Русская авангардная литература всегда развивалась на фоне общественно-политических и социально-экономических процессов в России, которые неизбежно находили в ней свое отражение. Это особенно замечаешь, когда знакомишься с писателями, живущими в наше время. Литература становится зеркалом жизни той эпохи, в которую она создается. Во второй половине 2010-х годов в литературных кругах Санкт-Петербурга появился молодой самобытный писатель Владимир Коваленко (род. в 1996 году). Он – автор нескольких художественных произведений: «Кинжал пронзил ягненка» (2017), «Ах Куй» (2018), «Все забытое нами» (2019), «Из-под ногтей» (2020). О том, как приходится сегодня писать свои книги молодому писателю в России, существует ли самоцензура, как должно государство выстраивать свои отношения с литераторами, что собой представляет современный литературный авангард, он поведал в своем интервью.
Владимир Дмитриевич, существует ли сегодня у писателей в России самоцензура, продиктованная особенностями политических нюансов в стране? Поясним: в Уголовном кодексе России есть 282-я статья («Возбуждение ненависти или вражды»), которую некоторые сравнивают с 58-ей статьёй Уголовного Кодекса СССР («Контрреволюционная деятельность»): обе воспринимаются как «политические» статьи, по которым могут привлечь человека к уголовной ответственности, тем более, что практика это продемонстрировала во множестве случаях. Были ли примеры в Вашем творчестве, когда Вы, грубо говоря, самоцензурировались, т.е. предохранялись, чтобы не попасть под 282 статью, осторожничали, несколько раз думали, стоит ли именно так изложить этот материал в книгах? Приведите пример.
Увы, но даже если ты пишешь художественное произведение, которое по определению подразумевает выдуманность изложенного в тексте книги материала, тебе приходится иногда осторожничать. Понятное дело, искусство должно существовать в пространстве закона, и трактовать закон, желательно, одинаково для всех, потому что запрещать кому-то одно и разрешать это же другому, как минимум, некрасиво. Например, в романе «Кинжал пронзил ягненка», который опубликован в литературном журнале «Дон» в 2017 году, я постоянно думал о том, а поймут ли то или иное выражение, а не поеду ли я куда-нибудь? Государство, к сожалению, неповоротливо, оно не будет разбираться, насколько ты прекрасен, насколько это глубокая книга. Оно просто увидит в ней два слова, которых по его убеждению там быть не должно. И, возможно, оно тебя и посадит. Так устроена власть везде, увы и ах. Можно долго вздыхать по этому поводу, но против устоев не попрешь. Цензура же существует везде, это надо принять как данность. Понятное дело, каждый человек должен думать о том, что он говорит и тем более, о чём он пишет. Когда ты это публикуешь, надо читать и понимать, что мы живём в небезгосударственном обществе, у него есть свои интересы. У нас многие любят говорить, что вот, дескать, где-то там посадили парня ни за что, он просто стихи написал, кого-то в них обозвал, а его посадили. Для общества это выглядит безобидно, а для государства, которое призвано обеспечивать порядок, это выглядит не совсем приемлемо. Если это же сделает второй, третий, четвёртый, эта вещь станет общепринятой. А когда она станет общепринятой, она станет нормой. Там и до традиции недалеко. А с традицией сражаться будет труднее, поэтому государство работает, в том числе, и с мыслями людей. Оно делает это в СМИ, в искусстве и так далее, в том числе и в литературе. Поймите, это нормальный процесс. Только я не помню, чтобы кого-то из писателей в современной России привлекали за что-то, написанное в художественном произведении.
Для кого-то это может показаться ограничением свободы слова.
Нельзя говорить агрессивно о людях другой национальности или вероисповедования публично, это неправильно, незаконно. Как минимум, могут сказать плохо о Вас и могут спровоцировать против Вас те или иные действия.
Я сейчас объясню. Если, например, Вы пишите художественное произведение, где в слова одного из его героев вкладываете то, что сегодня может показаться по 282-й статье незаконным.
Это решается очень просто. В предисловии пишется, что всё это художественный вымысел, слова в книге не имеют никакого соотношения с реальностью. Никакого. Вообще. Автор не хотел никого оскорбить, это лишь воображение и тому подобное.
Вы уверены, что это будет гарантией?
Я хотел бы, чтобы это было гарантией. В правовом государстве должно быть. Ты заранее пишешь, что в этом нет никакого соотношения с реальностью, всё это иллюзия, вымысел, художественная проза, я всё это придумал. Но опять же, это не должно переходить черту. Грубо говоря, когда в фильме про Вторую мировую войну нацисты вскидывают руку и кричат нацистское приветствие, это не значит, что на данном моменте этот фильм призывает вас к чему-то. Он просто демонстрирует ту или иную составляющую нашей истории. Так и с ситуацией в литературе, полагаю.
Лично Вы в своём творчестве перестраховывались? Чтобы если вдруг книжка попала следователю на стол, он бы не сказал: «Да тут же 282-ая. Дай-ка, я этого писателя привлеку».
Привлекать он будет не писателя, а издателя, который это опубликовал.
В любом случае, Вы перестраховывались?
Да, писатель в России сегодня вынужден учитывать 282-ю статью. Хотя привлекать будут не меня, а издательство или литературный журнал, я всегда стараюсь в начале написать, что это либо вымысел, либо не имеет никакого отношения к реальности. Ни разу еще издатель не пропускал такое предисловие.
Известная русская писательница Елена Чудинова в 2005 году выпустила роман «Мечеть Парижской Богоматери», и книжка потом переиздавалась, она в этом отношении достаточно смелая писательница.
Книга мне не совсем понравилась, если честно.
Это Ваше оценочное суждение. Ее роман - это футуристическое описание того, что может произойти в Европе с огромным наплывом мигрантов из стран Ближнего Востока. Она не единственная из писателей, кто поднимает тему будущего Европы: роман французского писателя Мишеля Уэльбека «Покорность», вышедший во Франции в 2015 году и в том же году изданный в переводе на русский язык в России, затрагивает тему последствий столкновения культур. Тоже касается и киноискусства. Сегодня в России смогли бы снять кинокартину со сценой из фильма «Брат» Алексея Балабанова 1997 года, где главный герой произносит в адрес отказывающихся платить за проезд в трамвае приезжих в Санкт-Петербург и нагловато себя вначале ведущих «гостей с Юга» заплатить положенный за проезд в трамвае: «Ты мне не брат, гнида …»?
Мне кажется, что такое явление, как фильм «Брат», невозможно снять в 2020 году. Время не то. Другой запрос. Нет крика, нет боли. В принципе, сейчас такая эпоха, что всё больше искусства, настоящего искусства, уходит в локальные миры и андеграунд. По мне так, сейчас какой-то жуткий застой и жуткая шизофрения в стране: прошлое ушло, а будущее ещё не наступило. Мы до сих пор живём в постсоветской России, хотя прошло уже 30 лет - это почти половина существования самого Советского Союза. Мы прожили половину с конца предыдущего этапа. Где новое? Где новая Россия, которая должна была быть после Советского Союза? Её нет. Мы живём в прошлом и не наступившем будущем. Живём в застое, как будто попали в Чистилище: то есть мы уже как будто умерли, но ещё не в Раю. Как призрак слоняемся в этом Чистилище, то ли грехи замаливаем, то ли ещё что-то…
Может постсоветский период закончится через полвека, когда не будет тех, кто в сознательном возрасте помнил советскую эпоху?
Не хочу, чтобы это поколение так быстро уходило, потому что оно имеет свои прекрасные и ужасные вещи. Оно дало миру очень многое, это сложно отрицать. Вопрос в том, что это состояние застоя, «ненаступления» чего-то нового гнетет. Нет большого движняка, нет перводвигателя. Если в 1990-е это было со знаком минус, но мы куда-то летели, пускай летели вниз. Тогда мы падали, мы рухнули, разбились, и это отражалось в искусстве, в кино - это явление того же Балабанова, в литературе - Виктора Пелевина, Владимира Сорокина, постмодернистов, это явление предвосхитил Венедикт Ерофеев.
Давайте поговорим о Вас, наверное, с этого надо было начинать. Как Вы пришли к литературному творчеству, учитывая, что Вы человек, который 20 лет прожил при Путине, поэтому о 1990-х можете знать только по рассказам родителей.
Не только по рассказам родителей, но и друзей, знакомых, старших товарищей и так далее. Что я могу рассказать про свою жизнь? Родился я в 1996 году в Петербурге, поэтому эпоху 2000-х застал в детском возрасте и в основном всю свою сознательную жизнь живу в северной столице во время второго десятилетия. Когда мне был год, моя семья переехала на Север, и я 17 лет прожил в небольшом городе на окраине страны – в самом прямом смысле. На краю, за которым Ледовитый океан. Это город Североморск Мурманской области, который я горячо люблю, но это 50 тысяч человек населения, меньше чем муниципалитет в Петербурге. Увы, это однообразные серые многоэтажки, это сопки. Плюс полярная ночь. Делать нечего. В детстве ты ходишь в школу, музыкальную школу, где-нибудь на секцию, а когда ты подрастаешь и у тебя появляется энергия, какие-то желания, кроме детских, то тебе их некуда эту самую энергию девать. Ты не можешь никак себя применить в этой жизни. Работа, семья, дети, телевизор, в пятницу вечером пиво. Может про 90-ые я знаю плохо, но про «глубинный» народ знаю очень хорошо.
В Североморске нет своей писательской организации? Наверняка есть.
Маленькая, человек пять, в основном, это люди старше меня раза в два.
Вы переехали в Петербург учиться и как дальше к творчеству пришли?
Писать я начал раньше, ещё в школе. В десятом классе мама сказала сходить на литературное объединение, я пошёл. Там Михаил Зверев, мой хороший друг, товарищ и учитель, покритиковал.
Давайте коснемся ситуации дихотомии «элита-народ». Вам не кажется, что порой встречаемые откровенно циничные заявления чиновников и депутатов («Государство вас не просило рожать», про «макарошки» и т.п.) являются свидетельством того, что произошел глубокий социальный разрыв между отдельными «слугами народа» и народом, нравственное падение, «пробивании дна», переросшее в социал-дарвинизм?..
Я в этом состоянии не вижу, что мы куда-то движемся. Мы не «пробиваем дно», но мы в состоянии невесомости. По сравнению с 1990-ми всё гораздо лучше, капитально лучше, согласитесь. Но нет того, куда мы движемся. А для искусства это самое разрушительное. Тогда было что отображать: ужас, крах, боль, кровь. Я не говорю, что это хорошо, но объект страдания и боли был. А значит была почва для искусства. Потом приближались 2000-е, казалось, что скоро она будет, новая Россия. Эта культура 2000-х, посвящённая тому, как могла бы выглядеть новая Россия. Но увы, сейчас нет ничего нового, всё как было раньше, по телевизору одни и те же люди, которые были в конце 1990-х: Алла Пугачёва, Максим Галкин, Филипп Киркоров – вот эти вот все. Это состояние закольцованности, постоянного повтора, перекручивания, реплея, как пластинка, которая никак не может начать играть дальше. Жизнь как будто не живётся, а проживается, её как будто нет. Может, в Москве и Санкт-Петербурге не совсем так, но я как человек, чье детство прошло в моногороде, понимаю, что это состояние того, будто ты уже не живёшь, будто ты уже мёртв. Трудно писать. Посмотрите: у нас в основном всё, что пишется, либо про будущее, либо про прошлое, либо про то, как большинство людей хотело бы жить. Но не про то, как люди живут, потому что это превращается либо в бытовуху, либо во что-то уже давно избитое. Нас пугает наше настоящее, потому что оно безынтересное. Оно серое, оно скучное, поэтому оно страшное. Как фильм «Левиафан» Андрея Звягинцева 2014 года - скучный, бесчеловечный и неинтересный. Фильмы Балабанова смотреть интересно, потому то там мы куда-то падали, рушились, умирали, там был дух времени, колорит. Как на Диком Западе: там не было ничего хорошего – там люди убивали друг друга за глаза, резали, отбирали деньги, но сказать, что это неинтересно – нельзя ведь, верно?
Тот же фильм «Левиафан» Андрея Звягинцева – это всего лишь слепок, но это не значит, что он хорош только потому, что он отражает целую эпоху. Если сама эпоха не была интересной, то и слепок неинтересный.
Скажите пожалуйста, по Вашему мнению, нужно ли устраивать представителям передового, может быть авангардного творчества диалог с властью? Или писателю следует быть в оппозиции, в роли критика, чтобы подчеркнуть свою независимость?
Важно, что не только те, кто занимаются культурой и искусством, должны устраивать диалог с властью, но и власть должна устраивать диалог, потому что это в её интересах. В диалоге же должны быть две стороны, верно?
В этой связи модель, которую Вы видите, опишите, как это должно выглядеть в идеале?
Я не Макс Вебер, чтобы придумывать идеальные модели. Понятное дело, идеальная модель предполагает под собой идеальное государство и общество: реальный федерализм, реальная демократия, большие полномочия на низовом уровне, у муниципалитетов, вопросы решаются с согласия населения, городская культура высокая, развитая экономика. Но так как это всё идеально и, к сожалению, подавляющее большинство государств далеко от этого. Могу отметить лишь то, что важнейшей инвестицией является инвестиция в человеческий ресурс. Если в столицах с творческой сферой еще все более-менее, хотя есть свои нюансы, но в провинции... В принципе, в больших городах все упирается в то, что современным авангардистам от литературы банально не дают денег, поэтому приходится все своими. Но терпимо, а вот в регионах… Там творческой молодёжи очень мало, она составляет совсем маленький процент. Но именно она драйвер для роста, как я считаю. И поэтому на поддержку её творческих инициатив должно обратить внимание государство. Иначе такие творческие ребята будут уезжать в Петербург и Москву. А регионы будут оставаться ни с чем. У власти, на самом деле, много неформальных структур, с помощью которых она работает с молодёжью: муниципальные молодежные советы, объединения волонтеров и прочее, вот это вся современная «пионерия» и «комсомол», с помощью них можно попробовать хотя бы понаблюдать за такими ростками чего-то нового в молодежной среде, за каким-либо авангардом. Можно попробовать пообщаться с новаторским, передовым, авангардным… называйте как хотите… творческим молодежным сообществом, хотя бы просто посмотреть, как они себя ведут. О них же ничего не знают, к сожалению, а молодежь создает свой дискурс, который с общепринятой повесткой никак не соприкасается. Этот дискурс анархичен, он горизонтален, он самоорганизующийся.
Более предметно как это видите? Министр культуры - а сфера литературы явно относится к министерству культуры - должен что сделать? Фестиваль организовать или начать с помощью государственной финансовой поддержки издавать книги этих авангардных писателей, которые сейчас издаются самиздатовским способом или малыми тиражами?
Мы берём сейчас именно литературу?
Да. Раз мы говорим о молодых писателях современной России.
Проблема в том, что наша политическая система централизована. Авангард - очень локальное и хрупкое явление, оно растёт медленно и растет в двух местах - это Москва и Петербург - в двух очагах, в остальных местах оно настолько в эмбриональной стадии, что его там почти не рассмотреть. Вещь эта, не то, чтобы совсем интеллектуальная, но весьма сложная. Ведь, чтобы начать читать, или не дай Бог, писать авангард, нужно понять, что такое премодерн, модерн, постмодерн, знать какую-то историю, уметь её обрабатывать, начинать с ней играть и уже потом делать что-то авангардное.
И что Вы предлагаете?
Было бы прекрасно для начала хотя бы показать, что современную авангардную литературу можно инкорпорировать в официальный дискурс, поддерживать и выращивать. Потому что за авангардом, за постмодернистским искусством, к сожалению, или к счастью, будущее. Не знаю насколько верный пример, но был уже хороший прецедент кооперации в Москве с командой Сергея Капкова (в 2011-2015 гг. руководитель Департамента культуры Москвы. – прим.). Многие общественные пространства были построены как раз по его инициативе, с участием молодых команд. Это был пример кооперации, но в урбанистике, в городской архитектуре. Здесь же, в литературе, можно попробовать сделать хотя бы экспериментально какой-то конкурс, издание сборника, какой-то фестиваль авангардной поэзии, как вариант. Не только в городе - как эти «Книжные аллеи» каждый год (которые всем уже порядком приелись, если честно) - а сделать что-то интересное и креативное. У современных городов, которые претендуют на то, чтобы быть не только узлами развития России, но и центрами Европы, без таких фестивалей ...
Прокомментируйте слова такого известного советского культуролога Юрия Лотмана: «Культура начинается с запретов». Вы согласны с этим высказыванием?
Сейчас запретов не меньше, мне кажется. Понятное дело, что запреты заставляют их обходить. Это обычная человеческая логика: когда ты видишь препятствие, ты думаешь о том, как его обойти. В советское время это работало, во многом, в плюс. Здесь можно вспомнить примеры из кино, когда режиссеры специально вставляли в фильмы заранее «провальные» кадры, чтобы отвлечь внимание от других моментов. Это работало и в литературе – советский союз породил прекрасную самиздатовскую культуру, литературное диссидентство, чьим ярким представителем является Бродский, однако, если бы советская власть не развалилась, мы не знаем, осталась бы память об этих авторах. Установка запретов побуждает их переиграть, их обходить, и это способствует искусству, потому что появляется новая форма подачи материала, новая форма существования текста, образа. Приведу в пример братьев Стругацких, которые писали, с одной стороны, про вроде как убежденных коммунистов, а с другой стороны, всё это казалось большой шуткой. И как это оценивать, если в тексте прямо написано, что коммунизм - это прекрасно, это «благорастворение», а с другой стороны, это настолько доведено до Абсолюта, что кажется банальной шуткой. Вот пример преодоления запрета. Сейчас приходится обходить другой диктат. Диктат рынка. Или, скорее, чьего-то, не особо умного, представления о том, что нужно рынку.
Возвращаясь к высказыванию Юрия Лотмана, Вам не кажется, что в условиях цензуры представители искусства начинают действовать в обход и создают произведения, которые впоследствии становятся классикой. Но в условиях отсутствия цензуры что получается?
Цензура бывает разная. Цензура смысловая, даже идеологическая - как в Советском Союзе - заставляет искать пути обхода, пути конструирования новых смыслов и так далее. А вот цензура рынка, которая реально есть, и этот термин я беру у Андре Шиффрина, автора книги “Легко ли быть издателем”. Он в ней упоминает термин “цензура рынка”, а именно, что некоторый вид книг по современным меркам на рынке либо не окупится, либо будет окупаться очень долго, поэтому их не издают. Как он упоминает, ранее, до 1990-х годов, до неоконсервативной революции, книжный рынок работал по принципу того, что какие-то книги могли покрывать затраты на издание других. Первый тираж Франца Кафки, кажется, был 800 экземпляров, у Уильяма Фолкнера - 600. Если бы их не издали, неизвестно, были бы эти имена вписаны в мировую классику. А ведь с точки зрения рынка эти книги были провальны. Постепенно неизвестных авторов прививали публике. Сейчас же каждая книга должна приносить максимальную прибыль. Плюс, рынок постоянно схлопывается, возможно, из-за того, что он так устроен. Получается, у нас есть замкнутый круг. Книжный рынок настраивают на то, что он должен приносить максимум прибыли в некоем очень маленьком горизонте планирования, но из-за этого страдает качество книг, и читатели начинают вам не доверять. Основное сообщество потребителей - интеллигенция, они от этого уже максимально отворачиваются, уходят в другие сферы, и массовая литература отделяется от тех, кто реально в книгах заинтересован. Вместо того, чтобы сделать рынок менее динамичным и более гуманным, издатели смотрят только на сухие показатели. В эту цензуру не вписаться, вы не можете написать что-то авангардное, двигающее литературу без того, чтобы она окупилась. А тогда она должна быть написана по сценарию, который уже на рынке есть. Смысл нам придумывать что-то новое? Ведь у нас есть отличный пример играющих моделей книги. У меня в 2018 году было мероприятие в Петербурге, где присутствовали журналистки из двух прекрасных медиа по литературе. У меня с ними возникло полное непонимание. Одна из них говорила, что в России цензуры рынка нет, и хороший текст в любом случае издадут. Я же, в свою очередь, отметил, что рынок может программироваться, его можно настроить, можно создать спрос: рекламой, выдачей премий, вхождением в шорт-лист, просто публикацией в СМИ можно сделать книгу хорошей или плохой. И элементы подобной системы, как мне кажется, она есть, потому что большинство редакторов, писателей, журналистов, критиков находится в Москве. Это относительно небольшой круг, где все друг друга знают. А в маленьком круге очень просто попросить написать рецензию, опубликовать заметку или издать книгу. И тебе не смогут отказать, потому что ты впоследствии не должен будешь отказать. Эта система функционирует не только в государстве и в бизнесе, но практически во всех сферах. Это абсолютно нормальная ситуация продвижения своих интересов, потому что здесь выражаются интересы издателей, и, что не маловажно, профессиональных филологов - потому что все журналы вертятся вокруг премий как формы символического капитала, формы определённой известности, авторитета. Ведь если они, эти самые филологи, от премий отвернутся, получится парадокс: он сделал имя на этой премии, а потом берёт и рушит то, что долгое время создавал. Как ситуация с защитой диссертаций: не пропускают ту или иную диссертацию, которая критикует какого-то уважаемого профессора с этой кафедры, этого университета.
Получается, что авангардная литература обречена на… не хочу говорить «маргинальность», на определённую субкультуру меньшинства…
Да.
Она никогда не будет массовой?
Не могу сказать точно. Большинство населения в России живут не в таких больших городах. Мне трудно представить, что среднестатистический житель, при всём моём уважении, смог бы прочитать Жоржа Перека или того же Хулио Кортасара, или он бы прочитал Венедикта Ерофеева и понял бы большинство отсылок, которые там делает автор, понял бы все образы, все символы, всю глубину и мощность этих образов, а не просто прочитал историю о том, как мужик бухает в электричке (сюжет поэмы в прозе «Москва-Петушки»). При всём уважении, это другая литературная культура. Авангард в России сейчас, на самом-то деле, культура двух городов.
Она обречена на малотиражность?
Она обречена на локальность миров и на то, что будет такая вещь, как литературная мафия. Даже, казалось бы, в передовой авангардной сфере. То есть у нас имеется уважаемый литературный журнал, который будет публиковать тех, кто принесёт ему какие-то плюсы. Он не будет при всей своей интеллектуальности идти на эксперименты, потому что ему это не надо. У него есть бренд, его «рукопожали» в СМИ, он продаётся в книжном магазине интеллектуальной литературы, ему больше ничего не надо. Проблема интеллектуальной литературы ещё в том, что она сама боится идти на эксперименты. Она рисует свой локальный мир и стремится его удержать. Это нормально при схлопывающемся и малоликвидном рынке.
Какие литературные журналы Вы называете авангардными в России?
Вообще, их очень много. Но в основном это разные фанзины (от английского «fan magazine»). Петербургский журнал «Найди лесоруба» - они выпускают 100-300 экземпляров, у них есть сообщество, которое их читает и покупает, они есть в книжных магазинах интеллектуальной литературы. Есть журнал «Опустошитель», например, который публикует разного рода интересные тексты. Есть «Митин Журнал». Еще издательства, которые это делают: тот же «Опустошитель», «ИЛ-music», но это скорее андеграунд. Есть «Красный матрос» - прекрасный пример того, как публикуется авангард. Пока сложно представить издательство, которое публикует только авангард, но некоторые книги попадаются. Вот, например, роман Романа Михайлова «Изнанка крысы» (2017) - я считаю, это авангард. Они (издательства) есть, есть какая-то в этом потребность, но для России с относительно низким уровнем восприятия авангарда, к сожалению, невозможно широкое распространение.
А профессиональные ассоциации литераторов, например, Союз писателей России, помогают в популяризации авангардной литературы сегодня? Каково Ваше отношение к Союзу писателей, профессиональным ассоциациям, которые создавались в СССР? Если бы Вам предложили вступить в Союз писателей…
Мне предлагали.
Так?
Я отказался.
Почему?
Потому что я в принципе где-то глубоко, очень глубоко в душе своей такой маленький комнатный литературный анархист. Я не люблю в творчестве какую-то организацию, я чувствую, что меня обезличивают. Я - Владимир Коваленко, я делаю то, что я считаю нужным и так, как я считаю нужным. Если я что-то пишу и публикую, я делаю это не как писатель, политолог, религиовед, я делаю это как Владимир Коваленко. Это неотделимо от моей личности. Если у меня есть и научная статья, и книжка, это не значит, что я учёный и писатель. Я есть я. И когда меня в творчестве пытаются приписать к какой-то организации, я теряюсь, мне не особо это нравится.
Сами посудите. Несмотря на то, что сейчас влияние Союза писателей России или его региональных отделений не такое, как в Советском Союзе, но тем не менее. Членство в региональном отделении Союза писателей позволяет человеку опубликовать книгу в местном государственном издательстве, получить грант. Часто действует система заказов через региональные министерства культуры. Они могут заказать такому-то писателю написать роман о каком-то местном герое, уроженце города или области. Писателю это выгодно: он получает гонорар, выпускает эту книгу, получает признание, он издаётся, и это всегда очень приятно этому писателю. В провинции действует такая система. Так не использовать ли такую возможность? Она же не требует прямо продастся.
Здесь двойственная ситуация, потому что сам я такой грант получал, у меня вышел сборник стихотворений «Все забытое нами» (2019) на такой грант. Всё зависит в этой ситуации от того, кто этот грант выдаёт и с какой целью. Если это грант человеку, который показал некий уровень, хотя в искусстве измерять уровень – такая себе задумка… если в конкурсе на грант есть комиссия, которая может оценивать творчество, и очень важно, чтобы это были не только уважаемые мной чиновники и не только представители из Союза писателей, многие из которых остановились в творчестве на уровне 1970-1980-х годов (ничего в этом плохого нет, но это было давно) - сидят и всё это рассматривают, это одно дело. А другое дело, когда есть комиссия, которая беспристрастно может оценить результат. Например, в Мурманске, к слову, выдали такой грант на сборник стихов Ивану Чернышову, который как раз пишет в духе авангарда, постмодерна. Я считаю, это потрясающе, что за счёт областной администрации выдают деньги на публикацию подобного. Но это не повсеместно. В качестве примера мой любимый Петербург. Есть там два деятеля - один ведёт, а второй с ним очень давно, с маленьких ногтей, поэт, издаёт уже третью или четвёртую книгу на средства Комитета по печати и взаимодействию со СМИ г. Санкт-Петербурга. Пользуясь случае Его стихи вызывают у меня ну очень много вопросов: и по стилистике, и по теме, и по однообразности, и по рифме, и прочее, прочее, прочее. У человека очень много амбиций, и благодаря тому, что у него есть определённый ресурс в Союзе писателей, он амбиции реализует, чтобы набрать себе символический или, может быть, реальный капитал. Книжки он издаёт, по моему глубокому убеждению, нулевого уровня, но всё это издаётся на деньги государства. Почему получает эти средства он, по знакомству и близости к государственному служащему, а не кто-то другой? Не я, мне достаточно меня самого, я с этим справляюсь. Но есть много других людей, у которых объективно лучше получается писать, но они этого не могут делать. А получается такое, потому что в бюджете есть статья расходов или план «на литературу», значит средства надо освоить. Это я сейчас до абсурда упрощаю. Вот вы – писатели, вот вам Дом писателей, вот вам грант, делайте, что хотите. А эти люди там оказались благодаря аппаратной изворотливости, а не творческим поискам. Не критикуют, пишут то, что в принципе понятно любому, не особо интересно, непонятно, зачем, но пишут же, бюджет освоен. Ситуация абсолютно ужасная, потому что деньги, которые много лет могли бы уходить на поддержку искусства, реально двигать литературу, вызывать к ней интерес, уходят на то, чтобы поддерживать имя, титул, статус людей, которые, к сожалению, понимают в современной литературе очень мало.
Давайте рассмотрим другую ситуацию. Вы могли бы вступить в Союз писателей, стать «своим», подружиться с тем, кто распределяет деньги и выпускать свою авангардную литературу. Вот Вам канал как можно - не жаловаться, что власть писателей обделяет или не обращает их вниманием и не понимает субкультуру писателей-авангардистов, а встроиться в эту структуру, получать на это деньги - получать большие тиражи, хорошее материальное обеспечение…
Читали «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи (1962)? Там же чётко показано, что встроясь в структуру, попав в какой-то коллектив, ты очень быстро становишься частью этого коллектива. Потому что система имеет влияние на человека. И очень часто молодой писатель в Союзе писателей становится таким же как остальные. Мы также упускаем один момент: то, что напишет авангардист будет неформатом, такой автор не станет «своим», его просто «заклюют».
А своё собственное объединение зарегистрировать? Как от профессиональной ассоциации намного быстрее продвигать диалог с властью, когда приходят не одиночки в клубе, а зарегистрированное сообщество. Или авангардистам претит сам факт того, что, дескать мы - члены какой-то официальной организации?
Не претит. Многие знакомые так или иначе для своих проектов делают подобное. Только понимаете, в чём дело: всё это требует определённой уставности, а авангард хлещет как вселенский хаос, он абсолютно странная, и вселенская вещь. И пытаться выстроить здесь какую-то бюрократию… Все там быстро переругаются, и сообщество перестанет существовать. Как минимум, когда мы объединимся, возникнет вопрос, кого мы будем публиковать первым. Когда будем публиковать всех, возникнет вопрос, а по сколько стихов для каждого, какой объем будет у каждого? Публиковаться поровну не получится - все произведения разные. У деятелей искусства с организацией плохо. Когда им всем выгодно, они без всякой лишней бюрократии собираются, обсуждают, и просто на основе интереса в анархической коммуне всё происходит.
Но государству всегда удобнее работать с организацией. Вот пришёл председатель организации, начинаем работать…
Да, с организацией и предприимчивостью у творческих людей большая беда. Это факт.
Вы уверены, что за рубежом, в странах Западной Европы и Северной Америки, существует приблизительно похожее: государство с договаривается с объединением литераторов-авангардистов? Я предполагаю, что там нет такого. Я не знаю, есть ли Союз писателей США или нечто подобное, но думаю, что Стивен Кинг не состоит в подобных организациях, да и все обходились без этого.
Мы не можем сравнивать Россию с США и Европой, потому что это два разных мира. В России самый большой заказчик, самый большой инвестор - это государство. В США государство тоже имеет немалый вес, но там основная сила - частные организации, ассоциации, общественные объединения, местная власть - муниципальная или власть штата. Понятное дело, что Стивен Кинг не вступал в Союз писателей США, потому что, скорее всего, такого нет. И Кингу это и не надо, потому что его творчество - коммерчески успешный проект. Его книги издаются и продаются гигантскими тиражами, он соответствует критериям рынка. В то же время учтите, что рынок США немного другой. Он, конечно, вкусил горькую правду жизни с неоконсервативной революцией, но доля издательств, которые поддерживают высокую планку интеллектуального уровня, всё равно есть, как и в Европе они есть. В Европе в большинстве своём они существуют при поддержке государственного уровня. Франция неоднократно поддерживала издание книг Жан-Поля Сартра, потому что это их культура, это их великий философ, это фигура, которая критиковала государство, но всё равно им поддерживалась. Во Франции, также, насколько я помню, книжные магазины или те, кто занят в книжной сфере, освобождены от уплаты НДС. У нас же и небольшая книжная лавка и магазин алкоголя платят одинаковые 20%. Ну как это возможно в стране Достоевского?
Получается, что андеграунд обречён? Он не может встроиться в эту систему, не хочет встраиваться, боится писательской бюрократизации...
Он не боится, он её просто не приемлет.
