Мы живем в странное время.
(Я мастер трюизмов, если что).
Доступность социальных сетей привела к тому, что ни один писатель, поэт, философ, художник, артист не застрахован от визита сетевого придурка, который оставит в вечности свой ценный комментарий: «Н.Н. - не писатель, а козёл, ггг». Сетевой придурок будет бесконечно горд собой, он ведь таким образом как бы «с Пушкиным на дружеской ноге», а получить за это по физиономии не грозит или грозит уж совсем в редчайших случаях. Он их высоких зрелищ зритель, он в их совет допущен был.
Но этот же феномен обернулся тем, что критика как жанр стремительно стала ветшать, худшать, вообще исчезать. Теперь при написании критической статьи или просто заметки ты опосредованно примыкаешь в сознании большинства к такому сетевому придурку. И значит, критиковать нельзя. Вообще. Никого. Никогда. Ни за что. Можно петь оды, дифирамбы, панегирики. Очень ходовой товар также катарсис и метанойя. Это когда прочел за одну ночь чью-то семейную хронику, под утро рыдал и молился (второе, впрочем, вариативно) и понял, что все прочитанные ранее книги не стоили одной страницы этой хроники. Я не злобствую, товарищи. Я сама была такою триста лет тому назад: в шестнадцать каждая более или менее достойная книга казалась мне откровением, это нормально. Ненормально, когда такое происходит с критиком по тридцать раз в год и в зрелом возрасте.
Получается совсем странная ситуация: можно только хвалить, потому что критика любого произведения автоматически приравнивается к травле его создателя.
Помилуйте, откуда это, зачем это?
Если мы вспомним о феноменологии - а без нее тут никак - то не сможем не признать, насколько она была права, определяя свою задачу как беспредпосылочное описание опыта познающего сознания и выделение в нём сущностных черт.
Иными словами, мы обсуждаем текст, данный конкретный текст, а не автора. Текст как феномен, текст как вещь в себе, текст как зафиксированную мысль - и в его имманентной трактовке, и в репрезентативной. "Вперед, к самим вещам!" - этот посыл Гуссерля хорошо бы помнить всем, возражающим против критики.
Но нет. Нет. Критика должна быть только положительной - таков новый тренд. "От критики у автора должны отрастать крылья!" - прочла я однажды комментарий. Не знаю, как с крыльями, но челюсть у меня стукнулась о ключицу. Я не считаю, что критик должен вести себя, как педагог коррекционного детсада: "Ой, какой молодец Петечка, он уже научился нести ложку в рот, а не в ухо в свои 6 лет! Похвалим Петечку!"
Если я утрирую, то лишь немного. Появился такой, что ли, слой неприкасаемых, про чьи произведения можно говорить только хвалебно. Это:
- те, кто воевал/говорит, что воевал,
- те, кто помогает сиротам/инвалидам/котикам/собачкам,
- те, кто овдовел или в разводе,
- те, у кого есть дети/нет детей,
- те, кто пишет на "острые" темы,
- те, кто борется с хроническим или острым заболеванием,
- и те, кто просто "хороший человек".
А поскольку абсолютное большинство творцов подпадает под эти категории, то критиковать нельзя никого. И мы возвращаемся во времена "Белой березы" и "Кавалера Золотой Звезды", когда вся критика сводилась к тому, что роль старых партийцев в романе надо бы углубить и расширить. И не более.
"И как конфликт хорошего с отличным
Его вопрос решает партбюро".
Тенденция совсем не нова, кстати, - оценивать не по реальным достоинствам, а по происхождению/заслугам/биографии.
Как в первые годы советской власти важнее были не знания специалиста, а кем были его папы-дедушки-прадедушки и с какого года он в РСДРП. То же мы проходили и в искусстве, а люди моего поколения этого успели накушаться вполне, хоть и выросли на самом излете советской власти. Труд основоположника "Партийная организация и партийная литература" был раздерган на цитаты, вставляемые в учебники и предисловия, а читали мы много, да и учились, в массе своей, тоже хорошо.
Поэтому сегодня меня не может не изумлять подобный подход в отношении литераторов, которые, как принято считать, воевали - и уж неважно, на самом ли деле или в своих фантазиях.
"Писатель Х. воевал в тех же краях, где и я, потому это хороший писатель".
"Это ничего, что он всем подряд хамит и едва ли не фекалиями кидается, ему можно, он чеченскую прошел".
(Это средняя температура по госпиталю, как вы поняли. В основном по отделению, где лежат с самострелами или поевшие графита с эфедрином - военврачи меня поймут и недобро усмехнутся).
Сказать, что я от такого в изумлении, - не сказать ничего.
Начну с конца.
Предположим. Предположим даже, что правда воевал, что не врет, не приписал себе службу в спецназе, хотя сам подвизался на продуктовом складе. Не позировал картинно на разбитом танке для постановочной фотографии, а сам этим танком командовал. Предположим.
Но если при этом написал плохо, написал слабо, написал плоско и ходульно? Следует ли считать его боевые заслуги автоматическим пропуском в литературу? Стали ли невозможные вирши рыбачки Марютки лучше от того, что она хороший снайпер? "Ленин ты герой наш пролетарский, мы поставим твой статуй на площаде".
Идем дальше. (Дальше будет еще неприятнее, предупреждаю).
Русский человек, он весь - порыв, он весь - подвиг. Он полежит-полежит на печи, а потом - рррраз, и мир спасет. Потому ежедневное, постоянное - оно не производит впечатления. Медсестра педиатрического отделения, которая за свои труды (на мой сугубый взгляд) в Рай вот хоть сейчас будет взята, - она есть и есть, ну подумаешь. А вот дяденька, который красиво расскажет, как он двадцать моджахедов положил одной очередью из АКМ-а - тот да, тот поразит воображение.
И не в том дело, что кто-то плохой, а кто-то хороший. Нужны все: и медсестра, и дядя с АКМ-ом. Просто в силу ментальной традиции второй почему-то кажется более ценным. Что и вызывает целый ряд спекуляций.
У нас воинов-якобы-афганцев едва ли не столько, сколько в свое время несло бревно с Лениным и расстреливало Берию.
Когда они возле метро начинают дурными голосами петь про "черный тюльпан", я скрежещу зубами - потому что они поганят память погибших там, воевавших там по-настоящему. Им от силы лет 35. А войска из Афганистана вывели в 1989-м, я как раз училась в 11-м классе. Вот и считайте.
Поэтому писатели, которые рассказывают о своем участии в чеченских войнах или операциях на Донбассе больше, чем мой дедушка говорил об обороне Кавказа (люди того поколения вообще о войне не любили говорить - только иногда, немного выпив 9 мая), - вызывают у меня серьезные подозрения.
А был ли ты там вообще, мил-человек? Уж очень складно поёшь.
А даже если был.
В сериале "Спецназ", в фильме "Сломанная стрела", есть прапорщик Агапцев, который продает российское оружие боевикам. Его в фильме постигает заслуженная расплата от рук заказчиков, но ведь жизнь сложнее любого сценария, и выйти сухим из воды в жизни шансов куда больше.
Даже не сомневаюсь, что в реальной жизни прапорщик Агапцев написал бы книгу баек вроде "Моя чеченская" и размахивал бы ею, как тореадор мулетой, но только не перед быком, а на каждом углу.
Поэтому поосторожнее с партийностью в литературе.
Давайте все же книги оценивать по достоинству самой книги, а не по тому, где воевал/не воевал автор, сколько у него детей и так далее.
И никак иначе.
