Теория коммунизма, как мы превосходно
знаем, возникла в европейском пространстве и европейском сознании. Задолго до
того, как изобильно подкармливаемый Фридрихом Энгельсом Карл Маркс разродился
чудовищным волюмом «Капитала», призрак в саване уже бродил по Европе, пугая и Ситэ,
и Сити, и Вазастан.
Помнится, автору этих строк
потребовалось в свое время сдавать дисциплину под названием «научный
коммунизм». Что делать, как спросил бы Чернышевский. Пришлось написать памфлет
о двух Фомушках, которые так и остались неверующими: Море и Кампанелле.
Выше, конечно, сказано для красного
словца. Верующими эти Фомы всё ж были оба, Мор, помнится, считал даже, что
совсем уж атеистов можно и в правах поразить. (Что по меркам времени логично –
ибо где гарантия их честного слова? Ежели нет «ничего святого», так оно и нет).
Так или иначе, но темой памфлета автор выбрал развитие идей, доказывая, что
более поздний деятель превосходит, кто б сомневался, более раннего. Так, к
примеру, в вопросах личной жизни Мор еще подвержен самым церковно ретроградским
предрассудкам, вверяя столь государственно значимое дело инициативе самих
граждан. Недоработка! Кому с кем …эээ… воссоединяться, это должны решать
ответственные старшие товарищи. И чтоб худые с толстыми, а высокие с низкими.
Это, товарищи, в самом деле продуктивный подход. И прогрессивный. А детей чтобы
обобществить.
Надо бы поискать в пыли антресолей,
да перечесть. Помнится, мы здорово хохотали над моим памфлетом перед экзаменом.
Может статься, и неплохо написано. Дети-то мы были неглупые.
Глупыми были преподаватели известных
дисциплин: мое произведение увенчала жирная «пятерка». (Что, конечно, веселья
ещё прибавило). Впрочем – а впрямь ли они были глупы, эти работники
идеологического фронта в период раннего Горбачева? Было оно им надо –
связываться с этой наглой юной фрондой (наш курс был еще и – московский набор)?
Не проще ли – «не понять» издевок, проглядеть скорей всю эту толстенную кипу
работ, расписаться в ведомости – и кому к детям, кому к внукам?
Идеология издыхала. Жрецы ее напоминали
монгольских монахов, каких видал мой отец в пустыне Гоби: неграмотных, не
знающих тибетского, бормочущих наизусть свои мантры-шамантры, не особо вдаваясь
в ускользающий смысл.
Это сегодня Ильич вновь лезет из
мавзолея. Тогда лежал тихо.
Но мы сейчас не об Ильиче, этом
кудеснике метаморфоз, а все же о теории. Марксизм, коммунизм – всё это
вылупилось в Европе. Но нет ничего более чуждого европейскому духу, нежели это
учение.
Что мы назовем здесь «европейским
духом» (понятие может вмещать очень многое)? В данном случае – присущий
европейцу индивидуализм. Постижение ценности и глубин единственной личности,
отражение макрокосма в микрокосме. Европа началась с философии, с безумцев
досократиков, что обули воистину одну только ногу, шагнув ею в новое
пространство. Необутая нога еще стояла на старой земле: еще женщина не
почиталась личностью, еще не смела высунуть носа из женской половины дома, а в
случае материальных затруднений, либо просто плохого настроения главы семейства,
новорожденную девочку не считалось зазорным выбросить на свалку.
Однако новорожденная девочка Европа,
немыслимая без женщин-личностей, на свалку не захотела. Сколь рискованными
способами она утверждала женскую индивидуальность – от Аспазии до Сафо – мы,
пожалуй, обойдем. Выбирать, как говорится, не приходилось. Европа родила философию,
явление, не знающее аналогов в иных цивилизациях. Скромное мнение автора этих
строк сводится к ошибочности употребления словосочетаний наподобие «китайская
философия». Нужно какое-то иное слово. Нельзя называть одним словом направления
мысли, не имеющие общего терминологического инструментария. А Китай дал скорее
свод религиозно-этических размышлений, но не изобрел орудий для сумасшедшего
возведения абстракций.
Философия – синоним европейского
духа. Один из синонимов.
Европа шла дальше – она породила
лирику. Опять же – эпос имеют все. Нельзя быть цивилизацией и не иметь эпоса.
Мы здесь, конечно, чуть утрируем. Зачатки лирики встречаются везде. К примеру,
в Древнем Египте, впрочем, цивилизации не вполне азиатского типа. «Дикий гусь
летит и спускается, и множество птиц порхает вокруг. Но я не думаю о них, я
думаю о моей любви». Лирический герой мусульманского поэта, в свою очередь,
просит жестокого караванщика медленнее гнать верблюдов, ибо они увозят его
возлюбленную. Ну так то любовь. О любви трудно повествовать эпически, хотя у
некоторых и это получалось. Кроме любви, о красотах родной природы писали.
«Маленькая сикомора, как она прелестна! Плоды ее краснее яшмы…» и т.п. боюсь
переврать. О бренности жизни высказались, пожалуй, все. В каких шумеров (в
хорошем смысле слова шумеров) ни ткни – непременно найдешь, что быстры как
волны дни нашей жизни, и что день то короче к могиле наш путь, а умрешь и
похоронят как не жил на свете. Куда же без этого.
Но рядом с Алкеем, в его страстном
пересказе сложнейших движений души, всё это – как букварь супротив Розенталя.
Античные римляне теории добавили
мало. Зато хорошо освоили чужое – и сделали достояние небольшого народа
достоянием всей цивилизации, вымащивая, неведомо для себя самих, прекрасные
дороги – для победного шага Европы.
Европа шла к провозглашению спасения живой
души – самой главной ценности – целью и смыслом существования. Европа приняла
христианство полностью – и только она. Иным для этого чего-то недостало. Может
быть – ощущения великой значимости каждой личности?
«Отменив» существование души,
коммунистическое учение противопоставило себя всему, что формировало понимание
ее природы. Коммунизм – учение абсолютно азиатское, непостижно уму, как
рванувшее в нашем пространстве мысли.
Коммунизм – враг индивидуальности. «Сегодня
не личное главное, а сводки рабочего дня». В этой пошлой песенке времен застоя
всё сформулировано чётко. Главное не то, что не личное, главное – безличное.
Рабочий коллектив, толпа демонстрации, негодующая общественность. Незаменимых
людей нет.
Чудовищная жестокость, в которую
Западная Европа долго попросту отказывалась верить, столь неправдоподобно
звучали свидетельства правды в ХХ столетии, явилась первой приметой физического
пришествия этого учения. Кстати – пыткам комиссары учились у китайцев. Сдиранию
кожи с живого человека, точкам максимального причинения немыслимой боли, всему,
на что нужно особое умение длить мучение, не убивая «раньше» времени. Казалось
бы – зачем? Победить, истребить – это хотя бы понятно. Но отчего так важно
снять кожу заживо? А это не цель. Это свойство.
Свойство – полное безразличие к
судьбам отдельных людей, мышление количествами. Столько-то человекоединиц – на
Беломорканал. Врачей, священников, интеллигентов, крестьян – да какое различие?
Перед кайлом все равны. Кто долбит почву в буднях великих строек – какой мир
умирает вместе с «доходягой», неважно и совершенно не интересно. «Повесьте
человек сто», – пишет Ленин в служебной записке. Каких человек – неважно. Он
ощущает себя восточным деспотом, а людей, как далее Коба, видит лишь через
столбики цифр. (Кобины квоты на репрессирование).
Не случайно Россия стряхнула
коммунизм через семь десятков лет, между тем как в Китае он укрепился и
плодоносит до сих пор. Эти плоды страшны, хотя изобильны. В Китае уже
устанавливается цифровой высокотехнологичный контроль за людьми. (Много играешь
в компьютерные игры? Да ты бездельник! Понижение «рейтинга». Отныне тебе не
положены железнодорожные билеты в спальных купе – только сидячие места). Мыслепреступление,
лицепреступление – все это скоро перестанет быть фантастикой.
Не случайно квинтессенции своей –
хоть и ненадолго – коммунистические идеи достигли не в европейском пространстве,
а у кхмеров. (Замечательный лидер, впрочем, хорошо обучался в Европе, «Капитал»,
как мы знаем, штудировал. Но ведь как сел на пришлого студента сей костюмчик!)
Не случайно на нашей политической
арене идет активная смычка представителей и пособников исламского экстремизма с
новыми красными. Вспомним и ЕСМ Дугина (почитателя красных кхмеров), и недавнее
активное камлание М.Шевченка за Грудинина вместе с Удальцовым и Прилепиным.
Кстати, замечательное достижение
практического коммунизма (мы уже давно перешли от теоретика Карлы не только к
практику Ульянову, но и к чудесному грузину – тоже весьма практичному
товарищу), а именно чудовищные колхозы, госмонополия на собственность и все
мыслимые средства производства – тоже странная отгадка из азиатской древности –
о которой чудесный грузин не имел малейшего представления. А тем не менее.
Буквально недавно попались интересные данные со ссылкой на работы А.И.Тюменева,
востоковеда первой половины ХХ столетия.
Так выглядит хозяйственное устройство
в Шумере, во времена III династии Ура. При царе Шульги человекоединицы «разбитые на
партии, подчинённые особым надзирателям… передавались по мере надобности из рук
одного надзирателя во временное распоряжение другого, перебрасывались с одной
работы на другую, наконец, в связи с объединением местных хозяйств,
пересылались из одного хозяйственного центра в другой. В такие условия
поставлены были теперь не только неквалифицированные работники… но и
профессиональные ремесленники, не исключая представителей наиболее
квалифицированных видов ремесленного труда».
Любое частное предпринимательство у
царя Шульги было запрещено, как вообще любой частный способ получения доходов,
а женщины имели равные права с мужчинами – вырабатывали ту же норму, в том
числе и в качестве землекопов. Смертность у царя Шульги была баснословная – до
35%. Зато возникали новые каналы, необходимейшие, так сказать, водные артерии.
Противопоставим этому юность
христианской Европы: гильдии, цеха – по сути: правозащитные организации рабочих
от квалифицированных до черных.
Но если Азия попросту не воспринимает
человека как ценность в количестве менее ста единиц, и тиранство какого-нибудь
Шульги упиралось исключительно в практическое решение задач за счет людей и
любой ценой, без теоретических надстроек, то наши фрагменты общественного безумия
всегда ведут в ад через благие намеренья – сиречь хилиастические ереси. Как бы
нам так взять да опрокинуть небо на землю, чтоб на тысячу лет сделалось хорошо.
Царь Шульги не желал для подданных «города-сада». Сиденье в грязи с поеданием
пайки подмокшего хлеба он воспринимал как для этих самых подданных вполне
нормальное. Наши же предтечи коммунизма, начиная от Мора, которого мы впрочем, любим
не за это, видели в уравниловке и подконтрольности гарантию всеобщего счастья, что
непременно наступит. Не для ныне живущих, присовокупили за теоретиками
практики. Для «будущих поколений».
Впрочем, на выходе результат
сравнивался. Разуму и душе, погибавшим в нечеловеческих условиях, решительно не
было разницы – царь Шульги или диктатор Коба, чтоб «унавозить грядущую
гармонию» либо единственно ради сиюминутной сельскохозяйственной/промышленной
задачи.
Отчего столь чуждые Европе идеи
проросли в столь непитательной для них почве? Отчего дали такие кромешные
всходы именно в наших землях? Бог весть. Едва ли ответ сыщется. Невозможно
измыслить ничего, более враждебного нашей сути. Европа родилась индивидуалисткой.
Коммунизм тащит ее в безликую многоликость небытия.
