Противостояние между светской властью и мусульманским духовенством в Ингушетии в 2015-2019 гг., казалось бы, осталось в прошлом. У региона вот уже более двух лет новый глава, ситуация на первый взгляд должна была бы нормализоваться. И по идее можно было бы выстроить более гармоничную линию взаимоотношений между новым руководством республики и мусульманской уммой, однако ситуация, по-видимому, далека от идеала. О том, что собой представляет собой сегодня исламская умма Ингушетии, какие в ней происходят процессы, в каком состоянии государственно-конфессиональные отношения в регионе с абсолютно большинством мусульманского населения, где юридически нет муфтията, но при этом есть муфтий, рассказала научный сотрудник Отдела Кавказа Института этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН, кандидат исторических наук Танзила Чабиева.
Танзила Саварбековна, что сегодня представляет собой исламская умма Ингушетии? Сколько мусульман проживает в регионе, сколько мечетей и исламских учебных заведений? Как происходил процесс организационного оформления мусульманской уммы в Ингушетии?
В Ингушетии в последние годы все смешалось в один очень запутанный и противоречивый клубок проблем и неразрешенных вопросов. В числе таковых является и вопрос конфессиональный, который характеризуется некоторыми волнами «стабильности-нестабильности» с начала 1990-х гг. и по настоящее время.
Мусульманская умма Ингушетии – это, прежде всего, весь ингушский этнос, который последние несколько лет находится в «стрессовом» состоянии из-за нестабильной социально-экономической, общественно-политической и межэтнической ситуации.
Однако религиозная идентичность весьма значительна в восприятии ингушей, а также она оказывает свое доминирующее влияние и на повседневность. Так, остается актуальной деятельность шариатского суда, религиозного образования, как в самой республике, так и за ее пределами, решение вопросов кровной мести, реабилитации участников военных конфликтов и т.д.
Также, в некоторой степени урегулированы взаимоотношения между салафитами и суфиями, по крайней мере – они сосуществуют в едином пространстве, что уже воспринимается как позитивная динамика.
Касательно учебных заведений, в республике функционируют Ингушский исламский университет им. Хаматхана-Хаджи Барзиева, Исламский институт г. Сунжа, Ингушский исламский колледж г. Малгобека и Сунженский исламский колледж, а также медресе при мечетях, где обучают детей знаниям арабского языка и письменности.
Число мечетей гораздо значительнее официальных данных, некоторые из их числа просто не попали еще под реестр. Рост числа мечетей тесно связан с благотворительностью и спонсорским участием. Единственное, что вызывает беспокойство мусульман республики – это вопрос строительства Центральной мечети в столице Ингушетии – Магасе, получившей название «Сердце Кавказа» вместимостью в 8,5 тыс. человек. Ранее в 2018 году на территории строительства данного объекта проведены были проверки МВД Ингушетии, где инициаторами выступили представители религиозной организации. Как видим, коррупция коснулась и самого святого.
Обычно, когда изучают ислам в том или ином регионе, исследователи всегда отмечают деление мусульман на разные религиозные течения. Для постсоветского пространства характерно разделение мусульман на традиционалистов (к ним обычно относят суфиев, причем разных братств), салафитов и другие группы. Как обстоит ситуация в Ингушетии?
В Ингушетии функционирует специфическая форма традиционного ислама, которая имеет свою четкую и достаточно сложную структуру. В рамках суфийского направления в ингушском обществе сложились особые религиозные братства, некоторые из них характеризуются открытостью, другие – локальной особенностью своего существования.
Вирдовые (суфийские) братства накладываются на другую социальную структуру ингушей – тейп (род). Тейпово-вирдовая структура – одна из форм местной идентичности, но она, тем не менее, уступает весьма серьезно этнической идентичности.
Что касается иных религиозных течений, то пик их активности пришелся на 1990-е и начало 2000-х гг. Основным направлением достаточно радикального, в соотношении с местным традиционным суфизмом, явился салафизм. Непринятие им ритуальных и обрядовых практик в ингушском суфизме, а также некоторых постулатов в отношении статуса шейхов, к которым у ингушей особое отношение в контексте их роли адептов братств, привело к высокому уровню конфликтогенности, а в последствии были нередкими и конфликты «отцов и детей», что несколько казалось невозможным ранее, с учетом традиционных отношений между старшим поколением и младшим.
В настоящее время в Ингушетии наблюдается некоторое «спокойствие» во взаимоотношениях между салафитами и суфиями, а если очаги конфликтов и возникают, то они решаются несколько традиционным образом. Также, хочу подчеркнуть, что если поначалу салафиты были весьма радикальны, то сейчас их можно отнести к умеренному направлению местного салафитского ислама. В целом, традиционная культура во внутриконфессиональном конфликте «выиграла», некоторые ингушские традиции не вписывались в новые понятия и трактовки салафитов. Но есть один немаловажный момент, который может внести некоторые коррективы в местную культуру, - речь идет об арабизации региона и привитие ему черт, несвойственных местной традиции. И здесь важно не путать «исламское» и «арабское».
Ингушетия, наверное, стала единственным российским регионом, где в XXI веке произошел открытый конфликт между светской и духовной властью, что невозможно помыслить в любом другом регионе страны. Вы не могли бы объяснить его причины, описать ход и итог?
Да, пожалуй, это действительно один из уникальных случаев нашего времени, когда четко очерченные условия сосуществования религии и светскости вдруг неожиданно приобретают конфликтный характер.
Дело в том, что на начальном этапе взаимодействия между Духовным центром мусульман Республики Ингушетии (именно так назывался муфтият в Ингушетии) и руководством республики складывался вполне позитивный диалог. Глава региона неоднократно в тандеме с муфтием участвовал в различных мероприятиях, подчеркивая свое уважение. Так было до тех пор, пока не стали обнаружены подводные камни в виде коррупционных махинаций вокруг строительства Центральной мечети Магаса, и когда власти и духовенство стали переводить стрелки друг на друга в попытке найти крайнего.
Критика муфтием Ингушетии Исой Хамхоевым деятельности прежнего главы Юнус-бека Евкурова (занимал этот пост в 2008-2019 гг.) в 2015-2019 гг. привела к тому, что последний стал организовывать специальные проверки деятельности Духовного центра мусульман Республики Ингушетии, провоцируя ситуацию, где в конечном результате была предпринята попытка ликвидировать сам муфтият. Попытка эта при Евкурове не удалась, поскольку сторонников Хамхоева оказалось больше, нежели сторонников главы Ингушетии. Чтобы сократить влияние духовенства при муфтии, Евкуров в 2016 году передает функции муфтията Управлению по делам религии при главе РИ, который был распущен в августе 2019 года, когда Евкуров ушел в отставку (26 июня 2019 года), а новым руководителем региона становится Махмуд-Али Калиматов, ранее занимавший пост прокурора Ингушетии. Правда, намерение Евкурова ликвидировать муфтият воплотилось уже после его отставки.
Также имел место быть инцидент, когда муфтий Хамхоев отправился в соседнюю Чечню, где стал просить поддержки у чеченского руководства в своем противостоянии с Евкуровым, что невозможно представить ни в одном другом регионе страны. Это фактически привело к еще большей эскалации конфликта Евкурова-Хамхоева.
27 мая 2018 года при инициативе Хамхоева муфтият принял решение отречь главу региона от мусульманской общины.
Собственно говоря, кризис указанного периода распространяется и на ситуацию с муфтиятом в наши дни.
Можно ли говорить, что чечено-ингушский территориальный конфликт вокруг Сунженского района Ингушетии, который наблюдала вся страна в 2018 году, уже в прошлом? Понятно, что в сознании широких слоев ингушского населения осталась обида, но вроде как вся ответственность легла на прежнего Главу Ингушетии Юнус-бека Евкурова, его преемник к этому не причастен.
Чечено-ингушский конфликт не только не утратил свою актуальность, но и вовсе приобрел новые волны конфликтогенности в регионе. К тому же, общественность болезненно воспринимает судебные процессы над активистами, участвовавшими в митинговом движении и выступавшими категорически против отторжения земель и замалчивания территориальных споров ингушскими властями.
О результатах политики нового главы Махмуда-Али Калиматова свидетельствуют те рейтинги, в которые он зачастую попадает в качестве руководителя региона. Показатели весьма низкие, так же, как остаются незначительными всякие попытки взаимодействия и диалога между властью и обществом.
Анализ медийного пространства свидетельствует о том, что глава региона игнорирует всяческие попытки общественности привлечь его внимание к наиболее серьезным вопросам республики. Продолжает сохраняться все еще активна коррупционная составляющая, кадровая политика не вызывает доверия у общественности, к примеру, председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко указала в недавней встрече с Калиматовым о многочисленных обращениях населения в вопросах социальных выплат, на что конкретного ответа не получила, но взяла обязательства проконтролировать этот вопрос в ближайшее время.
Что касается бывшего главы республики Евкурова (с 8 июля 2019 года назначен заместителем министра обороны России. – прим.), то ингуши, будучи носителями сильной исторической памяти, все еще помнят о его роли в конфликте, о им нерешенных вопросах, а также винят в том, что при его непосредственном участии общественные деятели оказались на скамье подсудимых.
Как сейчас с приходом на пост главы Республики Ингушетия Махмуда-Али Калиматова в 2019 году выстраиваются отношения между светской властью и мусульманской уммой региона? В период нахождения во главе Ингушетии Юнус-бека Евкурова у муфтия Исы Хамхоева был персональный конфликт и открытое противостояние, то как сейчас Хамхоев и поддерживающее его духовенство выстраивает отношения с Калиматовым?
Я бы отметила одну важную характеристику в целом, свойственную новой администрации Калиматова – это некоторое отрешенное отношение ко всему происходящему в регионе, сознательная индифферентность, «отмалчивание» наиболее актуальных вопросов, тем более, когда на эти вопросы общество просит дать хоть какую-то внятную позицию. Как пишут в медийном пространстве «складывается впечатление, что главы в регионе нет, а народ сам по себе».
Светская власть и религия в Ингушетии сегодня игнорируют друг друга, как будто не замечают друг друга, Калиматов не вмешивается в религиозную сферу, однако и не препятствует тому, что происходит в правовом поле с деятельностью муфтията.
Фактически, муфтият «подвели под статью» именно при Калиматове (16 сентября 2019 года Верховный суд Ингушетии постановил ликвидировать Духовный центр мусульман РИ, и он был исключен из Единого госреестра юридических лиц), но без его включенности в этот вопрос. Хамхоеву назначались неоднократно штрафы, которые он не выплачивал, пытаясь в судебном порядке отстоять свою правоту, а в регионе жители убеждены, что преследования и гонения на муфтия вызваны его политической (гражданской) позицией. В некотором отношении вопросы ликвидации муфтията – это сфера компетентности уже не региональных властей, а федерального центра.
В 2019 году был официально ликвидирован Духовный центр мусульман Республики Ингушетия как юрлицо, однако по факту муфтият Ингушетии продолжает функционировать. Более того, Иса Хамхоев 10 августа 2020 года после смерти муфтия Абдурахмана Мартазанова от коронавируса переизбрался на пост муфтия Ингушетии. При этом юридически муфтията не существует. Это как такое может быть?
Да, ингушский муфтият в 2019 году был официально ликвидирован, однако его деятельность сохраняется и в настоящее время, и вызвано это рядом причин.
Во-первых, нет четкой позиции республиканских властей в отношении сложившейся ситуации с муфтиятом в регионе: его как бы нет, но он по факту существует. И местные власти сейчас стараются не затрагивать этот непонятный статус-кво.
Во-вторых, в республике с такой высокой долей исповедующих ислам (98% населения Ингушетии мусульмане) не может не функционировать централизованная религиозная организация, которая отвечает многочисленным нуждам местного общества и регулирует религиозную жизнь социума.
В-третьих, поскольку нет альтернативной организации подобной направленности, то де-факто муфтий и руководимое им учреждение выполняет ту же функцию, независимо от того, юридически оно зарегистрировано или нет.
Также не забываем о том, что во многом ингуши подвержены гораздо более серьезному влиянию обычного права – адата, и религиозного – шариата. В некоторых случаях это выглядит как дуумвират. Гражданское право в системе юридических отношений не является востребованным в той мере, что обычное или религиозное. В правовой культуре населения Ингушетии все исследователи отмечают сильную роль играют обычаев и религиозных норм. Следовательно, какие бы меры не предпринимали светские власти, номинально и юридически муфтият может быть в числе ликвидированных организаций, однако фактически в регионе будет и муфтий, и совет алимов, и шариатский суд, которые признаются обществом. Очевидно, что подобную ситуацию, которую трудно представить в каком-нибудь другом регионе России, нужно исправлять: в Ингушетии должна быть мусульманская централизованная религиозная организация, функционирующая в правовом поле России. Это ведь нужно и региональным светским властям, и мусульманскому духовенству.
Можно утверждать, что Ису Хамхоева поддерживает всё мусульманское духовенство Ингушетии и воспринимает как своего муфтия? Ведь на выборах муфтия Ингушетии 10 августа 2020 года его поддержали всего 32 имама, а за первого заместителя муфтия Магомеда Хаштырова проголосовал 21 имам. Здесь вопрос о легитимности.
На мой взгляд, уже устоявшаяся роль Хамхоева оказалась в этом отношении доминирующей. Прежде всего, его фигура тесно связана с борьбой муфтията за право своего существования в период его персонального конфликта с предыдущим главой региона Евкуровым. Также за Хамхоевым стоят представители его рода (коих немало), а такой вид поддержки играет весьма значимую роль в ингушском социуме. Ну и конечно, следует отметить, что его позиция по территориальному соглашению между Ингушетией и Чечней, и последующий достаточно серьезный конфликт с чеченской стороной, когда глава чеченского парламента Магомед Даудовв сопровождении охраны приехал к муфтию разобраться в его высказываниях, также сыграли в его пользу и способствовали его переизбранию на должность муфтия.
В Интернете публичная деятельность Хамхоева освещается виртуальным сообществом «Имамы-алимы Ингушетии». Можно считать, что это своеобразная попытка заменить им ликвидированный Духовный центр мусульман Ингушетии?
На мой взгляд, это попытка остаться в поле медийного пространства, демонстрируя свою активную деятельность и включенность в этноконфессиональную жизнь региона. Но проблема такова, что деятельность муфтията в последние годы сводится к тому, что не решаются проблемы взаимоотношений исламской уммы и светской власти, и такой длительный период борьбы вызвал серьезный раскол и внутри данной структуры. Практически, чтобы не оказаться в серьезной оппозиции к другим религиозным деятелям и преодолеть конфликт между светской властью и муфтиятом, Хамхоеву 17 июля 2019 года пришлось покинуть этот пост, чтобы не создавалось ощущение у светских властей, что он в противостоянии с ушедшим в отставку Евкуровым вышел победителем: муфтием тогда был избран его заместитель Абдурахман Мартазанов. Однако тот факт, что сегодня Хамхоев вновь занимает позицию руководителя духовного органа мусульман Ингушетии, свидетельствует тому, что его позиции остается в данной структуре, я подчеркиваю, именно в данной структуре, - весьма серьезными.
В каком положении сейчас находятся салафитские имамы Ингушетии? Речь идет в первую очередь об Исе Цечоеве и Хамзата Чумакова. Ведь после ликвидации Духовного центра мусульман Ингушетии их мечети находятся фактически в самостоятельном положении. Можно сказать, что прежний открытый конфликт между салафитскими имамами и муфтием Исой Хамхоевым, который был в середине 2010-х годов, сошел на нет?
Как и любой внутриконфессиональный конфликт, претерпевший серьезные столкновения интересов, противостояние суфиев и салафитов в Ингушетии не могло иметь долгосрочную перспективу. Более того, сам салафитский ислам в регионе претерпел генезис, пройдя через этапы своего консервативного начала в этап вполне умеренного функционирования и сосуществования с местным суфийским. Что же касается деятельности конкретных общин, то рейтинг Чумакова резко упал в период событий 2018-2019 гг., когда его реакция в отношении территориального соглашения между руководством Ингушетии и Чечни оказалась не той, которую ожидали ингушские салафиты: Чумаков осудил митинги. Для Чумакова выгоднее было не высказываться на эту тему, а тут он взял и осудил акции протеста. Его сторонники из числа молодежи, солидарные с теми, кто выходил на митинги против передачи Чечне части территории Сунженского района Ингушетии, ожидали иную реакцию со стороны своего шейха-наставника, но не получив ее, разочаровались в Чумакове. Также было много различных слухов в обществе, которые явно «не подкидывали» баллов личности Чумакова.
Что касается Цечоева, то его позиция была более или менее понятна: конкретно он боялся эскалации конфликта и возможных последствий для салафитской молодежи, принимавшей участие в митингах.
Между Цечоевым и Хамхоевым серьезных столкновений не наблюдается, однако противостояние Хамхоева и Чумакова летом 2015 года требовало вмешательство властей. В настоящее время публично между собой они не конфликтуют.
В 2020 году экс-начальник Управления по делам религий Администрации Главы Республики Ингушетия Ахмед Сагов создал и возглавил представительство ЦДУМ на Северном Кавказе, а сейчас себя позиционирует как председатель ДУМ Республики Ингушетия (заметьте – Духовного управления мусульман Республики Ингушетия, а не Духовного центра мусульман Республики Ингушетия). Муфтием он себя, правда, не именует, но его везде по факту в качестве такового приглашают на различные мероприятия Координационного центра мусульман Северного Кавказа. Т.е. муфтия Ингушетии Ису Хамхоева в КЦМСК не воспринимают как главу мусульман своей республики, таковым признают Сагова. При этом ДУМ Республики Ингушетия как юрлицо не создано. Не могли бы Вы объяснить эту ситуацию? Как к Сагову относится администрация Калиматова?
Личность Сагова является весьма противоречивой и оценка действий данного человека в регионе однозначно непопулярная. Самопровозглашение себя в качестве лидера духовенства и последующая политика действий Сагова приводит к очень острым полемикам в социальных сетях. Когда читаешь ингушские паблики в соцсетях, то при употреблении понятия «лжемуфтий» подразумевают конкретно данного человека. Его нейтральная позиция в отношении территориального конфликта (непонятно, на чьей он стороне был в тот период), его систематические поездки в Чечню, якобы представляя интересы ингушского народа, непонятные диалоги с местной властью – все это вкупе вызывает негативную оценку ингушской общественности. Потом ДУМ Республики Ингушетия, председателем которого себя именует Сагов, во-первых, вообще не зарегистрировано как юрлицо, т.е. он тоже не существует в российском правовом поле, а, во-вторых, непонятно, кто из ингушских имамов входит в это самое ДУМ Ингушетии, кого Сагов, кроме себя самого, в нем представляет. Относительно Калиматова, все весьма стабильно: стабильно игнорируемая реакция на все общественно-политические и иные процессы в республике, в том числе и в исламской среде.
Кстати, по поводу расширения сферы влияния «татарских» муфтиятов на Северном Кавказе. Если Ахмед Сагов создал и возглавил представительство ЦДУМ на Северном Кавказе, что, кстати, не вызвало какого-то возмущения (во многом потому, что председатель ЦДУМ Талгат Таджутдин не влезал во внутренние дела мусульман Северного Кавказа, да и статус представительства юридически не оформлен), то вот экспансия ДУМ РФ во главе с Равилем Гайнутдином в регионы Северного Кавказа воспринимается крайне болезненно муфтиями КЦМСК. Мы это видим и по Дагестану, и по Краснодарскому краю. Нет ли аналогичных попыток у ДУМ РФ «зайти» в Ингушетию, учитывая, что сейчас не существует юридически зарегистрированного муфтията в Ингушетии?
На мой взгляд, пока сам факт существования муфтията носит весьма специфический характер (юридически его нет, а по факту он функционирует), какие-то поползновения со стороны ДУМ РФ здесь неактуальны. Более того, я уверена в том, что с учетом нестабильной общественно-политической, этноконфессиональной и межэтнической ситуации в регионе, интересы ДУМ РФ в отношении Ингушетии не будут иметь ощутимого успеха.
А единичные инициативы, подобные тем, что исходят от Сагова, могут лишь провоцировать новую волну конфликта во внутриконфессиональной борьбе за власть и лидерство: да, его приглашают на мероприятия Координационного центра мусульман Северного Кавказа как представителя Ингушетии, но внутри своей республики муфтием считают по-прежнему Хамхоева. Двоевластие в исламской умме Ингушетии лишь создает проблему и порождает вопросы.
Также хотелось бы отметить, что в ингушском социуме однозначно отсутствует консолидация, и тем самым, управлять регионом, оказывать на него определенное влияние, формировать условия, при которых возможно отторжение земель, либо конфликты межэтнического или внутриэтнического характера, становится возможным.
В этих условиях религиозный фактор мог бы сыграть свою ключевую роль, однако до тех пор, пока муфтий борется за власть и право быть руководителем духовной организации, председатель виртуального ДУМ Ингушетии устраивает политические и иные игры на стороне, республиканская власть живет своей собственной жизнью, далекой от проблем общества, а само ингушское общество не имеет четко выстроенной национальной идеи, судьба этноса в очень хрупком состоянии, а перспективы даже не обнадеживают.
Справка:
Чабиева Танзила Саварбековна (род. в 1986 г.) - научный сотрудник Отдела Кавказа Института этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН, доцент кафедры социологии и рекламных коммуникаций Российского государственного университета им.А.Н. Косыгина, кандидат исторических наук.
