Архангельская область в Арктической зоне РФ на сегодняшний день примечательна своей мифологизированной в новейшее время историей. «Уникальность» эта связана с созданием и распространением новейшей поморской идентичности с опорой на поморский исторический миф прежде всего в городах — в Архангельске, Северодвинске, Новодвинске и других местах области. «Уникальность», в частности, обусловлена длительностью становления поморского исторического мифа, который лишь с начала 1990-х годов начал решительно влиять на сферу региональной политики и культуры. А из региональной политики и региональной культуры поморский миф в последние десятилетия распространился посредством современных электронных СМИ и социальный сетей в сферу общероссийской культуры. Разберёмся с проблемой коротко, по порядку и издалека.
В середине ХVIII века первый российский историк и географ, ориентированный на петровскую модернизацию с европеизацией и практически осуществлявший их — В.Н. Татищев (1686-1750) -- создал в своих сочинениях целую череду мифов, включая основной: миф о географической принадлежности России к Европе, и, в том числе, один миф региональный и тоже географический — о «большом» Поморье от Вологды до Урала. Это «большое Поморье» в концепции В.Н. Татищева было территориальным преемником древней страны Биармия, в которую в раннее средневековье плавали норманны. По В.Н. Татищеву, Поморье — это хронологическое продолжение древней страны Биармия.
Но в своём мифе о стране «Поморье» Татищев ничего не написал о «поморах», населявших это «большое Поморье». О «поморах» В.Н. Татищев в середине ХVIII века ничего не знал, поскольку появились они по времени позднее.
Однако спустя столетие после публикации трудов Татищева, в 1863 году историк и филолог В.И. Ламанский к столетней годовщине в прямой связи с концепцией «большого Поморья» создал исторический миф о «поморе» М.В. Ломоносове, хотя, заметим, такого понятия как «помор» при жизни этого великого русского учёного просто не существовало. Ламанский взял это понятие из современной ему эпохи и наделил «поморством» М.В. Ломоносова -- якобы по месту его жительства в «большом Поморье».
В продолжение проблемы в конце ХIХ — начале ХХ века российские историки акад. С.Ф. Платонов (1866-1933) и проф. М.М. Богословский (1867-1929) внешне без какой-либо связи с текстами В.Н. Татищева и как бы самостоятельно повторили и развили исторический миф о «большом Поморье» ХVI — ХVII веков, поставив это пространство в центр своих исторических концепций.
Ситуация, заметим, весьма интересная для российской историографии. Ведь создатели фундаментальных обобщающих трудов по русской истории в Новое время в ХIХ веке — Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский -- ничего не писали в них о «большом Поморье», а ведь работали они с Платоновым и Богословским по одним и тем же историческим первоисточникам. Как так получилось?
Секрет этого историографического парадокса достаточно прост. С.Ф. Платонов и М.М. Богословский предложили читать встречающееся в первоисточниках ХVII века понятие «поморские города» одним словом: «Поморье». В первоисточниках — «поморские города», а в текстах у историков они именовались «Поморьем». Платонов и Богословский именно предложили «читать» -- впрочем, нигде этого специально не оговорив и не объяснив.
Вот какое примечательное в этом плане определение исторического пространства через весьма характерную запятую дал М.М. Богословский в своей монографии 1907 года: «„Поморскими городами”, Поморьем на административном языке XVI и ХVII веков назывались местности на севере Европейской России по берегам Белого моря, по Онежскому озеру и по рекам Онеге, Северной Двине, Мезени, Печоре и Каме с Вяткою. Весь этот обширный край принадлежал некогда Великому Новгороду».(1) С историографией получается вот так: просто Карамзин, Соловьёв и Ключевский не догадались прочесть упоминаемые ими в своих трудах в разделах по Смуте «поморские города» словом «Поморье» и тем более «не догадались» населить это «Поморье» ещё и «поморами».
Между тем, научная парадигма явления, определяемая через работу с историческими документами (источниками), позволяет однозначно утверждать, что «поморов» как цельного исторического явления на протяжении веков не существовало. Не было ни этноса, ни субэтноса, а сама идентичность «поморец» и «помор» происходила вполне от конкретного локального топонима.
Историческое, именуемое нами «малым», Поморье — это т.н. «Поморский берег» Белого моря от Онеги до Кеми или, по другим вариантам, даже и дальше, до Кандалакши, т.е. конкретный локальный район Западного Беломорья. Это Поморье впервые упоминается всего один-единственный раз в ХV веке в одном подлинном новгородском акте, датируемом «не позднее 1459 года»:
«Се купи Иване и его братья Денесья, Максиме Мѣнуеви дѣти у Фалелѣя из Валдоли, у Сави, у Сидора у Юрьевыхъ дѣтеи землю и воду на Поморьи по [мо]рьскимъ рикамъ и по лѣшимъ озерамъ, Олексиевъ участокъ Каръгольско[и]».(2)
Дальше это «малое Поморье» упоминается непрерывно в исторических документах ХVI, ХVII, ХVIII, ХIХ и начала ХХ века, т. е. на протяжении, по крайней мере, четырёх столетий и двух исторических эпох.
Местные описания Архангельской губернии второй половины ХIХ — начала ХХ века знают исключительно это «малое Поморье», Поморский берег и не знают «большого Поморья». В этом легко убедиться, если просмотреть местное периодическое научное издание «Известия Архангельского общества изучения Русского Севера», выходившее в Архангельске с 1909 по 1919 год.
В частности, с отсылкой к этому «Поморью» в Архангельском обществе изучения Русского Севера было создано Поморское отделение, которое размещалось в поселениях на Поморском берегу в Западном Беломорье — Суме, Кеми.
Источники ХVI века упоминают и населявших это «малое» Поморье «поморцев». «Поморцы» было идентичностью людей, населявших Поморье (Поморский берег). Существует множество исторических документов ХVI, ХVII веков, подтверждающих, что это была именно идентичность, т.е. сами жители этого Поморья называли себя «поморцами» и их называли так сторонние наблюдатели. Это была культурная группа с идентичностью по вполне конкретному топониму.
Идентичность в северном регионе России строилась в исторические времена по т.н. «городам», т.е. уездам. В этом отношении «поморцы» стояли в одном ряду с такими локальными идентичностями, как «двиняне», «онежане», «важане», «мезенцы», «пустозерцы» и т.д. Общая для региона идентичность появилась только после революции в ХХ веке.
«Малое» Поморье к концу ХVI века стало ядром вотчины Соловецкого монастыря, именовавшейся в источниках «поморскими волостями». Следовательно, «поморцы» были населением этих поморских волостей. Вотчина Соловецкого монастыря имела общегосударственное административное значение. Эта вотчина играла в Западном Беломорье функцию уезда.
С конца ХVIII века в обращение входит понятие «помор», которое сменяет в ХIХ веке прежнее понятие «поморец». В описаниях Архангельской губернии этого периода вплоть до 1914 года преобладала локализация «Поморья» на Поморском берегу в Западном Беломорье, населённом в своих приморских волостях «русскими поморами», которые считались локальным русским населением, живущим, в преобладающей своей части, морскими промыслами и меновой торговлей с Норвегией. Однако последнее занятие через льготу на торговлю с Норвегией привело с середины ХIХ века к распространению поморской идентичности на другие берега Белого моря — с Западного на Восточное Беломорье. И постепенно всё население берегов Белого моря стало именоваться «поморами». При этом «поморы» стало идентичностью этого населения. Процесс распространения поморской идентичности с Западного Беломорья на Восточное был завершён уже в советские времена, когда поморская идентичность стала неактуальной и выходить из местного употребления.
В 2014 году мы ввели в научный оборот собрание актов верховного государственного законодательства Российской империи о Поморском крае в Архангельской губернии и русских поморах.(3) Эти опубликованные документы доказывают, что такие понятия, как «Поморский край» и «русские поморы», не были в своей лексике просто красивыми оборотами речи. До революции 1917 года «Поморский край» в Архангельской губернии имел конкретную территорию, а «русские поморы» был вполне себе юридическим понятием, обозначавшим население этого Поморского края, наделённое льготным статусом. «Русские поморы» с первой половины ХIХ века до 1917 года были своеобразным региональным сословием. Действовавшее российское собрание законов имело главы о русский поморах и поморской торговле. Сначала льготный статус получили поморы Кемского уезда, потом он был распространен на прибрежное население Восточного Беломорья, которое таким способом получило юридический статус «русских поморов» и со временем через это обрело и поморскую идентичность. В ситуации с «поморской торговлей» мы наблюдаем первый случай социальной компенсации Российским государством в форме льгот и привилегий русскому населению приарктического региона северной экстремальности.
Документы верховного законодательства о «Поморском крае» и «русских поморах» опровергают, тот факт, что «поморы» по определению советских этнографов были явлением, связанным с этничностью — «этносом» или «субэтносом». Главный советский исследователь русских поморов Т.А. Бернштам (1935-2006) так никогда и не узнала о существовании российского государственного законодательства о русских поморах ХIХ века, поэтому ее субэтническая концепция поморов несостоятельна в своем основании, а утверждение Бернштам о том, что поморов сформировали в ХVI веке Мурманские промыслы, не подтверждается первоисточниками.(4) Между тем, подхваченное Л.Н. Гумилевым положение о «поморах» как русском «субэтносе» стало одним из базовых оснований современного поморского исторического мифа. Таким образом, «русские поморы» ХIХ века были реальным идентичностным явлением в Архангельской губернии. Население Поморского края было и носителем поморской идентичности, которая после 1917 года стала неактуальной из-за нового социального порядка. Однако в советское время этнографы обнаруживали поморскую идентичность как реликт у населения, проживающего именно на территориях у Белого моря точно там, где ранее до революции находился Поморский край Архангельской губернии.
Между тем, в ХХ веке после 1917 года в научной гуманитарной сфере, прежде всего в отечественной истории, дальнейшее распространение получила концепция «большого Поморья». В отношение истории Севера решающую роль в её утверждении сыграли, помимо упомянутых трудов акад. Платонова и проф. Богословского, ещё и выполненные по заказу Комитета Севера при РГО «Очерки по истории колонизации Севера» с участием все того же акад. С.Ф. Платонова и А.И. Андреева.(5) О «Поморье», как о существующем большом регионе, эти историки писали в этом труде уже относительно новгородского периода, начиная с ХII века, т.е когда этот регион в источниках на самом деле именовался либо «Заволочьем», либо «Двинской землей». Т.е. это уже был чисто литературный приём.
Если в своих трудах создатели концепции «большого Поморья» С.Ф. Платонов и М.М. Богословский лишь по одному разу использовали понятие «поморы» для определения его населения в ХVI и ХVII веках, то в советской историографии, в особенности, с 1950-х годов население «большого Поморья», начиная с повествования о ХII веке начинают называть «поморами».
«Большое» Поморье и населявшие его в прошлом «поморы» (или же без упоминаний «поморов») завоевало советскую историографию и было широко представлено в монографиях и научных статьях в период 1950-х, 1960-х, 1970-х годах вплоть со сегодняшних дней. Использование понятия «большого» Поморья в советской историографии определялось, скорее, личными вкусами и пристрастиями историков. Проследить тут какой-либо закономерности нельзя. Но здесь надо сделать одно существенное замечание.
Для своей работы современная историография модерна нуждается в общих понятиях для своих описаний, в частности, в случае «с Поморьем», создавая обширный регион, которого на практике в исторические времена не было. У российских (советских) историков, культурологов и прочих есть две возможные альтернативы для обозначения означенного пространства — это или «Русский Север», или «Поморье». Часто по текстам современных историков эти понятия присутствуют рядом, выступая, фактически, синонимами.
При этом отметим то важнейшее обстоятельство, что оба эти понятия -- и «Русский Север» и «большое Поморье», -- принятые для нужд историографии, были созданы «профессионалами» примерно в одно и то же время — на рубеже ХIХ и ХХ веков. При этом, заметим, оба эти понятия лишь частично опирались на материал исторических документов (источников). Это историографические штрихи для такого явления как создание и распространение «национальной культуры» — продукты «национализма» без отрицательного смысла этого явления.
Весьма иллюстративно в этом плане отношение советских фундаментальных энциклопедический изданий к проблеме. Понятие «большое Поморье» весьма быстро — с 1920-х годов было воспринято составителями Большой Советской Энциклопедии и включено в соответствующие статьи последовательно по времени во всех трёх изданиях БСЭ. Однако эти же издатели не признавали в БСЭ население «большого Поморья» «поморами». «Поморы» во всех трёх изданиях БСЭ трактовались как специфические по культуре жители берегов Белого моря. Таким образом, в монографиях и статьях советского периода историки населяли «большое Поморье» со времён средневековья (ХI-ХII веков) «поморами», но этих «поморов» в то же время издатели советской научно-справочной литературы не признавали. Такой вот парадокс осмысления историографического явления.
Только в постсоветский период, отметим, в Большой Российской энциклопедии (БРЭ) понятие «поморы» получило множественный смысл. По БРЭ, поморы в узком смысле — это жители прибрежных территорий Белого моря, но «в широком смысле поморы — всё коренное русское население Русского Севера».(6) Т.е. в современной БРЭ утверждается, что «поморы» населяют и Белоозеро, и Вологду, и Кострому, и Галич, и Вятку, и Пермь.
Таким образом, к началу ХХI века в российском культурном поле понятие «поморы» обрело множественное значение. Одни «поморы» — это историческое население «малого Поморья» (Поморского берега) и Поморского края Архангельской губернии. Эти поморы были носители поморской идентичности. Эти поморы существовали реально во времени и пространстве. Поэтому в отношение исторического прошлого назовём их «идентичностные поморы». Другие же «поморы» — это якобы население «большого Поморья» от Вологды до Урала. Эти «поморы» являются продуктом поздней историографии начала ХХ века. Это концептуальное явление, поэтому назовём их «историографическими поморами». Эти «поморы» связаны с современными концепциями современного осмысления пространства. Это поморы виртуальные. И парадоксом современной поморской идентичности в Архангельской области становится то, что она вышла из виртуала историографии, чтобы стать реальностью. Концептуальное осмысление породило идентичностное явление.
В массе современных публикаций по поморской проблеме, наводнивших интернет, «идентичностные поморы» и «историографические поморы» причудливо смешаны в текстах, создавая причудливый современный поморский исторический миф.
Однако здесь дальше надо пояснить и особо подчеркнуть, что современная новейшая поморская идентичность, получившая развитие с 1990-х годов, берёт своё происхождение от «историографических поморов», т.е. является культурным практическим развитием историографической концепции о «большом Поморье» С.Ф. Платонова и М.М. Богословского.
Перейдем теперь собственно к проблеме создания новейшей поморской идентичности. Со второй половины кризисных 1980-х годов под прямым влиянием историографической концепции «большого Поморья» вся Архангельская область из Архангельска была объявлена «Поморьем». Понятие из текстов перешло в географическую реальность. С начала 1990-х годов и по сию пору «Поморье» стало неофициальным названием Архангельской области. Соответственно, и Архангельск стали представлять, как некую интеллектуальную и культурную столицу обширного историко-культурного региона, именуемого «Поморьем», отделённого своей собственной особой этнической «поморской культурой» от остального «Русского Севера».
Архангельск — провинциальный, довольно запущенный внешне и грязный город стал возвышенно именоваться «Столицей Поморья».
Т.е. сугубо историографическое понятие «Поморье» стало вполне себе географической реальностью, правда, без определения конкретных границ. Ясно, где «Поморья» нет, но не ясно, где оно кончается. В понимании местных региональных идеологов Архангельская область — это центр «исторического Поморья». Под последним понимался не Поморский берег с Кемью, а обширный регион «Русского Севера», который будто бы вовсе и не «русский».
Одно ясно — возникший в момент распада СССР «поморский регионализм» со ссылкой на историю претендовал на «лидерство» над бóльшей территорией, чем собственно территория Архангельской области.
Региональная архангельская элита с начала 1990-х годов продвигает идею превращения Архангельска в экономическую и культурную столицу Европейского Севера России и объединения вокруг неё северных регионов. В результате поморская идея стала идеологией регионального общественно-политического движения, противопоставляющего себя федеральному центру под лозунгом создания «Поморской республики».
Региональные СМИ, региональное телевидение сыграли выдающуюся роль в распространении и популяризации у местного населения понятий «Поморье» и «поморы», определения «поморский». Постоянная культурная работа превратила «Поморье» в Архангельске (и не только) в само собой разумеющееся понятие.
Чтобы это пояснить, нужно, например, обратить внимание на первую фиксацию поморской идентичности в регионе по всероссийской переписи 2002 года. С участием бывшего министра национальностей и главного российского этнолога В.А. Тишкова из Москвы постановили учитывать поморов при переписи, как «национальность». В результате на Архангельскую область по переписи 2002 года «поморов» пришлось 95,8% от всех учтённых (6 295 человек).(7) При этом городской конгломерат Архангельска/Северодвинска дал ок. 4 тыс или две трети от всех «поморов» Архангельской области. При этом историческое ядро Поморья — Поморский берег известный своими «поморцами» с ХVI века на переписи 2002 года показал всего по Карелии «поморов» 13 человек — 0,2% от всех отмеченных переписью поморов. Причины такой диспропорции по поморской идентичности между Архангельском и Карелией очевидны: перепись 2002 года в значительной степени по Архангельской области учла новую поморскую идентичность. СМИ же в Республике Карелии перед переписью не занимались пропагандой поморской идентичности, как это делали до этого более десятилетия СМИ в Архангельске и его области.
Многим как на месте, так и в столицах стало казаться, что «Поморье» и «поморы» были в Архангельске всегда. Но старшее поколение уроженцев этого города, которые здесь учились и всю жизнь прожили, могут свидетельствовать о том, что о поморах как об этносе/субэтносе здесь никто раньше никогда не говорил и этнического деления на поморов и русских никогда не было. Поморами называли исключительно людей, живших на побережье Белого моря и занимавшихся морскими промыслами. И это побережье и считалось у местных уроженцев в 1970-е годы «историческим Поморьем».
Определение всей Архангельской области с конца 1980-х годов «Поморьем» имело следствием формирование связанной с ней новой поморской идентичности. Новая поморская идентичность должна была потеснить или даже преодолеть прежнюю советскую региональную идентичность «северяне», создаваемую с 1920-х годов.
Процесс создания новой поморской идентичности шёл через реидентификацию в создаваемых средствами культуры идентичностных группах — «воображаемых сообществах» (определение британского социолога Бенедикта Андерсона).
Реально же в регионе возникла не одна поморская идентичность, а целая россыпь их — целое «поле идентичностей». Систематизация новой поморской идентичности сложна. Новая поморская идентичность строилась с использованием прежнего этнонима «поморы» и исторической памяти, в том числе мифологизированной, но по своему содержанию — это уже были совершенно иные идентичности.
Новая поморская идентичность часто осознанно или неосознанно внедряется как местная региональная идентичность для русских, проживающих на Севере, или даже как некое «свойство души», морально-нравственная категория высшей формы русскости. Подобный региональный вариант русской «поморской идентичности» легко может переходить в новую, порвавшую с русскостью поморскую этническую идентичность. Процесс может иметь и обратное движение от этнической к региональной идентичности.
Итак, в Архангельске в 1990-е годы возникла не одна поморская идентичность, а целая группа идентичностей. В этом отношении наличествует понимание поморов и как особого финно-угорского этнического сообщества, и как отдельного восточнославянского этноса. Фиксируется и признание их отдельной местной субэтнической группой, и осознание поморства не как этнической, а как неявной локальной и региональной идентичности. Но что характерно, для всего спектра поморской идентичности — это совершенно новое для Архангельска и Русского Севера явление, лишь маскирующееся под древних поморов через созданный исторический миф. В этом отношении процесс внешне напоминает славянское «пробуждение» в регионе Центральной и Восточной Европы в первой половине ХIХ века и, особенно, его успешный «украинский проект».
Локальному топониму придают значение для более обширного территориально региона (Украина — Поморье). Потом на основании этого топонима создают новую идентичность с новым ее содержанием через отрицание предшествующей идентичности (малоросы — украинцы; северяне — поморы).
Т.н. «поморское возрождение» и «поморы» в Архангельске и Северодвинске, на самом деле, являются городскими группами в основе своей из среды местной малокультурной и невежественной интеллигенции, лишь неумело маскирующей себя под настоящих исторических поморов. Активисты городских «поморов» не связаны ни своей генеалогией, ни местом проживания своих предков с настоящими историческими русскими поморами ХIХ века.
Какой бы внешне и внутренне убогой она не была, но носителем «поморского регионализма» стала местная региональная элита, в основе своей в конце 1980-х и начале 1990-х партийно-номенклатурная.
Из движения же «неформалов» эпохи перестройки вышли практики движения из общественной организации Национального культурного центра «Поморское возрождение» (основан в 1992 году). Вот его исходный идеологический тезис: «Русский Север не знал крепостного права и в социальном, экономическом и культурном плане развивался по собственному, отличному от крепостной России пути». Поэтому движение «Поморское возрождение» направлено «на ликвидацию колониальной зависимости Архангельской области от центра», т.е. на "возвращение на присущий области особый исторический путь".
Собственно, «поморская идея» родилась в 1987 году в кружке студентов-медиков местного Архангельского мединститута. На первом этапе «поморского возрождения» важнейшую роль сыграла целенаправленная работа в Архангельске группы местной интеллигенции по созданию поморского исторического и культурного мифов. Но при всём производимом в Архангельске и Северодвинске в прежние времена поморском информационном шуме необходимо признать, что в случае с «поморами» мы имели дело с небольшим кругом лиц — активистами и идеологами движения. Это ядро по инерции и сейчас находит известную поддержку в городе и на местах у отдельных учителей, музейщиков, местных краеведов, работников культуры. Новая поморская идентичность станет преобладающей в результате мелкого роевого культурного труда, который создаст ей культурную гегемонию.
«Поморская тема» в региональных СМИ в 1990-е годы подготовила почву для того, чтобы перепись 2002 года показала наличие в Архангельске новой городской поморской идентичности.
Ссылаясь на данные этой переписи, региональные власти обратились к федеральному центру с требованием признать в качестве «коренного и малочисленного народа» «поморов», хотя в персональном плане весь актив движения не имел никакого отношения к историческим поморам ХIХ века. Между тем, в СМИ уже начали обсуждать проблему вычленения из территории Архангельской области отдельного автономного поморского национального округа. Не проговаривалось, но подразумевалось и готовилось повышение статуса области до «автономной республики».
Кроме того, в 2000-х годах в Архангельске «поморы» (а точнее — небольшая группа активистов) заявили о своих претензиях на территорию, ресурсы и культурный приоритет. Конструирование поморского этноса как особого псевдо финно-угорского сообщества преследовало как политические, так и экономические цели.
Главная из них была -- получение официального статуса коренного малочисленного народа и включение «поморов» в Перечень коренных малочисленных народов РФ.
Однако активисты «поморского возрождения» в Архангельске в ближайшей перспективе присматривали для себя статус «коренного народа» в «международных категориях права». Статус коренного народа не только позволяет получать определенные преференции со стороны федерального правительства, но и гарантирует финансовые поступления от компаний, ведущих хозяйственную деятельность на территории проживания такого народа.
Политико-экономический проект «поморы» в случае реализации мог бы принести его участникам и организаторам солидные дивиденды.
Целью поморских этнических конструкторов являлось занятие лидерских позиций в создаваемом ими самими под себя «коренном и малочисленном народе» для «руководства» и посредничества над финансовым потоком предполагаемых субсидий и квот населению «поморских» деревень.
Однако в поморском проекте, с нашей точки зрения, гораздо более опасным является всё-таки создание новой региональной идентичности, не имеющей границ.
Вернемся здесь к партийной номенклатуре. Среди неё главным идеологом создания в Архангельске новой поморской идентичности стал ректор Архангельского Государственного педагогического института (АГПИ) историк профессор Владимир Николаевич Булатов (1946-2007). С его подачи АГПИ был в роковом для России 1991 году переименован в «Поморский университет».
В цельном виде поморский исторический миф изложен в пятитомной монографии проф. В.Н. Булатова «Русский Север», вышедшей отдельными книгами в период 1997—2002 годов.(8)
Ключевые положения поморского исторического мифа были повторены Булатовым в 2005 году в «научной справке», подготовленной им для деятелей «поморского возрождения».(9)
Основные положения поморского национального исторического мифа сводятся к утверждению, что территория всего Русского Севера от Вологды до Урала в ХV–ХIХ веках называлась «Поморьем». Т.е. идеологическая схема В.Н. Булатова воспроизводила концепцию С.Ф. Платонова и М.М. Богословского о «большом Поморье». Насколько оно «большое»? Здесь, в частности, Булатов утверждал: «С ХVI столетия, до присоединение Поволжья и Сибири, оно [Поморье] занимало половину российского государства».(10) Делая подобные утверждения, «поморский профессор» из Архангельска при этом ни на какие исторические источники (документы) не ссылался. Подавалось это всё Булатовым как общеизвестный факт русской истории.
Это «Поморье было населено «этносом поморы» (собственный вклад проф. В.Н. Булатова в концепцию «большого Поморья»), которые были завоеваны «московитами» и потом ассимилированы русскими. Но несмотря на активные процессы ассимиляции, по Булатову, «поморы» якобы сохранили свое «национальное самосознание» до наших дней и начали свое «поморское возрождение». Признаком «национального самосознания» стала перепись 2002 года, выявившая поморскую национальность. Т.е. потенциально всё «коренное население» Русского Севера — это отличный от русских народ — «поморы», если только они «возродятся», т.е. обретут поморскую идентичность. Булатов утверждал: «Действительно, налицо были почти все признаки нации: общность территории с выходом к морю (Поморье); общность экономической жизни поморских уездов, волостей и городов; особые черты характера, психологического и духовного облика поморов; своеобразие северной культуры. Складывался северорусский язык, от которого нам остались в наследство местные говоры, диалекты и наречия, ставшие предметом тщательного изучения филологов, диалектологов и этнологов».(11)
Поморы, по Булатову, имеют собственный отличный от русских духовный мир: «Суровая северная природа и огромные территориальные пространства сформировали особые поморские черты национального характера, предопределили необычайный путь Русского Севера».(12)
Дальше у Булатова содержался набор исторических мифов, доказывающих национальные отличия поморов от «московитов». Перечислим эти основные мифы:
— миф об отсутствии крепостного права в Поморье, хотя преобладавшие в крае государственные крестьяне были точно так же прикреплены к земле, а крепостное право первоначально было всеобщим явлением для России;
— миф о «великих поморах»: святителе Стефане Пермском, преподобном Антонии Сийском, завоевателе Сибири Ермаке, братьях Строгановых, землепроходцах Семене Дежнёве и Ерофее Хабарове, ученом М. В. Ломоносове и скульпторе Ф. И. Шубине и т. д.;
— миф об освоении Сибири и Аляски поморами;
— миф об освоении поморами Арктики;
— миф об образованности поморов;
— миф об особой поморской семье и педагогике;
— миф о поморской этнической религии;
— миф о поморском языке.
В.Н. Булатов, помимо прочего, ввёл в научный оборот неизвестное дотоле понятие «протопоморы». Концепция «протопоморов», т. е. финно-угорского субстрата, лёгшего в основу якобы формирования в Средневековье поморского этноса, по смыслу близка к идеям эстонского археолога Прита Лиги и финского исследователя Кристиана Карпелана, утверждавших, что население территорий современного Русского Севера в Средневековье меняло свою этническую идентичность при отсутствии значительных миграций русского населения и физической смены местного финно-угорского населения.
Псевдоисторическая концепция Булатова, таким образом, основывается на особой интерпретации колонизационного процесса Русского Севера и специфическом толковании местных историко-географических и локальных понятий.
Дополнительным стимулирующим и решающим фактором для становления в Архангельске новой поморской идентичности стали внешние импульсы. По разделу сфер влияний в разваливаемом Советском Союзе «внешнее кураторство» от Запада над Архангельской, Мурманской областями и Ненецкой автономной областью досталось соседней Норвегии, которая в 1992 году для проведения политики «мягкой силы» в российских регионах создала Баренцев Евро-Арктический регион (БЕАР). Готовившие по заказу норвежского МИДа доказательства существования БЕАР в прошлом, норвежские историки в качестве трансрегиональных определили три темы, одной из которых и стали «поморы». На этом формальном основании норвежский БЕАР стал поддерживать грантами конкретные проекты с участием российской стороны, которые касались поморской темы или только содержали определение «поморские».
Отметим, что поморскую идентичность у себя в Северной Норвегии стали конструировать и сами норвежцы. Как метко заметил тогда о становлении новой поморской идентичности в Архангельске и норвежском Финнмарке норвежский профессор истории университета Тромсе Эйнар Ниеми: «Понятие это возникло из небытия по обе стороны границы. На побережье Белого моря появились поморский хор, поморский университет, поморские музеи и т. п. В северной Норвегии возникли поморские рестораны, поморские торговые компании, дни поморов».(13)
Руководители Баренцева региона в Норвегии не столько стремились придать ему функциональный экономический характер, сколько через культурную работу в российской его части добиться создания «идентичного региона» — области, где население имеет определенное внутрирегиональное самосознание, противостоящее как Москве, так и другим регионам России. При этом целенаправленное формирование транснациональной северной идентичности — т. н. northernness — нисколько не затрагивало самих скандинавов. Отсутствие реальной экономической интеграции в Баренцевом регионе подменила целенаправленная культурная работа.
Норвежский Баренц-регион дал культурно-политическую программу, на основании которой в российской части началось поощрение конструирования предыстории, способной создать новую идентичность как в пространстве, так и во времени. Конструируемые модели нового этнического поведения, по замыслу норвежских стратегов Баренц-региона, должны не только преодолеть сложившиеся за 70 лет Советской власти стереотипы поведения и идентификационные характеристики северных русских областей, но и стать основой для новой «северной идентичности». Целью культурной работы норвежцев из БЕАР стал именно Русский Север, занимающий особое место в формировании русского национального этнического самосознания. Именно этот регион в эпоху модерна со второй половины ХIХ века сыграл выдающуюся роль в формировании общерусских культурных символов.
Схема «Поморского возрождения» уже в направление с норвежским уклоном, если очистить её от шелухи, довольно проста:
1. Поморье — это часть исторической Фенноскандии. Т.е. территория Архангельской области принадлежит к тому же «региону», что и Финляндия, Швеция и Норвегия;
2. Поморы — не русские;
3. Поморы — это малочисленный коренной народ «Российского» Севера или иначе, как вариант, его «коренное население»;
4. У поморов много общего с норвежцами, таким же «коренным населением» Севера;
5. Поморам надо возрождать и крепить связи с норвежцами, которые существовали ранее в ХVIII–ХIХ веках. У поморов с норвежцами существуют доверительные отношения, основанные на взаимной симпатии.
Вершина поморской норвежской деятельности БЕАР в Архангельске пришлась на период 2007-2012 годов. С 1994 года при Поморском университете работал Поморско-норвежский центр. БЕАР имел в Архангельске свое региональное подразделение. В 2007 году в норвежском побратиме города Архангельска городе Вардё на пустом месте был создан Поморский музей, получивший свои экспонаты из музеев Архангельска.
В феврале 2011 года под наблюдением создателя БЕАР бывшего министра иностранных дел Норвегии Торвальда Столтенберга (отца нынешнего генсека НАТО Йенса Столтенберга) в Архангельске было подписано Поморское соглашение «о сотрудничестве в сохранении, изучении, популяризации и распространении исторического, культурного и духовного наследия поморов».
Летом того же года по протекции все того же Торвальда Столтенберга при САФУ был открыт Поморский институт коренных и малочисленных народов Севера с директором -- главным «поморским возрожденцем» в Архангельске Иваном Мосеевым во главе.
Тогда же в 2010 году норвежцы из Баренц-секретариата профинансировали издание в Архангельске «поморских сказок» — псевдофольклора Ивана Мосеева, исполненного на «поморском языке».(14) Норвежцы определили раздавать эти «поморские сказки» на «поморском языке» детям младших классов в школы Архангельска и Северодвинска. После выхода первого издания в тысячу экземпляров Торвальд Столтенберг стал планировать культурное мероприятие с массовым изданием этих самых «Поморских сказок» с тем, чтобы каждая семья в российском секторе Баренцева Евро-Арктического региона получила в подарок от БЕАР один экземпляр. Подобные наглые планы норвежцев и переполнили чашу терпения Москвы. Норвежское вмешательство в поморский вопрос было пресечено и в норвежских СМИ признали неадекватность ситуации с норвежской вовлеченностью в «поморский вопрос».[https://barentsobserver.com/ru/opinion/2012/11/pomorskoe-bratstvo-23-11]
В остальном новая поморская идентичность в Архангельске продолжает существовать и функционировать после 2012 года как бы по инерции, дожидаясь углубления кризиса российского государственности.
Автор: Дмитрий Леонидович Семушин, архангельский историк, кандидат исторических наук, специалист по исторической географии Русского Севера.
Литература:
(1) Богословский М. М. Земское самоуправление на Русском Севере в ХVII в. Т. 1. М., 1909. С. 1.
(2) Купчая Ивана Менуева сына с братьями у Фалалея из Валдолы, и у Савы и Сидора Юрьевых детей на Каргольский участок в Поморье и на реке Кеми // ГВНП. № 296. С. 294-295.
(3) Семушин Д. Л. «Поморская торговля» и «русские поморы» с точки зрения Российского законодательства ХIХ века // Русский сборник. Т. ХVI. М., 2014. С. 109-133.
(4) Бернштам Т. А. Поморы: формирование групп и система хозяйства. Л., 1978; Ее же. Русская народная культура Поморья в XIX — начале XX в. Л., 1983.
(5) Очерки по истории колонизации Севера. Вып. 1. Пг., 1922; Очерки по колонизации Севера и Сибири. Вып. 2. Пг., 1923.
(6) Большая Российская энциклопедия. В 35 томах. Пред. науч-ред. совета Ю. С. Осипов. М., 2004–2017. Статья «Поморы», автор: А. И. Терюков. [https://bigenc.ru/ethnology/text/3157665]
(7) Национальный состав, владение языками, гражданство. Итоги Всероссийской переписи населения 2002 г. В 14 томах. Том 4. Кн. 1. М., 2004. С. 14.
(8) Булатов В. Н. Русский Север. Кн. 1. Заволочье (IX–XVI вв.). Архангельск, 1997; Кн. 2. Встречь солнца (XV–XVII вв.). Там же, 1998; Кн. 3. Поморье (XVI — нач. XVIII в.). Там же, 1999; Кн. 5. Ворота в Арктику. Там же, 2001; Кн. 4. Свет полярной звезды (XVIII–XIX вв.). Там же, 2002.
Также смотри: Поморская энциклопедия. Т. 1. История Архангельского Севера. Гл. ред. В. Н. Булатов, сост. А. А. Куратов. Архангельск, 2001. С. 317.
Скандинавский аспект поморской проблемы см: Булатов В. Н., Шалев А. А. Баренцев Евро-Арктический регион и Архангельская область: международное сотрудничество: история и современность. Архангельск, 2001.
(9) Ученые о поморах // Мосеев И. И. Поморьска говоря. 2-е изд. Архангельск, 2006. С. 5-7.
(10) Булатов В. Н. Образование и наука Поморья // Высшее образование в России. 2004. № 6. С. 100.
(11) Его же. Поморье // Там же. С. 146-147.
(12) Там же. С. 145-147.
(13) Ниеми Э. Поморская торговля с точки зрения норвежцев // Народы и культуры Баренцева региона / Под ред. И. Бьерклунда, Я. Меллара. П. Реймерта. Тромсе, 1996. С. 26.
(14) Поморские сказки = Pomoreventyr. Гл. редактор Тур Робертсен. Архангельск, 2010. Почему это псевдо фольклор собственного Ивана Мосеева современного сочинения? Дело в том, что фольклор не может сохраниться в виде одной единственной версии. Если бы это был в действительности фольклор, то были бы обязательно записаны варианты этих сказок. Но варианты эти не известны, следовательно, это псевдо фольклор.
