Есть один вопрос, вызывающий большое
неудовольствие у господ товарищей. Прямо скажем – не любят товарищи этого
вопроса.
А задавать его надлежит, когда
товарищи начинают с наслаждением витийствовать о том, что красные лучше,
потому, что де белые страну «прошляпили» (они говорят гнуснее, но есть на свете
эвфемизмы, помогающие нам не уподобляться обезьянам). Раньше я пыталась объяснять,
что, хотя победа и может быть результатом нравственной правоты, доказательством
оной все ж не является. Вся история человечества нас этому учит. Побеждают
правые, побеждают виноватые – всяко случается. Но эта простая мысль отчего-то
натыкается на какую-то преграду в умах, побуждая последние по факту писать в
образцы нравственности скопом с большевиками и Батыя, и Чингизхана, и вовсе
Атиллу.
Теперь я отвечаю господам товарищам
иначе. Да, дражайшие, допустим, наши проиграли. Но все ж таки – пробирались на
Дон, бросая семьи на волю Божию, плохо вооруженные, неодетые. Иной раз и не
слишком подготовленные. Но – шли.
Так отчего же вы, дражайшие, не вышли
в 1991-м году даже за порог московских квартир, не то, что на Дон? Уж кто бы
«прошляпил», так это вы. Сдались без писка. Мы сбивали Железного Феликса – а вы
не вышли с охотничьими ружьишками и хоккейными клюшками защитить этого великого
гуманиста и друга детей. Труса праздновали? Ну, так и помолчите.
Но это так, дразнилки для гусей. В
действительности убежденных красных в том далеком году было – перечесть по
пальцам. Только запредельная бездарность и людоедство всплывших на той волне
правителей несколько изменило ситуацию два года спустя. Руцкой, а особенно
Хасбулатов, за которым отчетливо прорисовывалась физиономия этнической мафии, не
были лучше Пуго и Янаева. Изменилось настроение общества.
Но в 1991-м году малочисленные
сторонники коммунистического правления хорошо знали одно: их никто не пойдет
защищать.
А ведь любопытно – почему? Назвать
все население в 1991-м году поголовно антисоветским означало бы – сильно
преувеличить. Люди были в большинстве аполитичны. Аполитичный гражданин
политических коллизий избегает. Себе дороже, жизнь одна.
Так что же намертво лишило широкие
массы чувства патриотизма, лояльности к существующему строю?
Кинем взгляд на фильмы последних
пятнадцати лет совдепа: в самых популярных и любимых из них – во всех этих
«Ирониях судьбы» – прозвучало бы чудовищно фальшивой нотой любое рассуждение
персонажей о судьбах своей страны, своего народа. Поэтому оно и не звучит.
Персонажи заняты «обаятельностью и привлекательностью», уместностью новогодних
авантюр и успехами провинциалов в столице.
Это был, по сути, плохой звонок для
правящих. Страна без патриотизма – не жилец, что отметил еще великий лексикограф
Джонсон, чьи слова о «последнем прибежище негодяев» наши очень образованные космополиты
трактуют в смысле, строго противоречащем настоящему.
Но в период застоя истерический заряд
раннего совпатриотизма выветрился полностью, ничего нового же ему взамен не
сообразовалось.
Итак – почему? Увы, не по причине
памяти о репрессиях, раскулачивании и расказачивании, гонениям на верующих.
(Верующих ведь тоже было немногим больше, чем убежденных коммунистов, среди
инертного населения). Не всех эти ужасы коснулись, а кроме того – время прошло
достаточное. Хотелось бы думать, что народ помнил и не прощал, но помнили и не
прощали не те, кто был большинством.
Есть словцо, из лексикона давних
«стиляг», употреблять которое я не люблю, но в данном случае именно оно
прозвучит исчерпывающе: жлобство.
Застойный СССР разъедала коррозия
жлобства.
Мой родительский дом стоит на
Калужском тракте, до сих по какой-то глупости именуемом Ленинским проспектом.
Там, где оный пересекается с проспектом Университетским.
Места пафосные, своего рода витрина послевоенной
советской Москвы.
Если идти от универмага «Москва» к
перекрестку, невозможно было миновать некий магазин с огромными нарядными
витринами. Ну да, какая ж «витрина» без витрин? Нарядные большие витрины
украшали и «Дом Фарфора», и «Дом Ткани», и ту же «Москву», словом все изобильно
рассыпанные по проспекту магазины. В них, конечно, красовались вещи, которых
отнюдь не наличествовало в ассортименте. Сия особенность местного колорита
изрядно дивила иностранцев, жителями же и гостями столицы из глубинки
воспринималась как малоинтересная данность.
А вот в упомянутом магазине, что
перед перекрестком к Университетскому, содержимое витрин строго совпадало с
выложенным на прилавки. Только подобраться к этому прилавку было непросто. В
дверях стоял стул, на котором скучал охранник. Провожая безразличным взглядом
одних, он иной раз жестко останавливал других вопросом: «Какая у вас валюта?»
«Небось, не доллАры», отвечает
удивленный провинциал, персонаж песни Высоцкого. Тут-то его и заворачивали, а
могли и в милицию.
В моем детстве это называлось
«сертификаты». Они были тоже разные. Наши (отец получал в них за экспедиции в
Гоби) были – с синей полосой. Какая полоса была на других – я не запомнила, ибо
в нашей семье их не водилось. Но по одним шел полный ассортимент, по другим –
ограниченный. И тут – крошечное, но неравенство. Даже внутри круга «избранных»
потребителей.
Ну хорошо, твоя власть, и хочешь ты
есть слаще, одеваться наряднее «населения», ну и гуляй Емеля, неделя определенно
твоя. Но отчего эта самая «Берёзка» (сим трогательно пейзанским словом
назывались изобильные места) непременно должна была сверкать стеклами в людном
месте? Да отоваривайся ты своими ананасами и оливковым маслом (немыслимые
дефициты) где-нибудь в переулочке, за дверью без вывески. Что не видно, то и не
раздражает. Зачем нужно унижать человеческое достоинство – заворачивая на
пороге человека, желающего потратить свои честно заработанные деньги?
А деньги, между тем, у «населения»
иной раз водились. К примеру, у людей, работавших в условиях вечной мерзлоты.
Водились в богатых колхозах, чай время стояло не сталинское. Но, приезжая с
ними в столицу, люди, заработавшие толикие куда как тяжко, обнаруживали, что их
деньги – второго сорта деньги. А они, стало быть, второго сорта потребители.
Исправить этого законным путем
возможным не представлялось. За покупку «тех» денег, сертификатов или
иностранной валюты, грозила уголовная ответственность.
Ответ на загадку – отчего кичились
неравенством, сословному обществу старой России решительно неведомым, дает все
тот же Оруэлл. Члены «внутренней партии» все равно живут скромнее, чем богатые
люди прошлого. Но дело само по себе не в лучшем жилье и лучшей еде. Дело в
доступе к ним. В привилегиях.
Проще сказать – втихую жрать не
сладко. Надо так: ты жрёшь, а они – «быдло», тебе завидуют.
В этом смысле очередная
оконфузившаяся представительница «элиты» – прямая идейная наследница советской
номенклатуры. (Кстати, и муж-депутат в свое время избирался от КПРФ).
Вникнем в откровения латышской
стрельчихи. На первый взгляд странно: раз человек пришел в дорогой ресторан,
стало быть – у него есть на то деньги. Какой же он тогда «нищеброд»?
В любом западном ресторане сочтут
дурным тоном вникать – по особому случаю человек решил потратиться, либо
запросто заглянул перекусить. Клиенты равны все, коли они платят. (Забавно, что
все эти илоны-божены относят себя к «западной» ментальности, при подобной
дремучей совдеповости). На самом деле сие существо хочет именно привилегий, тех
самых, «берёзовых». Есть у тебя деньги – неважно, важно, разрешено ли тебе их
тратить так, как тратят «допущенные к».
Только не надо, полупочтенные
оппоненты, судорожно изыскивать в ответ привилегий классового общества: купец
мол, не мог посещать Дворянское собрание. Мог и посещал на правах гостя, иной
раз почетного. Но главное – Купеческое собрание было ничем не хуже. Неплох был
также и Народный дом, для собраний крестьянства.
При социализме деньги не были
главным. Но кто-то всерьез думает, что это – достоинство социализма?
За деньги невозможно было – купить
кооперативной квартиры больше, чем тебе «положено», остановиться в гостинице,
съездить в хороший санаторий. Ко всему нужен был еще своего рода «допуск».
Сопричастность.
А деньги что – прах. В столовой ЦК
КПСС можно было, как описывает автор книги «Номенклатура», пообедать копеек за
сорок – отнюдь не макаронами и компотом, дежурными блюдами столовых «для всех».
Страна была пронизана системой
привилегий: «Березки» продовольственные, «Берёзки» обувные, «Берёзки» – эти нам
казались самыми подлыми – книжные. Парадокс: Булгакова свободно покупали
исключительно члены МАССОЛИТа и Шариковы со Швондерами.
Не наделенная культурой, невежественная
«элита» совдепа могла ощущать себя «избранной» только самоутверждаясь через
кураж. Ну, на первом-то этапе – казались слаще репрессии, но затем сделалось
ясным, что сия потеха частенько чревата для самих забавников. Самоутверждение
через мелочное унижение других – оно много безопаснее.
Этому обучали с детства. «Ты не ел таких
конфет – банановых в шоколаде? А у нас их полно».
Но тех, кто хвастливо пожирает более лакомые
конфеты, дети обычно бьют. Взрослые не бьют, но – оценивают по-своему. Жлобство
властьимущих в СССР и породило полную аполитичность населения.
Возгласи кто в 1991-м: встанем за
наши советские ценности! Разбросаем баррикады!
Ответ мог бы быть только один: ишь,
морду наел! В «Берёзке» твои ценности, а меня с «северов» туда не пустили! Шел
бы лесом… берёзовым.
В последний год медийное пространство
сотрясают на диво одинаковые скандалы: даже не дуры-жены, а лица, наделенные
сами властными полномочиями, наперебой спешат в самых оскорбительных формах
продемонстрировать, что они и «население» – категории разные. «Я б прожила
месяц на прожиточный минимум, но мне статус депутата (SIC!!) не позволяет». Беда даже не в
том, что особе обязанностью народного слуги видится необходимость кушать лучше
народа, вполне способного обойтись «макарошками». Беда в том, что она
почувствует себя неуверенно, если это интересное самоощущение интеллигентно
утаит от медиа.
Ибо основа ее уверенности в себе –
жлобство.
На чужих ошибках не учатся. Впрочем,
это ведь и не чужие ошибки. Это ошибки тех же самых лиц, или, во всяком случае,
тех же «трудовых» династий.
