. Конечно, я понимал, что до комбрига рано или поздно информация дойдёт, но меня с самого лейтенантства щедро и регулярно обвешивали взысканиями, поэтому возможное получение очередного меня как-то не пугало.
Миронов показал мне кулак провой руки с поднятым вверх большим пальцем.
- Ходовой – ВПП, вертолёт готов к взлёту! – сказал я в микрофон «Лиственницы».
- Рулевой! Точнее на курсе! Вертолёту взлёт! – заговорили динамики взволнованным голосом Литенкова.
К этому времени талрепные швартовки вертолёта уже были сняты, потом, по сигналу штурмана, моряки отдали и тросовые швартовки.
Ка-27 слегка покачивался на амортизаторах своего колёсного шасси. Только невероятно точные движения рук Миронова заставляли его прижиматься к палубе, противостоя качке и сильнейшему ветру. Вот он начал приподниматься, ещё мгновение – и вертолёт резко стал набирать высоту, одновременно уходя на правый борт, затем наклонил свою лобастую переднюю часть и полетел вперёд. Пройдя вдоль
борта, он обогнул метрах в пятидесяти наш форштевень и по широкой дуге полетел к подводному крейсеру.
Я понял: Миронов всё время показывал кораблю, а значит и наблюдающим за ним комбригу и командиру, только свой целый борт. Подушку он им показывать не хотел, справедливо опасаясь, что его могли бы и вернуть на палубу.
Теперь самое время рассказать о наших любимых героях-подводниках.
Ракетный подводный крейсер стратегического назначения проекта 667БДРМ – это такая огромная стальная сигара водоизмещением в два раза больше нашего «Удалого». Рассказывать о нём военные тайны не буду, только скажу, что от всей этой громадины на поверхности моря виднелась только рубка с расположенными на ней горизонтальными рулями. Корпуса не было видно вовсе, а сама рубка появлялась на поверхности незакономерно – то есть, то нет!
Всё-таки на этих лодках служат железные люди! Волны обрушивались на лодку так, что стоящие наверху, в ограждении рубки, прикованные цепями командир, вахтенный офицер и рулевой большую часть времени были либо под водой, либо по пояс в воде, ожидая, когда вода стечёт вниз и через шпигаты рубки опять вернётся в океан. Люк из рубки вниз, в уютное тепло Центрального поста, был наглухо задраен.
Я поднялся в СКП и слушал радиообмен Миронова с кораблём. На связи сидел капитан, командир второго лётного экипажа. Вертолёт голосом Мироныча доложил, что они готовы к работе.
- Старпом, передай на вертолёт, что через 2-3 минуты в рубку лодки поднимут моряка, они ждут окошка в волнах, когда можно будет раздраить люк, - прозвучал голос командира.
- Есть, передаю! – я положил микрофон "Лиственницы" и кивнул капитану. Тот нажал тангенту на трубке ВПСа и передал информацию на вертолёт.
Я взял бинокль и сквозь стекло СКП стал смотреть на вертолёт. Прекрасная оптика мгновенно придвинула его к глазам. Розовое пятно выглядело вполне чётко. Тут уже прятать нечего – вертолёт должен был лететь против ветра, он висел над лодкой чуть позади нас по левому борту, поэтому правый блистер был отлично виден. У меня был 7,5-кратный бинокль, и я подумал, что комбриг или командир через мощный визир на ходовом мостике уже давно всё увидели, однако меня для уестествления почему-то не вызывали.
- Будем спорить, обделается ваш рыжий старший прапорщик Колесников во время короткого путешествия в рубку и обратно? – спросил я капитана.
Капитан весело хохотнул:
- Он если и обделается, всё равно никому не скажет! А кто будет его МСК проверять? Не, не буду!
Из динамика опять прозвучал голос командира:
- На вертолёт – моряк в рубке, готов к эвакуации!
Капитан мгновенно передал.
Ка-27 чуть продвинулся вперёд, и я увидел, как от него на невидимом тросе стала опускаться вниз люлька с фигуркой лежащего в ней человека.
«Ну, удачи тебе, Колесников!» - пожелал я, не отрывая глаз от окуляров бинокля. Буквально через тридцать-сорок секунд Миронов попал люлькой прямо в центр ограждения, было видно, как взметнулись четыре руки и вцепились в раму люльки.
- Спасатель доставлен! – доложил Миронов.
Вертолёт чуть приподнялся, но продолжал висеть впереди рубки. Вот уже стало видно, как Колесников в своём ярко-оранжевом МСК и белом шлеме застёгивает ремнями одетого во что-то чёрно-зелёное моряка. Вот он махнул рукой и люлька, поддерживаемая несколькими руками, пошла вверх.
- На борту! – прозвучал голос Миронова, - опускаю за спасателем.
От вертолёта опять стала опускаться уже пустая люлька.
- Ну, полдела сделано, - выдохнул я. Все находившиеся на СКП летуны стали немедленно и остервенело стучать по всем попадающимся деревянным предметам костяшками согнутых пальцев и плеваться троекратно через левое плечо.
- Никита Саныч! Никогда так не говори, пока машина в воздухе! – заорал не на шутку разозлившийся на меня капитан.
Я понял, что сморозил глупость: все летуны отличаются невероятной суеверностью, и говорить при них, что дело сделано, до посадки вертолёта на палубу категорически нельзя.
И суеверия таки сработали! Прапорщик быстро впрыгнул в люльку, привычно зафиксировал себя ремнями, выбрал руками слабину троса и дал знак оператору лебёдки – мол, давай поднимай! Тот включил механизм на подъём, барабан закрутился, трос привычно внатяг укладывался в канавки на барабане. Но тут огромная волна приподняла лодку, трос получил слабину, провис, и – заело!!! Трос застрял – его зажевало между барабаном и штангой укладчика! Через мгновение вертолёт поднялся метров на 3-4 выше, люльку мотало над рубкой и волнами, но ни вниз, ни вверх она идти не хотела. Было видно, как отчаянно махал руками прапорщик, указывая в сторону корабля.
Но вертолёт опять опустился, и Миронов также снайперски попал люлькой с привязанным Колесниковым в рубку лодки. Прапора отстегнули и вертолёт пошёл вверх. Свободно болтающаяся люлька тоже вдруг рывками пошла вверх, видимо, её выбирали вручную. Вертолёт развернулся и полетел к нам за корму, выходя на курс посадки.
- Заел трос на барабане, всем техникам с инструментами приготовиться, сажусь, вертолёт не швартовать!
Пока несколько пар глаз испепеляли меня своим гневом, я успел доложить обстановку на ходовой, командиру. Так как я находился на СКП, то следующие эпизоды я рассказываю исключительно со слов свидетелей.
Итак, когда заело трос люльки, старший прапорщик Колесников, предчувствуя недоброе, воплем вопил: «Командир! Лети на корабль! Лети!». То ли Миронов его не расслышал, то ли из боязни потерять спасателя в море при обрыве троса, но он передал через оператора лебёдки ему такие красноречивые жесты, что Колесников немедленно повиновался и из люльки вылез. Вертолёт улетел.
Наконец-то прапорщик смог осмотреться и взглянуть на окружавших его людей. В рубке присутствовали командир лодки, вахтенный офицер, рулевой, начмед (судя по трафарету на канадке), и несколько матросов. Командир изумлённо посмотрел на Колесникова, потом на улетающий вдаль вертолёт, потом опять на прапорщика.
- Ну, и что мне теперь с тобой делать, голубь ты мой оранжевый, сокол ты наш сталинский? Я из-за тебя скрытность могу потерять, потом отрываться от противолодочных сил хрен его не знает сколько часов надо будет!
Колесников молчал, аки рыба, только иногда вдруг всхрапывал, по-лошадиному закидывая голову в белом шлеме.
Командир стратега посмотрел на командирские часы «Океан», гирькой висевшие на левом запястье, и вдруг скомандовал:
- Все вниз! К погружению! Вот что, получается, что идти тебе, голуба-душа, с нами на боевую службу. И никаких «но»!
- Но, товарищ командир, я не хочу… я не могу… я качки боюсь… у меня жена скоро рожать будет…, - сбивчиво пытался убедить мгновенно ослабевший летун.
Командир же на его возражения ласково похлопывал по плечу и говорил:
- Все, все не хотят, кто ж добровольно в железо сам полезет… все не могут… все-все качки боятся… у всех жёны скоро родят… причём одновременно у всех и сразу… все, все родят, даже я, старый пень, сейчас рожу ежа против шерсти из-за тебя, соколика… Я сказал – всем вниз!
В очередной промежуток между волнами вдруг с грохотом откинулась крышка рубочного люка, и на Колесникова дохнуло тёплым лодочным воздухом с многообразием незнакомых запахов.
У старшего прапорщика от ужаса перехватило дыхание!
- Я… нет… я не пойду… я лучше за борт выпрыгну! Оставьте меня наверху, у меня есть баллоны надувные, - сбивчиво объяснял спасатель, - меня мой командир с поверхности снимет… он вернётся… не пойду я с вами!
Пока прапорщик пытался достучаться до глубины командирской души, два лодочных изверга – вахтенный офицер и повеселевший начмед – взяли его, болезного, под локотки и потащили прямо к той самой дыре, за которой скрывался подводный ад!
Вдруг среди сотен незнакомых запахов запуганный мозг прапорщика уловил аромат жаренного мяса. Перед глазами его почудилась тарелка с приготовленной его женой жареной картошкой и свининой, которую он так и не успел попробовать, убегая на аэродром по тревоге. Колесников её не только видел, но и осязал! И это придало ему решимости и вызвало прилив сил. Усыпив бдительность офицеров, он рванулся что было сил и вспрыгнул на крышу рубки. Обняв какую-то блестящую металлическую трубу руками и ногами, прапорщик намертво соединил руки в замок и решил стоять (точнее – висеть) насмерть! Как герои Бреста!
- Снимай гада! – заорал командир, и все дружно ринулись за Колесниковым.
На ходовом мостике «Удалого» в это время бушевал Амбарцумян, которому с лодки по ЗАСу доложили о решении командира лодки немедленно погружаться вместе с «лётным мичманом». Владимир Владимирович очень натурально представил себе, как ему потом придётся объясняться с Командующим ВВС флота за возвращение в базу без прапорщика!
Надо отдать должное комбригу: во время всех этих действий он ни слова не сказал Литенкову, хотя Александр Сергеевич и ждал от него язвительных указаний и комментариев. Подушку в блистере они оба рассмотрели очень качественно – сначала Амбарцумян, а потом и Литенков, после саркастически вежливого приглашения со стороны комбрига.
Вертолёт меж тем вышел на глиссаду посадки. Спасибо, конечно, профессору и адмиралу Власову за его замечательную диаграмму качки, но смотреть на заход Миронова на посадку было страшноватенько – прямо уж очень страшноватенько.
Наша вертолётная площадка качалась вверх-вниз, с борта на борт, а ещё и довольно сильно рыскала вправо-влево, когда какая-нибудь шаловливая волна фамильярно плюхала своими сотнями тонн массы в скулу «Удалого». Как ни старался наш рулевой держать курс «по ниточке», но море может сделать с кораблем всё, что угодно и когда угодно!
И вот уже Ка-27 завис над палубой в полутора-двух метрах. Авиатехники с инструментами сидели на корточках около ангаров, готовые в любой момент рвануть к вертолёту.
- Сажусь! Не швартовать! Техникам размотать и уложить трос. Передайте старшему – через три минуты полечу на единичку за своим, - раздался из динамика голос чуть искажённый ларингофонами голос Миронова.
Я взял трубку ВПСа:
- Понял тебя, посадку разрешаю, приём! – подтвердил я и доложил информацию на ходовой.
Миронов, уловив только одному ему понятный момент, плавно прижал вертолёт к палубе. Техники метнулись молниями к открытой двери вертолета, где виднелся барабан лебёдки и начали сноровисто и сосредоточенно работать по размотке троса.
Одновременно из проёма двери вертолёта наши санитары вытащили носилки с недооперированным подводником и споро потащили их к трапу и далее в амбулаторию. Подводники упаковали своего бойца в КЗМ (комплект защитный морской) зелёного цвета, а сверху, чтобы не замёрз, напялили бушлат. На голову натянули шапку с завязанными ушами. В общем, тот ещё видок был у матросика.
Я смотрел на своего друга-лётчика и изумлялся его мастерской работе. Он как-то отрешённо-спокойно смотрел перед собой, в то время как его руки вытворяли чудеса. Чтобы непришвартованный вертолёт стоял на качающейся палубе и не скользнул на крене за борт, он непрерывно правой рукой работал ручкой управления, изменяя положение лопастей, а левой ювелирно менял шаг винта. Вертолёт, чувствуя волю своего командира, стоял, как вкопанный!
Матерный фонтан нескольких глоток около лебёдки вдруг сменился радостным воплем: техники смогли мгновенно размотать и тщательно уложить в канавки барабана закушенный трос, прокрутили барабан взад-вперёд и подняли вверх сжатые кулаки с отставленными вверх большими пальцами!
- Прошу взлёт!
- Взлёт разрешаю! – я махнул техникам рукой и они моментально исчезли.
Вертолёт стал медленно подниматься на амортизаторах шасси, чуть позже колёса оторвались от палубы, а потом Миронов вдруг резко бросил машину вверх-влево и полетел к виднеющемуся недалеко за кормой силуэту рубки подводного крейсера.
А в ограждении рубки крейсера развернулась эпическая битва! Начмед и вахтенный офицер пытались разжать руки и ноги Колесникова, но старший прапорщик мобилизовал все свои неведомо откуда взявшиеся в его щуплом теле силы и держался за эту металлическую хрень, как рыба-прилипала за акулью тушку, как чиновник за государственное вымя – не оторвать!
Командир стратега, матерясь мастерски и изобретательно, жестом полководца, понимаете ли, прямо-таки Наполеона, отправляющего в бой свой главный резерв – Старую гвардию, - отправил на подмогу офицерам матросов. Матросы суетились, толкались и больше мешали, чем помогали своим начальникам в борьбе с окостеневшим прапорщиком.
- Начмед, дай ему в репу, ты же у нас боксёр! В нокаут его!– ревел командир на всю Северную Атлантику.
Чайки, заинтересованно кружащиеся над рубкой, командирских децибелов не выдержали и полетели куда-то прочь, громко жалуясь друг другу на непонятно что вытворяющих людей.
- Тащ командир, так он же в каске! – оправдывался начмед, - я себе все руки отобью, а ему хоть бы хны будет!
Прапорщик, сжав зубы, держался молодцом и непрерывно думал о тарелке с картошкой и свининой: «Зинка мне обязательно оставит мою тарелку! Обязательно! Я вернусь, достану её, тарелку, из холодильника, выложу на сковородку картошечку, мяско, разогрею до горячего, налью себе стакан и…» На эти картинки рефреном накладывалась ещё одна мысль: «А вот хрен вам!!!» И силы его удесятерялись! Однако, после слов командира по поводу его возможного нокаутирования, Колесников, усыпив бдительность Начмеда, вырвал у него руку, моментально опустил рычажком на шлеме забрало светофильтра на лицо, и таким образом обезопасил себя от того
самого «удара в репу», после чего опять сцепил руки в замок и прилип к скользкой непонятной трубе. С опущенным забралом белого шлема и в ярко оранжевом комбинезоне он очень напоминал свалившегося с небес на лодку космонавта.
Кто его знает, чем бы закончилось противостояние спасателя с бандой озверелых героев-подводников, если бы в музыку командирского матерного концерта и сопровождающего его пыхтения героически сражающихся матросов не вплёлся свист вертолётных турбин и специфический хлопот лопастей. Командир крейсера задрал голову к небесам и увидел спускающуюся из вертолёта пустую спасательную люльку. Он поднял по привычке руку, чтобы почесать в раздумье затылок, но почесать удалось только капюшон канадки. С одной стороны, нельзя допустить невыполнения командирского приказа, а с другой стороны – на фига ему нужна в походе эта человекообразная пиявка, присосавшаяся к перископу, как к маминой сисе? Да пошёл он…!
- Отставить! Дробь! – скомандовал командир.
Бойцы с видимым неудовольствием отцепились от Колесникова. А тот, не веря своему счастью, всё равно в ступоре продолжал обнимать железяку из всех сил.
- Ну-ну, отпускай перископ, голубь ты мой оранжевокрылый, мне перископ самому нужен, без перископа мне никак… Отцепись, млядь! - гаркнул командир, целясь децибелами голоса в то место шлема, за которым, предположительно, должно было находится ухо авиатора.
Прапорщик вздрогнул и с трудом расцепил руки и ноги от трубы.
Матросы сдёрнули его вниз, в ограждение рубки. Прямо рядом с рубкой болталась на тросе люлька.
- Ладно, я сегодня добрый, отпущу тебя, соколик, на волю вольную, а сам, млядь, опять в родное железо полезу! А может, пойдешь всё-таки с нами? Я тебя приказом в экипаж зачислю, а? Будешь первым подводным лётчиком?
- Нет! Нет!!! – Колесников с такой скоростью и силой отрицательно завертел головой, что с неё чуть было не свалился застёгнутый под подбородком шлем.
- Ну, ладно, бывай! – командир ладонями схватил шлем в тех местах, где у человека уши, приблизил его к себе и смачно поцеловал прапорщика в забрало светофильтра.
Колесников, чуть не рыдая от внезапно свалившегося счастья, с благодарностью обнял командира руками с такой же силой, как только что обнимал перископ.
- Ну-ну, всё, соколик, всё, отправляйся к себе, а я тут ещё пару месяцев дурака поваляю, а потом тебя на берегу найду и накажу за неисполнение приказа, ясно?
К старшему прапорщику вернулся дар нормальной уставной речи, положенной каждому военнослужащему:
- Так точно, товарищ командир! Буду ждать, товарищ командир! Наказывайте, товарищ командир!
Подтянув люльку, моряки помогли Колесникову пристегнуться, тот, уже лёжа, дал знак на вертолёт и стал возноситься на небеса, а точнее – в вертолёт, где его вскоре приняли заботливые руки его друга, оператора лебёдки. Колесников, счастливый до безобразия, смотрел через проём двери на идущую среди волн лодку и улыбался от уха до уха под опущенным на лицо светофильтром.
Ну, а на только что покинутой им сцене развивалось следующее действие трагикомедии.
По закону жанра, всё превращалось в фарс! В рубке бушевал командир. Бушевал он уже по-другому поводу. Сразу после вознесения к небесам сокола оранжевокрылого, когда командир уже открыл рот, чтобы дать команду «Все вниз!», из Центрального поста доложили,
что получена команда оставаться в позиционном положении (то есть, с одной рубкой над водой) и ждать следующего прилёта вертолёта!
- Они там что - … объелись?!! – орал командир на ни в чём не виноватого старпома, - Мне же нырять надо и уходить! Сейчас сюда вся противолодочная свора примчится! А я потом на своей командирской гениальности от них отрываться буду? Они ж меня как сраного кота будут ссаными тряпками гонять по всему морю-океану! Сейчас сюда «Орион» прилетит, а тут я, как Толкунова, стою на полустаночке в командирском полушалочке, ядрёна Феня!
Командир накаркал. Буквально сразу небеса разверзлись и из них вывалился самолёт базовой патрульной авиации ВМС Норвегии Р-3С «Орион», с низким характерным гулом двигателей пронёсся он над стратегом и полетел в сторону «Удалого».
Описывать далее всё, что говорил командир подводной лодки в адрес «Ориона», начмеда, старпома, Колесникова, «Удалого» и штабов разных уровней я не буду, так как воспроизвести с документальной точностью у меня не получится, а без неё мои жалкие попытки будут выглядеть дилетантски. Одно мне передали точно: командир обещал по возвращению в базу заставить начмеда вырезать аппендиксы у всего экипажа корабля для тренировки и во избежание повторения, но только кроме него, командира. Но не потому, что командир боится, а потому, что ему этот самый аппендикс вырезали ещё в годы счастливого детства. Ты у меня, кричал командир,
станешь Главным удаляльщиком аппендиксов всего Военно-Морского Флота! Тебя все носители пока ещё не удалённых аппендиксов будут в ужасе за два квартала обходить, бабуин со скальпелем!
Причина же, по которой лодке приказали находиться в надводном положении, заключалась в следующем.
Поскольку бойца-подводника на борту корабля уже успешно взрезали заждавшиеся медицинские полковники, которым все эти скальпели-зажимы-кохеры-микуличи и кетгут с шёлком подавал наш корабельный эскулап, а остальной экипаж был занят на боевых постах, капитан 1 ранга из бывшего Политуправления проверил нашего Станислава вдоль и поперёк, перелопатил всю его документацию и теперь невыносимо страдал в поисках сферы применения своих талантов.
Выход в море был не рядовой, а на спасение человеческой жизни, поэтому, думал бывший политработник, а ныне воспитатель, могут наверху расщедриться и на награды, а, следовательно, надо сделать что-нибудь этакое запоминающееся, чтобы награда нашла своего героя! И он придумал!
Пока вертолёт летал за Колесниковым, Станислав со своими подчинёнными носился по кубрикам в поисках газет, а капраз тем временем на ходовом мостике разглагольствовал перед Амбарцумяном и Литенковым, что нельзя бросать экипаж героев-подводников без вестей с Родины! Как сейчас сказали бы – без информационной поддержки! Они, наши братья-подводники, уже чёрт знает сколько месяцев под водой и отрезаны от вестей с полей и заводов, панимаш! Они, панимаш, всем сердцем жаждут узнать, как идёт сев зерновых и уборка озимых!
Командиры речь воспитателя слушали с изумлением, недоумённо переглядывались. Насчёт «чёрт знает сколько месяцев» политработник-воспитатель погорячился – подводники-атомоходчики никогда больше чем на три месяца в море не ходили, так после 90 суток под водой им должны были по приказу платить морское довольствие в двойном размере, чего наши доблестные ревнители финансов из финслужбы допустить не могли. А конкретно наша лодка вообще только начала боевую службу.
Перебивая стенания карпаза, из Боевого информационного центра прозвучал доклад вахтенного офицера БИЦ: «Цель воздушная низколетящая, пеленг 150 градусов, дистанция 80 километров, курсом на корабль, скорость 560 километров в час, предполагаю «Орион»!»
Скрытность, как вы, читатель, сами понимаете пошла прахом, обнаружили нашу суету супостаты. Они нас на своей радиолокации уже видят, поэтому минутой раньше, минутой позже нырнёт лодка - в данном случае уже роли не играло.
На ходовом мостике появился запыхавшийся Станислав, за его спиной возвышался мичман Лёгонький с туго набитым вещмешком.
- Что там у вас, замполит? – спросил комбриг.
- Газеты, товарищ комбриг, все, что нашли! – довольным голосом доложил Стас.
Амбарцумян резко закусил губу, быстро повернулся ко всем спиной и пошёл к иллюминаторам левого борта – что-то его там срочно заинтересовало. Лишь только мелко подрагивали плечи.
Сергеич же, с каменным лицом, с собой совладал и сказал:
- Замполит, передайте Трофимову на СКП груз и моё приказание доставить на лодку вертолётом.
На лодку передали: «Находится в надводном положении для передачи важной документации».
Сказать, что я обалдел при виде Станислава с мешком и с приказанием от командира, - значит, ничего не сказать!
Я находился в состоянии полного и глубокого охренения!
Летуны уже были слишком эмоционально выгоревшими, чтобы возмущаться, однако командир второго экипажа, капитан, сразу высказал дельное предложение:
- Мешок слишком лёгкий, его сносить потоком воздуха будет, надо к нему второй вещмешок привязать, с песком!
Ну где, скажите на милость, было взять песок на корабле? Поэтому через несколько минут помощник по снабжению прислал мне своего баталера продовольственного с мешком соли, килограмм на пятнадцать!
Возвращающемуся на корабль со спасённым от подводной каторги счастливым Колесниковым Миронову, передали приказание принять на борт важную документацию и доставить на лодку.
- Вы, Никита Саныч, только про газеты ему не говорите, а то он нас всех просто поубивает, - сказал капитан и, немного подумав, добавил, - да и норвеги нас не поймут, они нашу связь открытую прослушивают, специалисты со знанием русского у них есть, как услышат, что мы стратега не отпускаем из-за передачи «Гальюн-таймс» к ним на борт, так вот сразу и не поймут! Мучиться будут непрерывно…
«Гальюн-таймсом», как вы понимаете, у нас называли все гарнизонные газеты флота, так как после прочтения они частенько использовались в качестве пипифакса, то есть туалетной бумаги.
Миронов уже тоже ничему не удивлялся, поэтому опять коснулся палубы. Из вертолёта выпрыгнул всё ещё находящийся в прострации Колесников. На всё ещё опущенном забрале светофильтра, покрытого высохшей солёной пылью, ясно сохранились следы командирского поцелуя. Взамен старшего прапорщика в вертолёт закинули связанные фалом мешки.
Миронов в своём фирменном стиле бросил вертолёт вверх-влево и полетел к лодке. Подушка весёленьким пятном украшала блистер.
Через несколько минут в динамике раздался его доклад:
- Груз передан, возвращаюсь!
- Добро, посадку разрешаю!
До сих пор жалею, что не слышал матерные колоратуры командира лодки после получения им «важной документации»! Наверное, там было чему поучиться!
Вертолётная эпопея на этом закончилась, мы быстро закатили аппарат в ангар, раскрепили его и опустили на лифте вниз.
Оставив Савчука проконтролировать выполнение всех необходимых мероприятий, я отправился на ходовой. По пути заглянул в амбулаторию, где встретил всех докторов сразу, они пили чай и весело о чём-то беседовали. Как оказалось, бойца они успешно зарезали и в настоящий момент он, лишённый своего отростка, спал в изоляторе.
- Саныч, всё в норме, не волнуйся, мы его заштопали на зачёт, - сказал старший резальщик человеческих организмов.
Я хохотнул, пожал кровавые (шучу!) руки и поднялся на ходовой, чтобы доложить командиру о результатах работы.
Когда я предстал пред светлые очи Литенкова и Амбарцумяна, они оба долго и молча на меня смотрели. Александр Сергеевич, как и положено отцу-командиру, при комбриге своего старпома унижать не стал, а, наоборот, был готов вступиться за меня. Это потом он растоптать мог, без свидетелей, а при наездах на меня старших начальников защищал своего первого заместителя с пеной у рта. Но вступаться ему не пришлось: комбриг стал пыточно меня рассматривать со всех сторон, наклоняя свою голову то к правому, то к левому плечу, чтобы, так сказать, изучить меня под всякими углами зрения. Смотрел и молчал. Очень красноречиво молчал, я бы сказал – громогласно молчал. На ходовом мостике даже приборы стали работать тише, а вахтенный офицер, на всякий случай, уменьшился в размерах и забился в какую-то щель.
Спас меня доклад сигнальщиков о начале погружения нашей лодки.
- Идите пока, старпом, готовьте КПР! – только и сказал в этот раз Владимир Владимирович.
И я немедленно ушёл готовить этот самый КПР – Корабельный противолодочный расчёт.
Дальше всё было очень интересно с тактической точки зрения. Комбриг с командиром стратега заранее обговорили, как мы будем отвлекать на себя противолодочные силы в виде летающего над нами «Ориона», поэтому мы ходили разными курсами и скоростями, кидали за борт гранаты, включили максимальное число механизмов и агрегатов для создания шумового фона. Крылатый поганец летал над нами переменными курсами и густо гадил в океан радиогидроакустическими буями, которые с радостью расстреливались из пулемётов нашими специально выделенными мичманами. Мы также наезжали на них корпусом, если почему-то не удавалось их потопить метким пулемётным огнём. В общем, делали НАТОвцам всяческие гадости, отвлекали их на себя и мешали им искать наших братьев-подводников. Но большей части читателей это будет неинтересно, тем более зачем выдавать врагам, если таковые наткнутся на эту книгу, наши доморощенные хитрые хитрости?
Проделав определённое время все необходимые для введения врага в заблуждение мероприятия, мы, наконец-то, начали движение домой, к Како-Земля, то есть к Кольскому заливу.
Спешить уже было некуда, поэтому шли экономическим ходом под одной маршевой турбиной. Шторм никуда не делся, правда, волнение всё же стало меньше.
Хорошо зарезанный боец-подводник радостно и беззаботно хрючил в изоляторе. В перспективе у него было двухнедельное пребывание в госпитале, а потом ожидание возвращения своей лодки с боевой службы. Полканы медицинские с чувством выполненного долга резались в шеш-беш, наслаждаясь свободным временем, которого у них в береговой жизни практически не было.
Амбарцумян, дав экипажу отдохнуть, стал регулярно давал вводные командиру или старпому, то есть мне, внимательно наблюдал за нашими действиями и своим мелким каллиграфическим штурманским почерком записывал что-то в свою знаменитую записную книжку.
Когда я вечером попал в свою каюту и приготовился снять куртку, галстук и предаться непотребному отдыху, в каюту постучался рассыльный, за его спиной стоял Миронов.
- Тащ капитан-лейтенант, вас и майора Миронова комбриг вызывает к себе в каюту.
Я взял со стола свою рабочую тетрадь, нащупал в нагрудном кармане ручку, отпустил рассыльного и сказал Володе:
- Ну что дорогой друг, товарищ и брат, сейчас нас с тобой комбриг будет лишать человеческого достоинства неоднократно и с остервенением!
Лётчик с улыбкой развёл руки в стороны и дурашливо присел в книксене, изображая институтку-смолянку. Мы поднялись во флагманскую каюту и доложили сидящему за столом и дымящему беломориной Амбарцумяну о прибытии. Владимир Владимирович резко встал, задавил окурок в пепельнице, и стремительно вышел из каюты, кивком пригласив нас следовать за ним. Я и Миронов, разу-
меется, понимали, куда держит курс наш начальник – в вертолётный ангар правого борта.
Комбриг долго рассматривал блистер и торчащую из него чужеродную вещь, затем, приказав находившемуся у вертолёта технику сдвинуть назад правую дверцу, внимательно осмотрел кабину в районе пробоины, после чего также стремительно покинул ангар. Мы с Мироновым следовали за ним.
Амбарцумян, войдя в свою каюту, сел в кресло за столом, нам кивнул, мол, присаживайтесь на диван. Мы присели. Комбриг долго разминал беломорину, затем отработанным движением смял мундштук и закурил. Он переводил взгляд с меня на Миронова, потом опять на меня, потом что-то записывал в свою записную книжку, искоса поглядывая на нас. Докурив папиросу, он привычно затушил её, встал (мы тоже вскочили), походил по каюте взад-вперёд (мы преданно сопровождали начальника взглядом) и, наконец, остановился перед нами.
- Эх, Никита Александрович, Никита Александрович… опасный вы человек… Драть вас некому, а мне некогда… Ну а вы, товарищ майор, ведь взрослый уже человек, не то, что это молодое дарование, - Амбарцумян взглядом указал на меня, - а тоже – туда же…
Мы внимали.
- Глаза бы мои вас обоих не видели! Марш отсюда!
- Есть! – мы с Володей синхронно повернулись налево и вышли из каюты.
Уже у двери в мою каюту, я спросил у Мироныча:
- Ну, как тебе наш дорогой Амбарцумян?
- М-да, - протянул Володя, - прямо Макаренко. Хоть новую главу «Педагогической поэмы» пиши.
- Ага! Ладно, давай завалимся поспать!
Кольский залив встретил нас уже вполне нормальной по рамкам Севера погодой. Я стоял командирскую вахту, когда рано утром Амбарцумян появился на мостике. После моего доклада пожал мне руку и приказал вызвать на ходовой Миронова.
Через несколько минут Миронов появился у кресла комбрига и доложил о прибытии.
- Ну, что, товарищ комэск, будем делать с вертолётом?
- Товарищ комбриг, а с вертолётом всё нормально – будет готов к взлёту по команде в Кольском заливе, а то если мы с вами к причалу встанем, то потом фиг улетишь, от причала-то.
- С этим я согласен, от причала не полетишь просто так. А если взлетать в Кольском заливе – ты так и полетишь радовать всех окружающих блистером с розовой подушкой?
- Разрешите, товарищ комбриг? – я решил помочь своему другу-авиатору. – Я дам команду боцманам и они покрасят подушку в прозрачный цвет, никто и не заметит.
- Старпом, это была шутка юмора? Это вы сейчас своим остроумием решили блеснуть? Неудачно вы блеснули, неудачно. Вы, Никита Александрович, как свободное время у вас появится, приходите ко мне с записной книжкой, я вам нужное количество всяких фразеологизмов накидаю, если выучите и к месту будете применять – то и за умного сойдёте.
- Товарищ комбриг, - пришёл уже ко мне на помощь Володя, - никто ничего не заметит, я прилечу и сяду на дальней стоянке, блистер – это, в общем-то, расходник, у меня техники эскадрильи его живо поменяют, так что никто и не увидит. Особенно если старпом обеспечит покраску подушки в прозрачный цвет.
- Ещё один юморист нашёлся! Хотя, вы же с Трофимовым в Севастополе, небось, на дачах водку вместе пьёте, и спелись, наверное, и спились, нет? – блеснул осведомлённостью Амбарцумян и довольно улыбнулся. – Играйте, старпом, учебную тревогу для входа в узкость и сразу начинайте подготовку к взлёту вертолёта.
Сразу после объявления «Учебной тревоги» на ходовой мостик поднялся Литенков, и я отправился на своё рабочее место по тревоге – на ЦКП.
Дальше всё было обыденно и отработанно. Приготовили корабль к полётам вертолётов, я спустился к летунам и каждого обнял и поблагодарил за совместную работу. Парни радовались близкому дому – ещё час-другой и они начнут жать на кнопки звонков или радостно стучать кулаками по дверям своих квартир.
- А полканы медицинские с нами полетят? И капраз этот из Политуправы? – спросил Миронов, стоя у своего вертолёта, готового к взлёту.
- Не-а, не полетят! Медицину будет ждать госпитальная машина, они отличника зарезанного должны в госпиталь по описи сдать, мол, вот отличник – 01 штука, вот аппендикс в колбе со спиртом – 01 штука, всё вместе – 01 комплект. А капраз полетит, опережая свой собственный визг, в свою Политуправу – первым лично доложиться и застолбить возможную награду. А для нас с тобой, Вовка, лучшая награда – это ненаказание!
- Это точно! Ну, бывай! – мы от души обнялись и неуклюже приложились щеками друг к другу.
После выхода турбин на режим, Володя специально для меня сплясал вертолётом «Калинку», и взмыл в небеса в своём фирменном стиле. Покрашенной в свето-серый колёр боцманами подушки было практически незаметно, что Володя и продемонстрировал, пролетая рядом с ходовым мостиком и прощаясь с Амбарцумяном и Литенковым.
Я глядел вслед вертолёту, когда рядом появился Владимир Брониславович, наш помощник командира по снабжению, и с ходу завёл песню о том, какой он несчастный и недооценённый, как он теперь будет отчитываться перед тылом флота за два исчезнувших вместе с лодкой вещмешка, как он будет списывать пятнадцать килограмм каменной соли варочной, не говоря уже об улетевших вместе с вертолётом подушках.
- Вы уж, Никита Саныч, своему корешу-летуну передайте – пусть подушки возвращает на корабль. А то если каждый прилетающий вертолёт мы будем подушками снабжать, да ещё и без документов, то спать не на чем будет…
На причале нас уже ждал комбриговский автомобиль и госпитальная «буханка» с красными крестами.
Когда мы пришвартовались к причалу №7 нашего родного Североморска и вместе с командиром провожали Амбарцумяна у трапа, комбриг, пожимая мне руку, сказал:
- Ну, а Вам, старпом, я этот выход не забуду! Так и знайте.
- Есть, товарищ капитан 1 ранга! – бодро ответствовал я.
Комбриг убыл на своём УАЗике. Ещё не закончили колокола громкого боя звенеть положенные при сходе комбрига 4 длинных звонка, как Литенков, обращаясь ко мне, сказал:
- Что-то я подзадержался на корабле, пора уже и мне сойти на берег. Саныч, приводи корабль в порядок после морей, вечером дашь команде отдохнуть. Ну, в общем, хорошо в моря сходили, задачу решили, отличника спасли. Комбриг очень доволен остался нашей корабельной организацией, за что тебе спасибо. Ну, и ты молодец, старпом, с подушкой хорошо придумал. Да, и ещё хочу тебе сказать – когда ты меня сменил на ходовом в самом начале, мы с Амбарцумяном поспорили: сколько времени тебе понадобится, чтобы принять решение и рассчитать курс и скорость по диаграмме качки. Поэтому, пока ты там наверху возился, мы внизу за тебя переживали. Владимирыч сказал, что ты через час начнёшь разгоняться, а я сказал, что через полчаса. Не подвёл командира, молодец! А утром я тебе ничего не сказал, чтобы у тебя было боевое настроение. Вот так! Ну, и с Подберёзкиным когда вечером в сауну пойдёте – вы там элеутеракокком не злоупотребляйте, и другими, так сказать, средствами для поднятия настроения тоже.
Я вспомнил своё состояние надутого дирижабля, и мне стало мучительно и жгуче стыдно.
Литенков сошёл на берег, ему надо было ещё дойти до 6-го причала, где сиротливо стояла его белая «восьмёрка».
Я тоже сошёл – покурить на причале. Дымил вкусным «Мальборо» и смотрел, как по трапу на носилках снесли моряка-подводника, погрузили через задний борт в «буханку», полковники попрощались со мной и уселись в салон автомобиля.
Подберёзкин в тулупе, шапке и в дырчатых тропических тапочках попросил разрешения составить мне компанию и покурить рядышком.
Я кивнул. Меня переполняло чувство гордости за хорошо проделанную работу в море. Всё меня радовало вокруг – и Североморск, и уезжающая от причала госпитальная «буханка», и лёгкий ветерок, и дым от докторской сигареты, и его улыбающееся лицо, и даже то, что командирская «ласточка» на 6-ом причале без проблем завелась и теперь мчалась к КПП в сторону Морвокзала. На верхней палубе суетились матросы, заводя дополнительные швартовы, чтобы корабль был закреплён к причалу по-штормовому.
Комбриг слово своё сдержал – о том, что запомнит. Очень внимательно Владимир Владимирович следил за моими «выкидонами» и «подвигами». Равно как и следил за моим уровнем тактической подготовки. Лично готовил меня к командирской должности, за что я ему был глубоко благодарен.
Уже много лет спустя, будучи капитаном 1 ранга, я у знакомого кадровика взял полистать своё личное дело. Среди массы различных бумаг, анкет, аттестаций, представлений на должности и к очередным и досрочным званиям я увидел представление, написанное тем самым каллиграфическим почерком командира 10 бригады противолодочных кораблей капитана 1 ранга Владимира Владимировича Амбарцумяна на досрочное присвоение мне звания капитана 2 ранга. В тексте представления мне в глаза бросились такие фразы: "Опасен в мирное время, незаменим в военное. Достоин присвоения воинского звания капитан 2 ранга досрочно. Командир 10 БрПЛК 2ДиПЛК КолФл РС Северного флота капитан 1 ранга В.В. Амбарцумян".
P.S. Подушки, измазанные светло-серой краской, летуны на корабль вернули, чем невероятно изумили Владимира Брониславовича.
Светлой памяти нашего комбрига-10 капитана 1 ранга
В.В. Амбарцумяна посвящается.
16 августа 2024 года
д.Телези
