Об ушедшем от нас Константине Крылове сейчас пишут почти все – самых разных политических ориентаций и идейных предпочтений. Но о нём не услышать на ТВ, о нём помолчат многие известные деятели. Его тексты – достояние интеллектуально неравнодушных людей, знакомых с ними в основном по интернету или не отвыкших покупать довольно толстые книги. Хотя сам он всячески стремился вырваться на самую широкую аудиторию.
Он обладал огромным талантом публичного интеллектуала – умел говорить об очень сложных вещах, но так, что они становились доступны самой широкой публике. Он умел увлекать и убеждать – редкий случай человека и прекрасно пишущего, и ярко выступающего.
Однако быть в современной России русским националистом не просто – тебя боятся, тебя заранее не понимают и даже слушать не хотят, ведь это что-то почти неприличное, этически вызывающее и социально опасное. Общайся там со своими, а к широкой публике не лезь, не волнуй. Ни хороших постов, ни наград и званий. Приличному обществу удобнее думать, что тебя просто нет.
Может, система и права в своём страхе. Крылов открыто упражнялся в резкости суждений и выступал сознательно провокативно. Он вызывал на идейный конфликт. Он как бы кидал вызов, предлагая читателю или слушателю либо бурно возмутиться, либо столь же рьяно согласиться. Его тексты насыщены не только острыми мыслями, но и предельно ярко выявленным отношением автора ко всему, чего он касался. Они написаны не просто для того, чтобы выразить идеи, но и так, чтобы эти идеи могли быть максимально широко услышаны. Крылов стремился преодолеть то очень знакомое отечественным интеллектуалам чувство крика во сне, когда, как писал столь любимый им Мандельштам, «наши речи за десять шагов не слышны».
Его «фанатами» были как те, кто его очень любил, так и те, кто его яростно ненавидел, но почему-то всё равно постоянно его читал и о нём разговаривал. Мне не раз приходилось встречать таких людей – они готовы были часами объяснять, чем так «ужасен этот Крылов», при этом быстро выяснялось, что они ежедневно за ним следят и давно уже «подсели» на его тексты.
При этом разные люди знали разные грани его творчества – кто-то воспринимал его в первую очередь как публициста и философа, кто-то как писателя-фантаста, кто-то как общественного деятеля. И нередко люди с удивлением для себя открывали, что он, оказывается, ещё и… Все эти ипостаси одного человека существовали в обществе как бы раздельно, почти не пересекаясь, соединяясь только в нём самом. Он сам увлечённо играл в их диалог. Уже лёжа в больнице с инсультом, он умудрялся в шутку сдавать анализы и за Константина Крылова, и за Михаила Харитонова – чтобы выяснить, кто из них ещё здоровее. Но при этом внутренне он был очень целостным человеком – продуманно, глубоко целостным.
Его интеллектуальный вызов формировал вокруг себя проблемное поле, и оно притягивало к себе людей. Вокруг него как бы сходились социальные круги, и друг друга узнавали люди, которые иначе никогда и не пересеклись бы. Формировались какие-то общества, заявлялись всё новые инициативы. Крылов – конечно, не один – формировал среду интеллектуального национализма. И для нулевых годов это была работа почти на ровном месте – эту среду надо было не столько собирать, сколько именно создавать.
Это был не старый «национализм», замешанный на советских понятиях, в которых националисты виделись почти нацистами и обязательно шовинистами. Это был дискурс о правах русского народа как равного среди равных, как не менее других готового принять на себя ответственность за своё государство и своё будущее.
Созданный им толстый журнал «Вопросы национализма», научным редактором коего (совместно с Олегом Кильдюшовым) я последнее время являюсь, стал первым специальным изданием по теории нации и истории национальных движений в современной России. Конечно, как любой научный журнал он «не для всех», его читательская аудитория невелика –просто по определению. Однако в своей среде он смог существенно изменить отношение к этой проблематике и радикально расширить круг обсуждаемых тем. Вышедшие 32 выпуска стали, наверное, самым существенным вкладом в интеллектуальную разработку национальной темы в России за последнее десятилетие. Как раз в конце прошлого года исполнилось 10 лет его изданию, но мы решили немного отложить торжества. Теперь их не будет. 33-й выпуск, посвящённый идейному наследию Крылова, за неимением финансирования станет, очевидно, последним.
Отсутствие материальной базы у современного русского движения – факт неудивительный. В нынешней системе она не может возникнуть внутри России, и уж тем более не может прийти извне. Но последствия этого трагические в том числе и на личном уровне – ведь Крылов, в сущности, сгорел на работе. Будучи вынужден проделывать огромный труд просто ради прокорма семьи, и стараясь вырвать время для написания своих сочинений, он не мог взять отпуск и просто перевести дух. Он перенапрягся – и вот подряд три инсульта. «Вечная спутница избытка сил, тоска по несбыточному», – как он писал в одном своём рассказе, всё же не может вечно преодолевать возможности нашей плоти.
Последнее время Крылов подрабатывал, читая лекции. Но не в каких-то учреждениях, а приглашая к себе в офис. Тесная комната забивалась людьми самых разных профессий, взглядов и возрастов (хотя в основном молодёжи), которые приходили послушать его выступления с оригинальным взглядом на историю философии и русскую мысль. Удивительно, что сейчас такое возможно – он жил в современной России как античный философ. Не знаю, кто ещё может себе сейчас такое позволить.
Он как бы всё время пытался успеть проговорить важные мысли, суметь донести их до как можно большего количества людей. И ушёл в самом прямом смысле на взлёте – не закончив своего главного трёхтомного романа, не дописав свои главные философские трактаты.
Как писатель и политический мыслитель Крылов странным образом объединял фантастический взгляд на мир с радикально реалистичным подходом к общественной реальности. Он не был политическим мечтателем, не рассуждал в стиле «вот завтра, когда мы придём к власти…». Он был гораздо практичнее – помогал людям трезво оценивать происходящее и осознанно формулировать свои интересы. Он пробуждал в людях русское самосознание и давал им понять, зачем им это нужно.
Единственное, что он выводил за сферу своего вызова обществу – его зороастризм. Глубокая увлечённость этой религиозной традицией никогда не находила выхода в проповеди – он даже своих близких не склонял к её принятию. Он мог с увлечением объяснять своё понимание этой веры, но только если его на это специально вывести. Это было своё, только личное. При этом он признавал русской национальной религией именно православие. Более того – его Национально-Демократическая партия была чуть ли не единственной в России, проводившей свои заседания под иконой – она висела у изголовья стола.
Крылов совмещал мягкость, учтивость, очень добро-внимательный взгляд на людей с режуще резкими суждениями и готовностью на столь же резкие действия. Он нередко позволял себе вспылить, но в этом не было какой-то обидной несдержанности, а скорее просто более доходчивая форма объяснения, своего рода поза социального философа, знающего, где надо расставить акценты.
Был повод, из-за которого я много раз чувствовал себя очень рассерженным – то, как Крылов вёл дискуссию за столом, когда был организатором собрания или формально руководителем коллектива. Вернее будет сказать, что он её не вёл – он её затравливал и уходил в себя, точнее, в свой «айпад». А народ быстро скатывался от споров к крикам, начинался балаган, от которого, на мой взгляд, никакого проку. Я обращался: «Костя, ты здесь заглавный, ты должен вести дискуссию, иначе будет базар!» На что он отвечал: «А по-моему народ и так не молчит». То есть ему сам факт активного обсуждения был важнее того, чтобы до чего-нибудь договорились. Главное, что вызов брошен, люди возбудились. И вот сейчас мне кажется, что всей своей деятельностью он сделал ровно то же самое – завёл дискуссию, а сам вновь по своему обыкновению отстранился. И мне опять очень хочется призвать его не оставлять всё на самотёк.
Когда в середине нулевых я стал с ним общаться, испытывал большое чувство радости, что наконец-то нашёл, с кем можно поговорить на волновавшие меня темы, и кто может адекватно воспринимать и обсуждать мои тексты. Кажется, тогда впервые в постсоветской России стал формироваться круг «сознательных русских» людей, чьи взгляды были уже очень непохожи на ту среду, которую сам Крылов называл «старопатриотами». И этот круг сейчас понёс огромную потерю. Однако он её переживёт, сохранится и будет вновь расширяться – и во всём этом опять же будет заслуга Крылова.
Когда яркий человек уходит, он приобретает новое значение – из него начинают делать символ, культурного героя. И в данном случае наверняка произойдёт то же самое. Тем более что у русского движения сейчас нет современного мыслителя, который был бы его общезначимым авторитетом, таким вот идейным символом. Им станет Крылов, и это правильно. К его работам будут вновь и вновь обращаться, и, уверен, их актуальность будет только возрастать.
У него как у любого активно пишущего человека осталось много ненапечатанных текстов, в основном в той или иной степени не дописанных. Так или иначе их надо будет публиковать. Когда мы в этом году маленькой компанией праздновали Русский Новый год, Константин сказал, что собирается прислать мне свой новый текст, над которым тогда работал – он иногда собирал мнения коллег перед тем, как что-то опубликовать. Вот только я забыл, что именно – пропустил мимо ушей, ведь «когда пришлёт – тогда и посмотрю». Но прислать его он так и не успел. Теперь каждую новую его публикацию я буду читать с мыслью, не о ней ли он хотел услышать моё мнение. И – что бы я ему об этом сказал, о чём бы мы поспорили, в чём бы опять согласились.
Но ведь такой внутренний диалог вели с ним очень многие люди – в основном лично не знакомые, но уже привыкшие к такой внутренней беседе с неизменно пробуждающим сильное отношение мыслителем. И, уверен, эти беседы не прекратятся. Разговор никто не прерывал.
