Оказаться в Донецке под Новый год мне хотелось давно.
Любой праздник — это своего рода позитивный эксцесс, выход за рамки обыденности, перехлест; в ситуации, когда в повседневную жизнь людей с трагической регулярностью вторгается экстрим совершенно другого рода и праздник, видимо, будет другим.
При этом, в отличие от Дня Победы (или важных для региона Первомая и Дня Республики, о которых я писала в свое время), Новый год и Рождество — истории частные, дружеско-семейные и проявляющие в людях традиции и чувства именно личные, именно домашние.
В зимние праздники рубежа года мы так или иначе подводим итог его трудам, являя их плоды на праздничном столе, и делим эти плоды с теми кто дорог, кто трудился рядом или придавал этим трудам особое значение одним своим существованием.
Настроение города в канун новогодья — приподнято-деловитое.
Народ тащит с базаров сосны — ёлки здесь экзотика. В супермаркетах очереди на кассу. Озорной таксист, что везет меня по адресу, при виде вооруженных военных подмигивает в стекло заднего вида и напевает: и автоматчики, и пулеметчики!… Это, пожалуй, единственное за весь день напоминание о продолжающемся позиционном противостоянии; в остальном ощущение что люди, как в той притче, зареклись думать о войне — как о белой обезьяне. И, на удивление, это у них получается.
Созваниваюсь с местными друзьями и получаю несколько приглашений в гости. Комендантский час на праздники отменен, поэтому есть шанс успеть всюду — и к друзьям в центр, и к друзьям на окраину, и на площадь Ленина, где запланированы гуляния.
В первом доме я первый гость; впрочем, сразу вслед за мною приходит зрелая пара. Начинается заполнение новогоднего стола. Хозяин — блюзмен, бизнесмен и общественный деятель Геннадий, в свое время участник боевых действий, — подвозил продукты, эвакуировал детей, был ранен осколком на Саур-Могиле. Сейчас наготовил еды на целый голодный взвод. «Была семья — всегда так готовил, теперь семьи нет, а привычка осталась», — комментирует не так давно разведенный Гена.
Гости — все кроме меня — тоже принесли с собой домашние заготовки. На столе — полный мультикультурализм: оливье, холодец, «синенькие», форшмак, свиная рулька, курица карри. Садимся провожать старый год.
Хозяин немного не в форме после вчерашнего корпоратива, и тон задает Люба — веселая, обаятельная женщина, экономист по профессии. Военной темы здесь не избегают, но и не муссируют; видно, что по этому вопросу меж друзьями уже давно достигнут некий консенсус, и обсуждать особо нечего. Для оживления беседы Люба рассказывает украинский анекдот про поселянина, который все зазывает и зазывает к себе кума, а у самого на дворе злая собака. Гена и спутник Любови, Дмитрий, то и дело поправляют ее: мол, говоришь не на мове, а на суржике. Наконец Люба всплескивает руками, скорее изображая возмущение, нежели возмущаясь. Дима усмехается: во, дожили, действительно! Два еврея учат хохлушку размовлять.
- Мои родители приехали в Донецк после войны из Винницкой области, — рассказывает Любовь. — Отец устроился на шахту, их поселили в общежитие, но прожили они там меньше года, вскоре получили ключи от двухкомнатной крупногабаритной квартиры, «сталинки», как теперь называют. В доме были все молодые семьи, ровесники, все шахтеры. Праздники справляли во дворе: выносили столы, скамейки уже были вкопаны. Готовили шашлыки, мы, дети, показывали домашний театр… Жизнь была, как я теперь понимаю, вполне обеспечена. Донецк в советское время и работал, и жил хорошо.
Хозяин дома Геннадий — коренной дончанин, из еврейской купеческой семьи дореволюционных времен. В прошлый приезд он показывал мне дом, принадлежавший его прадеду купцу Горелику, ныне памятник архитектуры «старой Юзовки» — по имени основателя Донецка, предпринимателя Джона Хьюза, а также черту оседлости, которая проходила по Кальмиусу — за ним, в нынешнем Калининском районе, начиналась территория Войска Донского.
Незадолго до одиннадцати я спохватываюсь вызвать такси — не за черту оседлости, но, как говорили в моем детстве, «за линию». Теперь линия ж/д путей отделяет спокойные районы города, куда украинские подарки не долетают аж с 2015-го, от тех, куда еще долететь может. Такси приезжает на удивление оперативно. В городе, где банковская система до сих пор, по большому счету, недоступна, есть, тем не менее, несколько сервисов такси с мобильными приложениями. Для приехавшего с большой земли тут главное вовремя вспомнить, что платить придется наличными и не выскочить из машины в расчете на списание с карты: могут понять неправильно.
В поселке за ж/д вокзалом нет иллюминаций и праздничной подсветки; у хозяев вид, будто их разбудили.
— Мы прилегли вечером, вчера был тяжелый день на работе, да и год такой, выматывающий. — говорит мне Ева, которая служит в ДНР по социалке.
Ева не говорит — был очередной выматывающий год. Понятно и так.
Тем не менее, и здесь полный стол безо всякого столичного эстетства: салаты, соленья, гусь. Ближе к полуночи включается телевизор, смотрим обращение Владимира Владимировича. Хозяева внимательно слушают российского президента, будто ждут что он скажет что-нибудь и для них. Путин желает всем гражданам России семейного уюта и счастья в новом году. Дончане кивают. Бьют Кремлевские куранты. Играет гимн. Хозяева — Ева и Денис, подпевают, но как-то без огонька. Из-за окон слышатся звуки салюта. Подходим к окну. В темноте над окраиной Донецка хорошо видны соцветия праздничных залпов в центре города. — О, а вот сигнальная ракета… поплыла, — говорит Денис. Ракета — ближе, чем салют — медленно спускается по дуге. Затем раздаются звуки стрелкового оружия.
— Это в честь праздника палят или перестрелка? — спрашиваю я.
— А черт его знает. Скорее и то, и это. Салют и перестрелка вперемешку.
Взмывает еще одна «сигналка»; Денис задергивает шторы, мы возвращаемся к столу.
Теперь по плану поездка к ёлке на главной площади города, но тут Еве звонит мама, которая живет в общежитии после того, как они потеряли семейный дом в пригороде Донецка, занятом украинскими войсками. Ева поздравляет маму с Новым годом, завершив звонок, говорит мне: — В центр не поедем, в общежитии отключили лифт, маме не спуститься, четырнадцатый этаж…
— Как это?… — недоумеваю я.
— А вот так. Им отключают лифт по графику, который вывешивают незадолго до. А там беженцы, много пожилых и пострадавших… Не спуститься, не подняться. Не знаю, что это вообще такое, кто принимает подобные решения.
— Ешь гуся, — Денис пытается разрядить обстановку. — Гусь наш, сами вырастили. Или вот холодца наверни, свинка домашняя, соседи закололи под Новый год…
— Скажи, а почему вы не возьмете маму к себе? — не унимаюсь я.
— Мама была на яме у украинцев, ей лицевые кости разбивали прикладом — нос, скулы, наручники вросли в ткани, она прикована была к трубе сколько не знаю дней… С тех пор как видит парней в форме, неважно чьих, ее трясет просто инстинктивно, до истерики. А у нас тут хлопцы военные то и дело.
За окнами слышен сильный глухой звук.
— О, что-то крупное упало, — комментирует Денис, который сам недавно был «парнем в форме». — На Вольво-центре.
— Давай о хорошем! — командует Ева. — У меня теперь тоже российский паспорт. Хочешь, покажу?…
Мы некоторое время обсуждаем, как Ева вышла на фотографии. Затем она рассказывает, как ездила получать паспорт в близлежащий российский пункт.
— Мне очень понравилось! Во-первых, там не было никаких обычных душных теток среди российских служащих, только подтянутые такие мужчины в костюмах или в форме. У меня была ОРВИ, температура дикая, но день уже назначен, надо. Я подъехала, говорю нашим, которые в очереди: извиняйте, придется меня пропустить, а то если я тут буду стоять, то скоро попросту лягу. Все поняли, посмеялись, вошли в положение. Захожу, и тут ко мне кидается какой-то хлопец: о, я помню тебя по Дебальцево! Там русские эти мужчины в костюмах: вы были в Дебальцеве? С таким уважением на меня смотрели, чуть не хлопали, как в американских фильмах бывает. Потом мы зашли на получение и там принесли Присягу гражданина России. Меня эта процедура очень тронула, читала текст с выражением, как на детском утреннике…
Ева смеется, и одновременно начинает хлюпать носом. Я вспоминаю свое получение паспорта — никакой Присяги там не было: получите, распишитесь, все.
Мне даже становится немного завидно, хотя завидовать тут, собственно, нечему, кроме очень запоздалого и очень пока небольшого торжества справедливости. Цена которому — страдания, лишения, оставленный дом и тяжелый труд в новом, уже не своем доме, благодаря которому у Евы и Дениса есть салат оливье, холодец и гусь, и всем этим они радостно делятся еще и со мною. А мама Евы получит подарки только назавтра, когда заработает лифт.
Вернувшись первого января в пустую съемную квартиру, я смотрю ролик президента Украины, которым уже шумно восторгаются в рунете. Владимир Зеленский говорит о том, что все украинцы разные, некоторые даже говорят по-русски, и все-таки они вместе. Ролик сделан модно, молодежно, с упором на южную сентиментальность. Наверное, он мог бы тронуть Еву. Если бы она не видела раны от наручников на запястьях матери. И если бы от имени, более того — именем нынешнего государства Украина не творились подобные злодеяния, которые теперь украинский президент предлагает считать несущественными культурными различиями, вроде как — «но почему аборигены съели Кука? За что — неясно, молчит наука».
По ощущению, дончане ничего больше так не хотели бы, как забыть об этой войне хотя бы за новогодним столом. Но какие-то вещи невозможно ни забыть, ни простить при всем желании, пока творившие их считаются «захисниками Вiтчизни», а их жертвы, в лучшем случае — этническим и/или культурным меньшинством, представителям которого, так уж и быть, позволено ходить на работу по проспекту Ватутина, а не Шухевича.
Так или иначе, желая того или нет, президент Украины поставил важный вопрос: как теперь жить соседям, один из которых пришел к другому, порушил хату, побил жинку и детей, уничтожил скотину, а теперь говорит — пожалуй-ка ко мне на самогон, а из-за забора при этом огрызается злобный пес?
Украинский анекдот на это отвечает буддийским — отож!
У дончан ответа на подобное пока нет.
Еще один момент омрачил в Донецке новогодние каникулы; на этот раз это было обстоятельство внутреннего характера. Уже в новогоднюю ночь в соцсетях появились сообщения, что одновременно с отменой комендантского часа начались вечерние задержания машин с украинскими номерами и граждан без документов или с паспортами Украины. Машины препровождали на штрафстоянки, пешеходов доставляли в участки и там опрашивали, снимали отпечатки пальцев и даже копировали контакты из адресной книги мобильных устройств.
Позднее эти сообщения подтвердились. Действия МВД ДНР получили различные толкования: от превентивных антитеррористических мер в период отмены комендантского часа до попытки искусственно увеличить число мелких правонарушений в этот период — с тем, чтобы затем иметь повод режим комендантского часа не отменять. На практике, если постоянная или временная регистрация автотранспорта на территории ДНР уже давно является обязательной, то запрета жить по паспорту Украины на территории Республики де-факто не существует. Более того — с момента принятия президентом России закона о упрощенном получении гражданства России для жителей Донбасса, имеющих паспорта ДНР, это самое получение не имеет даже смысла особо стимулировать: очередь на паспорт ДНР теперь стоит чуть не до лета. Что касается копирования контактов из телефонов, то представители властей ссылаются на подобную же практику украинцев при пересечении границы ДНР/Украина. Но тогда непонятно, в чем была необходимость вводить ее именно в новогодние каникулы на улицах Донецка.
Тем не менее, на Рождество мы собираемся у меня примерно той же компанией. Накануне я работала допоздна и не успела на Рождественский сочельник в Преображенский собор; храм полон и на следующий день: народ подходит семьями, торжественно крестится уже у ворот и следует в церковь.
Вечером приходят друзья. Первым — Гена, с которым мы двигаем стол и шкафчик, а также опрокидываем мою ёлку. То есть сосну. Затем Гена проявляет удивительный талант при готовке ленинградского специалитета — бутербродов с килькой. Таким образом, к приходу Евы, Дениса и Ольги — доцента Донецкого университета, переводчицы с английского на украинский — у нас готовы бутерброды с килькой, салом, тресковой икрой, а духовке стоит огромная домашняя курица.
Ева заходит с баночкой рождественской кутьи и со свечкой из храма. Еще они с Денисом принесли бутылку местного игристого вина: это подарок мамы, которую они поздравляли до нас. По здешней традиции, родители здесь дарят детям подарки именно на Рождество, даже если дети уже взрослые. Ева твердо заявляет, что перед основной трапезой все должны съесть по три ложки кутьи, причем первой — хозяйка. Также Ева зажигает свечку из церкви и ставит ее на стол. Съев кутью, нужно передать ее следующему участнику застолья и обязательно поцеловаться троекратно. Все принимают участие, крещеным оказывается даже Гена, который в свое время пять лет прожил в Израиле — но не прижился и вернулся на родину, в Донецк.
Как ни странно, именно в Рождество дончане много говорят о войне. Говорят и каждый раз извиняются — вот еще это расскажу, и не буду больше омрачать праздник.
Я бы не сказала, что эти рассказы омрачают, хоть они и не для слабонервных. Просто после каждой истории, помимо боли, появляется новое измерение человеческой жизни. Про парня, у которого не было ступни и он служил санитаром в интернате для детей с нарушениями слуха и речи, и которому при эвакуации из Славянска шальной очередью бойца украинского добробата, хлестнувшей по автобусу с детьми, разнесло голову. Про пожилую нянечку, которую вся семья умоляла не ехать с детьми, но она поехала, и ее тоже убило. Про семьдесят личных машин с гуманитаркой, собранной жителями Донецка безо всяких указаний свыше, которые пропали на дороге на Славянск летом 14-го вместе с грузом и людьми.
Это совсем не похоже на святочные рассказы, и в то же время в них есть что-то от чуда — чуда возвышения людей над личными интересами и готовности в прямом смысле отдать жизнь за други своя.
Мне хочется тоже чем-то поделиться с этими людьми, кроме несчастной курицы, которая никак не дойдет в духовке. Я ставлю им ленинградскую «Волховскую застольную»; и, кажется, никогда на моей памяти у стихов Павла Шубина (музыка Исаака Любана) не было столь внимательных слушателей.
После того, как Денис берет шефство над курицей и она наконец появляется на столе мы какое-то время говорим о ерунде — вроде секретов приготовления «синеньких», лошади каких пород прыгают лучше и какие фильмы сейчас идут в кинотеатре «Звездочка». Затем мы поем «Темную ночь», поем «Нiчь яка мiсячна», а доцент Ольга поет колядку на украинском, в ней есть такие слова: «Темненькая нічка тьмою світ закрила,/ Тьмою світ закрила. А Пречиста Діва по світу ходила, Прийшла до багача, /на ніч ся просила: — Пане господарю, переночуй мене, Бо темная нічка / находить на мене. А той пан господар не хтів ночувати, Сказав своїм слугам / собаками гнати. А тії собаки як ся налякали — Перед Матір Божов / на колінця впали…»
И все за столом слушают, и все подпевают. И те, рядом с кем парню-санитару оторвало голову украинской пулей, и те, чьей матери ломали лицо прикладом, и даже те, кто вообще не может до сих пор говорить о том, что с ним в последние шесть лет произошло.
Похоже, парадокс ситуации в том, что президент Зеленский на седьмой год войны пытается втолковать народу Украины те элементарные вещи, за которые когда-то встали люди Донбасса. Те самые «европейские» — или христианские — ценности уважения и даже восхищения культурой соседа, которые у дончан естественны, как дыхание. За которые так называемые «вооруженные формирования государства Украина» убили сотни, если не тысячи людей на земле, где я сейчас нахожусь.
Христос на земли — возноситеся!
Донецк, Рождество. 2020.
