В сериале «ГДР», в самом начале, словно некое недоразумение, из разряда невозможного в принципе, но это лишь на первый взгляд. Поскольку этот штрих авторам фильма важно было оставить. Вскользь упомянули Александра Башлачёва, и даже процитировали текст песни «Время колокольчиков».
Башлачёва российские официальные режиссёры будто так робко достали, оборачиваясь в испуге, из запретного шкафа.
Могло ли такое цитирование персонажами современного фильма, который снимали явно не без оглядки на руководство страны, происходить как близкое к реальности?
Допускаю, поскольку тираж пластинки Башлачёва был гигантский. И в 1989, разумеется, я её купил. За 2 года до распада СССР о том, куда движется дело, к каким катастрофам, обычные люди вряд ли думали. Большую часть свободного времени я проводил в очередях за продуктами, поскольку дома был маленький брат, и надо было хлопотать. Плюс - библиотека, благо их было две, обе в том же самом доме, где мы жили, с разных сторон.
И музыка.
"Загремим, засвистим, защёлкаем!
Проберёт до костей, до кончиков.
Эй, братва! Чуете печёнками
Грозный смех русских колокольчиков?”
Возможно, где-то в недрах КГБ боролись две «башни», одна из которой условно представляла собой «русскую партию», и лоббисты этой партии не позволили проигнорировать Башлачёва. Подмахнули какую-нибудь бумажку. И его услышали.
Недавно где-то прозвучало: "я прочитал Достоевского и стал русским”. Чтение Достоевского кому-то помогло переосмыслить собственную идентичность. Помимо разных фрагментарных явлений, типа вскользь брошенных фраз моего отца на эту тему в раннем детстве, в вагоне поезда "Кишинёв-Москва”, следовавшему сквозь густые партизанские леса Черниговщины и Брянщины, мало что вокруг этому способствовало.
Пластинка Башлачёва, его тексты, в 1989 году пробудили русскую идентичность, наверняка не у одного меня.
В школе, помню, нас наряжали в национальные костюмы "15 республик”, и мне было поручено выучить четыре (Четыре!) строчки от имени представителя одной из них. В халате и какой-то странной шапке. Мероприятие я провалил, зачитав со сцены все четыре строчки с кусочка бумаги, непалёно так спрятанной в ладонь. Под всеобщий хохот, да. Как-то к концу школы все эти советские штампы уже никак не вдохновляли, на фоне событий на Кавказе, митингов "Народных Фронтов”, толп на площадях, которые во всём винили русских. Не стесняясь телекамер рвали одежду на тех, в ком они подозревали действующих сотрудников КГБ, били, обыскивали, искали удостоверения. Эти кадры попадали даже в девятичасовые выпуски новостей, на тогдашний Первый канал. С центральной площади Киева. Тогда же, по ходу, все кругом поняли, что теперь-то уж точно "многое стало можно”. И что зверства, массовые казни и пляски как-то приближают более светлую эпоху. Как?
Последние годы школы. Среди сверстников мы никогда не говорили о политике, но все догадывались, что старый мир катится под откос. Что старые авторитеты рухнули, а говорящие головы по ТВ в новостях не вызывали ничего кроме раздражения. Их беспомощность, их нелепость, несовременность. Многие помнят это чувство стыда за своих правителей. Завышенные ожидания и блуждающую речь Горбачёва, да и всех прочих.
Башлачёв, возможно сам того не ведая, а через поэтов с нами часто говорят неведомые силы, своим появлением задавал некий полюс. Эпицентр искренности. Звон "русских колокольчиков” - это голос "русской партии” среди ничего. Голос всех тех, кто был затравлен, убит и сгинул в застенках и лагерях, на полях сражений. Голос посреди кромешной пустоты. Он бросал вызов из рядов невидимых и забытых всеми героев крепости Осовец. Не было страшнее ужаса для советской партноменклатуры, чем реванш однажды истреблённой "русской партии”. Палачи и их потомки, обитатели занятых квартир своих жертв, ёжатся до сих пор. Когда ты отнимаешь чужую жизнь, глупо пытаться натягивать её на себя, как шкуру. Последствия этих нелепых поступков мы вынуждены наблюдать и по сей день.
Башлачёв, согласно текстов таких вещей как "Грибоедовский вальс”, "Подвиг разведчика” и "Абсолютный вахтёр” был ярким явлением русского сопротивления, антикоммунизма, напоминанием о концлагерях в Сибири и замученных в них.
С уходом эпохи Сталина ведь концептуально в жизни людей мало что изменилось. Уже в "позднем СССР” мой дядя в 19 лет попал под пытки в Дятьково, Брянской области. Ломали пальцы в дверном проеме, вырывали ногти. Чтобы взял на себя два убийства, которых не совершал. Он их взял. 15 лет "от звонка до звонка". Быстро умер, освободившись из мест лишения свободы, от рака лёгких.
Палачи рядом. Это не Сталин. Это может происходить буквально в двух кварталах от вас. И там будет не добрый "дядя Стёпа”. Как это изменить? При чём тут политическая система и Конституция?
С распадом СССР не стало меньше ни лицемерия в правящих кругах, ни пренебрежения положением русских везде, в том числе и в самой нынешней России. Как не увидели лучшей жизни и представители других народов. Не стало меньше и жертв. Возможно, их стало больше. И они не последние.
Временами мы пытаемся искать объяснения, искать виновных в жестокости своих соотечественников, лагерной и пыточной системе, которая и сегодня никуда не исчезла, как будто не исчез ни советский ГУЛАГ, ни всевозможные палачи. Сменились зачастую лишь вывески, политтехнологическое обрамление, добавился кое-где национальный колорит как повод для куража и плясок. А люди - как будто всё те же. Подлецы и святые. Палачи и жертвы.
У Башлачёва всё улеглось в пару строчек.
"Абсолютный Вахтер - ни Адольф, ни Иосиф,
Дюссельдорфский мясник да псковской живодёр.”
