Дистанционное электронное голосование в России — нужно ли это?

В этом году исполняется 9 лет с того момента, как я выступил технологическим аудитором в онлайн-голосовании в Координационный Совет оппозиции. Подробнее об этом можно прочесть здесь и здесь. 

В сухом остатке мы имеем примерно 7,58 % от общего числа избирателей, с первого раза заявивших о своём желании воспользоваться новой системой, и 6,89 % — фактически воспользовавшихся возможностью дистанционного электронного голосования.

Если сравнивать эти цифры с числом реально участвовавших в выборах избирателей — они окажутся ещё радикальнее.

Фактически выраженная позиция примерно 7 % избирателей, которые имели возможность её высказать на федеральных выборах, показывает востребованность системы.

Для голосования по одномандатникам подсчёт технически более сложен, я опубликую цифры позднее, но не жду, что они будут принципиально отличаться.

В части этих регионов проходили выборы в местные законодательные собрания. Приведу цифры и по ним.

Региональные выборы менее важны для избирателя, пользующегося ДЭГ, чем федеральные — но всё же демонстрируют, что ДЭГ сходу воспользовались слишком много активных участников избирательного процесса, чтобы игнорировать их позицию.

Техническая готовность и зрелость систем ДЭГ

Второй часто используемый аргумент в обсуждении систем ДЭГ состоит в том, что они мол «незрелы», «технически не готовы» и поэтому их следует сначала «отладить» и «протестировать», а уже потом практически применять. Несерьёзность этих утверждений вполне очевидна. У России нет никакой отдельной тестовой площадки размером с неё саму для масштабной отладки таких систем и никаких посторонних подопытных.

Компьютерные системы такого масштаба (те же самые Госуслуги) всегда, после определённых внутренних тестов разработчиков, внедряются вживую. Обычно выделяются какие-то опытные экспериментальные зоны, на них всё апробируется, а затем уже развёртывается по всей стране. В случае ДЭГ всё идёт ровно по этому же сценарию — сначала 1-2 региона, на последних думских выборах — уже 7. Если опыт будет признан успешным — следует ждать его дальнейшего расширения.

Попытки отвергнуть такой порядок внедрения ДЭГ и требовать какого-то иного развития проекта следует расценивать просто как поиск риторических предлогов, чтобы дистанционное голосование не внедрять. Мотивы тех, кто это делает, вполне понятны, но, как я считаю, обоснования таких требований должны опираться на реальные цели, а не вести участников дискуссии куда-то в сторону. Иной подход является лицемерием.

Практическая ненужность ДЭГ, как излишне облегчающего процесс голосования избирателей

Ряд комментаторов, включая непосредственных участников российского политического процесса, высказал аргумент о том, что избиратель должен в чём-то напрягаться, принимая участие в политическом процессе, например, совершить некое волевое усилие и дотащить своё тело до избирательного участка ногами. Иначе, мол, слишком легко, безответственно и вообще нещитово.

Несмотря на то, что определённый теоретический, с точки зрения теории государства и права, смысл в этих утверждениях есть, на практике я склонен оценить их как избыточно вальяжные. Особенно зажигательно они воспринимаются в исполнении жителей сверхконцентрированных Москвы и Питера и в отношении жителей сельской местности.

Последним, зачастую, для участия в голосовании нужно пройти не в соседний двор к ближайшей школе, а скататься куда-то на десяток-другой километров, а то и дальше.

Подозреваю, что многие пропагандисты «напряжения» не были бы готовы поступиться собственным комфортом, если бы российским властям пришло в голову реализовать принцип равного удаления избирательных участков от всех избирателей и искусственно перенести избирательные участки в крупных городах на среднероссийское расстояние до избирателя.

Однако власти делают прямо противоположное, уравнивая жителей больших и малых поселений в легкости доступа к выборному процессу.

Кроме того, раз уж очень многие оппозиционеры исходят из того, что государственная власть — это скорее обслуживающий персонал для населения, чем его властители — им следовало бы согласиться с тем, что доступ к получению «политических услуг» оказывается столь же облегчён, как доступ к получению, например, банковских.

Подводя итог под этой частью обсуждения, я также хотел бы обратить внимание на различие между публичной риторикой и фактическими целями оппонентов ДЭГ.

Ни для кого не секрет, что уже длительное время известная часть оппозиции находится под действием идеи «делигитимации» выборов путём организации бойкотов, борьбы за снижение явки, порчи бюллетеней и прочих подобных милых тактических приёмов.

Эффективность этой стратегии сомнительна, хотя её жертвой и пал ныне не существующий в бюллетенях кандидат «Против всех».

Разумеется, политический менеджмент Кремля сейчас заинтересован прямо в противоположном. «Партия власти», регулярно побеждая на выборах, оказывается реальным интересантом широкого вовлечения избирателей в политический процесс хотя бы путём их привлечения к голосованию.

При этом электоральная аудитория оппозиции в среднем более «заряжена» и «упёрта» и более склонна терпеть «маленькие лишения» типа похода на избирательный участок, чем те, кого политическая ситуация в среднем устраивает достаточно, чтобы не протестовать открыто и не делать ничего активного для её изменения.

Игра оппозиции, соответственно, строится на том, чтобы бороться за некоторое затруднение доступа избирателей к выборам, рассчитывая, что за счёт этого на них большую долю голосов получит протестное меньшинство. Игра властей — за то, чтобы облегчать доступ избирателей к выборам, рассчитывая на максимальное вовлечение в них большинства.

Мои личные политические симпатии в этом противостоянии, конечно, находятся на стороне вторых, так как я — сторонник демократии, и считаю, что политические решения, пусть кому-то и кажущиеся неоптимальными, должны приниматься по воле тех, кого больше, а не тех, кто громче орёт. Кроме того, чем больше избирателей участвует в выборах, тем выше вероятность, что массовое голосование тех, кто реально недоволен ситуацией в стране, будет воспринято её руководством как практический сигнал для изменения образа своих действий.

Сложность и необозримость систем ДЭГ как «нарушение прав граждан»

Аргумент про то, что системы ДЭГ слишком сложны, непонятны избирателям и по этой причине нарушают их права, звучал от нескольких заинтересованных в анализе ситуации участников выборного процесса. К сожалению, на вопрос о том, просты ли и обозримы обычные выборные процедуры, я убедительного ответа не получил.

Обратившись к нормативной базе, обнаруживаем Федеральный закон «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» № 67-ФЗ, включающий в себя 84 действующие статьи и 12 приложений, а также, например, Избирательный кодекс города Москвы с 90 действующими статьями и 1 приложением. Глядя на это, а также на практику работы избирательных комиссий, на регулярные тренинги наблюдателей, много лет проводившиеся Движением «Голос» и сопровождавшиеся постоянно переделываемыми, вслед за избирательным законодательством, достаточно объёмными методичками, я бы не назвал традиционные, оффлайновые процедуры «простыми» и «легко обозримыми». Напротив, следует прямо сказать, что наблюдение за выборами на местах требует не вполне тривиальной квалификации, которая явно превышает уровень подготовки рядового избирателя.

Более того, при более чем 95 тыс. избирательных участков, трехдневном голосовании и фактическом 14-часовом «рабочем дне», даже если брать в расчёт только пять основных (парламентских, по итогам прошедших выборов) партий —для полного покрытия всех участков требуется порядка 1,5 млн. подготовленных наблюдателей, по три сменяющих друг друга наблюдателя от каждой партии. С учётом одномандатников и малых партий, общее требуемое число рядовых наблюдателей на общероссийских выборах можно оценить примерно в 2 миллиона человек. Всю эту армию необходимо набрать, обучить и сопровождать.

С этой точки зрения вопрос о сравнительной простоте и обозримости оффлайн- и онлайн- подходов достаточно спорный. Да, криптографические процедуры, сопровождающие онлайн-голосование, нетривиальны и требуют некоторых специальных знаний. Однако можно достаточно уверенно сказать, что эти знания могут быть быстро освоены любым компетентным IT-разработчиком, способным прочесть техническую документацию. Эти процедуры в основном опираются на открытые публикации, преимущественно западных авторов. Не приходится ожидать там наличия какой-то специальной «секретной математики», впрямую скрывающей механизмы подделки результатов голосования. Если эти механизмы есть — эксперту следует искать их в деталях реализации и внедрения, а они вполне доступны для понимания среднего IT-специалиста.

При этом для наблюдения за проведением ДЭГ, в силу централизации его систем, достаточно буквально нескольких человек от каждой заинтересованной политической силы, для анализа результатов —10-20 человек «мозгового центра» от крупных партий и 1-2 человек от независимых кандидатов или партий, участвующих в выборах в небольшом количестве регионов.

Таким образом, аргумент о сложности систем ДЭГ как о принципиальном препятствии, делающем их внедрение «незаконным» — сомнителен.

С вопросом об обозримости, то есть доступной наблюдателю возможности проверить корректность работы системы Дистанционного Электронного Голосования, всё сложнее.

Тут ситуация не настолько тривиальна, как могло бы показаться, и обсуждению этого вопроса будет посвящена следующая моя статья. В качестве спойлера отмечу следующие высказанные в ней позиции:

• Обозримость процедуры Дистанционного Электронного Голосования нужно сравнивать с обозримостью процедуры обычного голосования, а не выводить её абстрактно
• Обозримость оффлайн-голосования проблемна в силу его масштаба и использования ГАС Выборы как источника для формирования списков избирателей.
• Обозримость «федерального» решения и «московской» системы ДЭГ, разработанной ДИТ города Москвы, различна.
• Обозримость обеих систем могла бы быть улучшена.

Дыры в безопасности систем ДЭГ. Возможность и реальность

Наконец, наиболее принципиальные и наиболее интересные в практическом плане вопросы о применённых на последних выборах системах — это вопросы о том, есть ли в них реальные слабости, уязвимости и «бэкдоры» — то есть, специально предусмотренные разработчиками механизмы искажения результатов голосования.

И если что-то такое есть — то использовалось ли оно практически?

Опять-таки отмечу, что этот вопрос заслуживает достаточно большого по объёму рассмотрения в виде одной или даже двух статей, которые я планирую опубликовать. Систем использовалось две (федеральная и московская), работают они по-разному, исследователи получили в свои руки разный объём материала по обеим системам.

В этой части разбирательства с предметом я постараюсь сосредоточиться на технологической стороне вопроса, не принимая во внимание общебытовые соображения.

Заканчивая эту статью, хотел бы предложить читателю тот вывод, что голосование как процедура, предоставляемая государством, ничем принципиально не отличается от таких важных, критических для рядового гражданина функций как регистрация недвижимого имущества, запись к врачу или же обеспечение учёта пенсионных прав.

Все эти функции с определённой степенью успешности государством выполняются, причины, по которым стоило бы требовать принципиального отказа от переноса их в электронный вид, на мой взгляд — отсутствуют, и подобных вопросов (про неготовность, необозримость, ненужность) по таким процедурам массово не задают.

Уместность частичного переноса голосования в онлайн, на мой взгляд, не может определяться обсуждавшимися выше позициями оппонентов дистанционного голосования.

Единственная причина, которая могла бы быть основанием для принципиального отказа от ДЭГ — это принципиальная невозможность в текущих условиях реализовать защиту голосования от искажения со стороны заинтересованных в нём лиц. Именно эта тема должна находиться в фокусе дискуссии, а любые другие аргументы — это не более чем попытка отвлечь внимание.

Следующие материалы этой серии публикаций будут появляться на АПН по мере готовности.