Владимир Ильич любил детей. Он катался с
ними с горки на салазках. Феликс Эдмундович их любил ещё больше, почти так же,
как любил русский народ в целом.
Не отстают в чадолюбии и идейные
наследники отцов красного террора. В столетие цареубийства у нуворужей
появилась мода жалеть некоего маленького мальчика и гневно клеймить его
«палачей».
Романовы де начали с убийства Ворёнка, вот
им и «прилетела ответка». (Это чудовищное словосочетание уже фигурирует в
медийном обиходе подлаживающихся под молодёжь евразийцев и коммунистов).
Мы не полемизируем с ними, господа. В силу
причин, о которых чуть ниже, мы их просто изучаем, ибо «красный проект»
представляет несомненную общественную опасность. Не понимать ее механизмов – по
меньшей мере легкомысленно.
Итак, что мы наблюдаем в страдальцах по
Ворёнку? Они считают себя изрядными хитрованами. Возложили де «моральную
ответственность», и какие претензии к «героям» из ипатьевского подвала? Это ж –
«ответка».
Галина Иванкина недавно блестяще выявила
одну современную особенность симпатизантов СССР: пакетное мышление. В двух
словах примерно так. Если ты за «лучшее в мире мороженое», но при этом с дрожью
вспоминаешь советскую стоматологию, то не притворяйся своим, ты «либерал». Ибо
сказавший «а» должен произнести весь алфавит. (Добавлю, что подобную же картину
мы наблюдаем и в «либеральном» стане: можешь сколь угодно восхвалять Порошенка,
но если выскажешься против «Матильды» – всё, ты «ватка», которую живенько
«вскроет» очередная «графиня Леруа де Мерлен»). Но мышление пакетное это
неизбежно мышление и упрощенное: падкое на псевдологику примитивных, но
выразительных схем.
Ты убил ребёнка, у тебя убили пятерых – в
порядке, так сказать, компенсации с процентами. Фальшивка построения
рассыпается карточным домиком, но только в случае, если собеседник способен
выйти из заданного шаблона. Обойдем даже то, что граждане большевики впадают
здесь в несколько своеобычный для их учения мистицизм либо претендуют в русской
истории на роль польских мстителей. (Впрочем, Феликс Эдмундович был и непрочь…)
Общего между смертью Ворёнка и гибелью августейших детей не больше, чем между
смертью в автокатастрофе и смертью от инсульта. Строго говоря, все смерти
чем-то похожи. Но по конкретике рассматриваемых отметим две позиции.
1. На
рубеже XVII столетия не была сформирована та цивилизационная
система европейских ценностей, в которую входит понятие «защиты детства».
Последнее понятие появилось как завершающее и венчающее общеевропейский
этический свод. Сегодня нам сложно вообразить, сколь иным было отношение к
детям в минувшие эпохи. С первых времен христианства оказалась под защитой
детская невинность (языческий мир не понял бы смысла понятия «педофилия»), но
выведение ребенка – полное либо частичное – из процесса судопроизводства
установилось довольно поздно. «Охрана детства» – сугубо христианское
завоевание. В магометанском мире до сих пор не защищены ни невинность, ни
особый правовой статус. К сравнению цивилизаций и эпох всегда надлежит
подходить чрезвычайно аккуратно. «Мехмет-Али, у которого мамелюкские беи оспаривали
власть над Египтом, однажды приглашает к себе во дворец на праздник главных
начальников этого войска, – рассуждает Проспер Мериме. – Как только они входят
во внутренний двор, ворота за ними затворяются. Скрытые на верхних террасах
албанцы расстреливают их, и отныне Мехмет-Али – единоличный владелец Египта.
И что же: мы заключаем с Мехметом-Али договоры; он
пользуется даже уважением среди европейцев, и все газеты видят в нем великого
человека. А между тем что может быть ужаснее обдуманного убийства беззащитных
людей. <…>
Если бы у некоего министра, фамилии которого я не
назову, нашлись под рукой албанцы, готовые расстреливать по его приказу, и если
бы на одном из парадных обедов он укокошил выдающихся членов левой партии, то фактически
его поступок был бы таким же, как поступок египетского паши, но этически
– во сто раз преступнее. Но вышеупомянутый министр сместил многих
либеральных выборщиков, мелких чиновников министерства, запугал других и таким
способом добился выборов по своему вкусу. Если бы Мехмет-Али был министром во
Франции, он ограничился бы тем же самым; и нет сомнения, что французский
министр, перенесенный в Египет, принужден был бы прибегнуть к расстрелу, так
как увольнения не могли бы произвести на нравственное состояние мамелюков
достаточного впечатления».
По сути, убив
ребёнка и девушек от лица властей,
ипатьевские убийцы отбросили человечество либо в эпоху, не знающую охраны
детства, либо в мамелюкскую цивилизацию. Можно выбирать из двух, оба варианта
хуже. И не потому ли ХХ век отринул нежнейшее из христианских достижений, здесь
официально осуждая детей (до «высшей меры» с двенадцати), там – официально до
капли выжимая из них кровь – на медицинские нужды «высшей расы»? Не ипатьевские
ли убийцы откинули крышку ящика Пандоры?
2. Ну
и еще один существенный момент. Ворёнок (которого, конечно же, жаль) расстался
с жизнью НЕ потому, что родился чьим-то сыном. И НЕ потому, что «если бы его
оставить, из-за этого бы последовало…» Кстати, бы последовало. Но Ворёнок умер
за «собственное» преступление. Состав преступления: участвовал в подлоге на
государственном уровне. Ложно изображал внука Ивана Грозного, будучи сыном даже
не лже-царевича, но лже-лжецаревича. Ворёнок был законно судим, осужден и
казнен. Казни Ворёнка нимало не скрывали: следовательно она не противоречила
тогдашнему общественному нравственному чувству. Было ли тогда нравственное
чувство? Без него общество не стоит. Вне сомнения – было. Только иное. К
примеру, убийство или предполагаемое убийство настоящего маленького царевича
вызвало в Угличе огромные волнения. А как иначе: среди бела дня! Ребенок! Царский!
Невинный! Только что играл – и лежит окровавленным. Подать сюда злодеев! О
Ворёнке же жалели, но не возмущались. Да, теперь это сложно осознать: в старину
ребенок являлся субъектом суда. При Тюдорах в Англии за кражу, превышающую
стоимостью тринадцать пенсов, ребёнка совершенно законным образом вешали. И
никто не задавался вопросом: а способен ли голодный воришка понимать, что такое
закон? По нормам рубежа XVII века дитя можно
было судить и казнить, по нормам начала ХХ века – ребенок неприкосновен ни по
суду, ни бессудно, как Цесаревич Алексей.
Большевизанты отбрасывают страну не просто
в прошлое, но в искаженное прошлое. (Кстати, небезынтересный факт: Марину Мнишек
царь Василий помиловал. Что называется – «на первый раз». Великая доброта по
тем временам. Но царь Василий, фигура трагическая и как-то мало оцененная, был
на помилования щедр. Но второй раз – случился. Из дома, из безопасности, из
иных пределов неуёмная пани устремилась обратно на Русь: узнавать рыжего в
брюнете, супруга в незнакомце. Дальнейшая милость граничила бы с
непростительной глупостью).
Кстати, любопытный вопрос: пребывают ли
нуворужи в нравственном состоянии своих предшественников, или регрессируют даже
в сравнении с ними? Вопрос не праздный. Большевики сколь могли долго скрывали,
что бессудно убит не только Государь, но и семья со слугами. Их идейные
наследники – гордятся убийством девушек и больного мальчика. Во дни столетия,
минувшим летом, по интернету ходили мерзейшие открытки с надписью «Не забудь
поздравить монархистов». Изображены на открытках были карикатурные фигурки (то
одна, то несколько) с пулевыми отверстиями. Все это бросалось в сеть в часы,
когда миллионы православных верующих молились по всей стране, и сто тысяч из
них шли крестным ходом к Ганиной яме.
Но не поспешим оправдывать стыдливых
большевиков столетней давности. Войков со товарищи стыдились ли своего
злодеяния? Мы все прекрасно понимаем, что неудачно попасть в человека из
огнестрельного оружия в помещении подобного размера – можно только намеренно. В
подвале творился невообразимый немыслимый ужас. Способные на такое нелюди –
стыда по определению лишены.
Но большевики были очень вынуждены
оглядываться по сторонам. В самой России неистовствовал террор, можно было не
смущаться, но ощущалась необходимость оглядки на другие страны.
Не те большевики были стыдливее этих:
общественное мнение было много здоровее, христианские устои еще владели
сознанием даже и неверующих: легитимность, моногамия, защита детства (до
рождения начиная), личное достоинство и личная честь – все это еще не было
пустыми словами.
У нынешнего мира сбиты все этические
настройки.
Казалось бы, со второй половины ХХ
столетия человечество стало гуманнее. Гуманнее возможно, но нравственно здоровее
– едва ли. Вне христианской этики попытки добродетелей быстро трансформируются
в пороки. Повсеместно продвигается эвтаназия, и вот уже английским родителям не
отдают ребенка, за которым специально прислан самолет из католической Италии –
потому, что «в интересах ребенка» – не продолжить лечение, а быть умерщвленным.
И даже никто не вспомнит о том, что, коль скоро больница ребенка больше не
лечит – он уже и не пациент, и удерживать его в стенах, никто, по сути, не
вправе. Решили умертвить – и умертвим, нечего тут самолетам летать. Ограждение
детей от жестокости приняло уродливые формы ювеналки. С педофилией борются, но
шумный пафос этой борьбы вызывает в памяти, как сказал мне один священник –
борьбу с гомосексуализмом накануне его триумфальной легализации.
Любуясь на подобные ужасы, верующие, не
имевшие религиозной традиции с детства и в семье, кидаются в иные, тоже
специфические крайности. Особо добродетельные проповедники приводят христианам
в пример ислам, и призывают запаковать женщин в паранджу. Представления,
разумеется, не имея о том, какой мрак таится под этой паранджой.
Вывод прорисовывается кошмарный. В случае
красного реванша террор будет многократно страшнее. Чтобы хоть примерно его
вообразить, достаточно вспомнить, что в некоторых особо духовных местах исламского
мира утопление в клетках с помощью современного подъемного крана поэтапно
записывается на видео – даже уже под водой, иначе не так интересно.
Не случайно же радикальный магометанин
Шевченко теперь состоит в трио с Удальцовым и Прилепиным. Не случайно Шевченко
– при Грудинине. Они знают, чего хотят.
Нет, я не ухожу слишком далеко от взятой
темы.
Пакетное и упрощенное мышление, мозговое
строительство из готовых блоков – необходимое условие нового хаоса и красного
реванша.
Эта упрощенность, уплощенность – она
страшна тем, что спорить с нею невозможно. Могу пари держать, что первая часть
сего текста в их пересказе преломится так: ага – по её так Романовым можно, а
Романовых – нельзя?!
Смысл преотлично проскочит мимо мозга, не
повредив девственности извилин. Кстати, в этом большевизанты до изумления
напоминают украинских «антикоммунистов»: они точно так же реагируют не на
развитие мысли, а на слово-маркер. Максимум – на несколько слов-маркеров.
Хороший пример. Как-то раз, когда я
разместила на своей страничке в социальной сети видео из Львова, где то ли
школьники, то ли студенты перед началом учебного года призывают хором к
убийству по национальному признаку. Понятно, что на страничку тут же набежали
возмущенные (мною, а не видео) украинцы и заукраинцы. Возмущения были бурными,
но несколько невнятными. «Ну да, конечно – усмехнулась я в ответ на какую-то
глупость, – всё это видео заснял на «Мосфильме» Киселёв». Я по наивности
думала, что ответ удачен. «Что?? – печатно возопил собеседник. – Киселёв??!!! Так вот, откуда вы
черпаете «информацию»!!!»
Он не понял сарказма. Он вовсе ничего не
понял. Он среагировал только на вербальный маркер.
Опрощенье, не снившееся графу Толстому,
сопряжено с дичайшим невежеством.
Уже перестают изумлять словеса, раньше
кидавшие в дрожь.
«Чапаев сражался за красный проект! За то,
чтобы отгородить Россию от бездуховного Запада!»
Вообще-то Чапаев сражался за мировую
революцию, а не за изоляционизм, до России же первым красным мягко говоря не
было дела, она воспринималась враждебной территорией, которую надлежит
завоевать, чтобы потом использовать как плацдарм.
Но это, впрочем, вполне в духе. Ленинизм,
в отличие от марксизма, вовсе не учение. Ленинизм это голая беспринципность
власти, стремящейся удержать себя за счет других без каких-либо ограничений –
интеллектуальных либо нравственных. Они, впрочем, называют это диалектикой.
С человеком диалектическим удобно
работать. На включение одной кнопки он наливается слезами и гневом о несчастных
детях, вынужденных при проклятом царизме работать на заводах и фабриках. Другая
кнопка – и он умиленно вешает на стену фотографию товарища Сталина с Мамлакат
Наханговой, удостоившейся подобной чести за то, что в одиннадцать лет собирала
по 70 килограммов хлопка (при норме в 15).
Вообразим на минуту одиннадцатилетнюю
девочку, «собиравшую хлопок обеими руками». Девочку, у которой умерло при
советской власти девять братьев и сестер. На дворе стоял 1935-й год, самая пора
«счастливого детства и новой жизни». Да, Мамлакат вытянула счастливый билетик:
из нее сделали фигуру пропаганды. Но сколько таких же одиннадцатилеток просто наравне
со взрослыми собирали с голоду хлопок, крутили коровам хвосты, сеяли, молотили,
а в войну и вовсе встали к станкам?
Тяжелый детский труд не уходил из СССР, по
сути, никогда.
Но они повторяют как заведенные: в СССР
впервые освободили детей от тяжелого труда. А Мамлакат? А что Мамлакат, она же
молодец, подняла норму выработки до ста килограмм!
Противоречия они действительно не видят.
Даже если не объяснять, что на снимке вовсе не одиннадцатилетняя Мамлакат
Нахангова, а семилетняя Энгельсина Маркизова, папу которой добрый Сталин вскоре
расстрелял.
Помню, как в юности в мою голову не мог
влезть новодельный оксюморон: вдруг объявились люди, одновременно считавшие
себя и коммунистами и православными, да еще при этом – русскими патриотами. Из
какой психушки их выпустили, недоумевала я по младости лет.
А сегодня мы уже не удивляемся даже тому,
что «православных сталинистов» теснят аж «православные ленинцы», и уже
какой-нибудь Прилепин говорит патриотические речи, потрясая огромным нательным
крестом – отнюдь не озаботившись даже надеть… пальто.
Ленинизм – это не учение. Понадобилось бы
– Ильич сам бы со свечкой стоял, на публику, разумеется. Это изворотливая,
алчная жажда власти, сладострастная жажда подавления или истребления всего
живого, всего, что выше, лучше, благороднее, чище.
Вспоминается эпизод из Мельгунова: чекист,
допрашивая мать с двумя детьми (о чем можно было допрашивать детей?) на глазах
женщины один за другим ломал пальцы десятилетнему сыну, требуя, чтобы она сама сломала пальчик годовалому – тогда
перестанет. Женщина сошла с ума, убила одного из детей и пыталась расшибиться
об стену. Трудно понять, для чего это было нужно? Чтобы осквернить святость
материнства, больше ни для чего. Но в этом и есть главное сладострастие.
Не верится, что такое возможно вновь?
Почитайте некоего Калашникова – прожекты нового террора с «мобильными пытошными
камерами». Фантазии фантаста? Но отчего же тогда фантаст полез в политику?
История, как полагают некоторые, это
спираль. А может статься и просто замкнутый круг.
Еще один вопрос меня занимает: в какой
мере поражены «новым типом мышления» не пасомые, но пастухи?
Спор бесполезен. Как бесполезно
противопоставлять убийство в особняке Ипатьева их «детям на Ходынке». Им
невозможно объяснять отличье случайных жертв, при любом режиме неизбежных, от
расстрела ребенка по суду или тайной бессудной над ним правительственной
расправы.
Им ничего невозможно объяснить. Они во
всем без тени сомнения правы, ибо пропустят мимо любой противоречащий схеме и
общей установке факт и довод. И они очень сильно любят детей.
