Движение
MeToo («Меня
тоже!»), зародившееся в США и слегка затронувшее Европу, делает первые шаги на
российской земле. Наши девушки, которые давно не девушки, тоже начинают
вспоминать, кто из известных людей к ним приставал, подбивал клинья, делал им
непристойные предложения. Уже обвинены в сексуальных домогательствах политик
Леонид Слуцкий, режиссеры Марк Розовский и Сергей Говорухин. Дальнейшее
расширение этого списка зависит только от наличия нестеснительных жалобщиц;
думаю, мало кто из российских ВИП-персон в этом смысле безупречен.
Очевидно,
впрочем, что митушное движение в России имеет все признаки карго-культа, то
есть механического перенесения на нашу почву формы некоего явления без всякой
связи с его содержанием. Даже на первый взгляд – борьба с «харассментом» в
мировом шоу-бизнесе интересна женщинам и как способ напомнить о себе, и как
рычаг для перераспределения денежных потоков. В то же время российские митушки
вовсе не призывают, скажем, заменить Слуцкого женщиной. Кажется, они хотят
всего лишь, как говорится, «тупо пропиариться», но им не удается и это. Причина
проста: они не звезды Голливуда, а следовательно, перипетии их личной жизни
никому не интересны. Чуть поинтереснее Ксения Собчак, поддержавшая это
движение, но и она, по правде говоря, не кинодива, а всего лишь бывшая
распорядительница телеборделя.
Кроме
первого взгляда, возможен еще и второй, более пристальный. И если приглядеться,
то получается, что кампания MeToo выходит далеко за рамки борьбы за права женщин, за
установление гендерного паритета и в целом за реализацию феминистской утопии. Более
того, она вообще не об этом. MeToo –
это лом, с помощью которого крушат систему права. Причем это происходит прежде
всего в англосаксонском мире, где право получило наибольшее развитие и,
следовательно, создает больше всего помех для произвола как государства, так и
отдельных общественных групп и сил.
В
самом деле, мы привыкли к тому, что в правовом государстве любые претензии
граждан друг к другу разрешает суд. Суд определяет как факт ущерба, так и обоснованный
размер возмещения. Так было испокон веков. «Око за око, зуб за зуб», как в
Ветхом Завете, «за княжеского тиуна 80 гривен, за полевого старосту 12 гривен»,
как в «Русской правде». В суд нельзя прийти и сказать: «прошло девять лет, и я
вдруг поняла, что он меня изнасиловал». Судья посмеется, если ему заявить: «он
меня потрогал за задницу и сломал всю мою жизнь».
В то
же время нынешняя борьба с домогательствами – это вереница бессудных расправ на
основании обвинений именно такого рода. Людей вычеркивают из профессиональной
жизни, ломают им репутации, фактически совершают над ними гражданскую казнь. Но
даже гражданская казнь Чернышевского была совершена по закону – пусть и
суровому, и абсурдному. Здесь же закон стоит в стороне и безучастно наблюдает.
Почему
же именно женщины были выбраны в качестве орудия разрушения права? Потому что
это удобно. Хотя внешне движение действует под флагом феминизма, в нем
используются древние сексистские стереотипы. Например, представление о
специфической «женской логике». Ведь если логика у половины человечества в
самом деле другая, то ее следует уважать, а обычная, «мужская» логика, включая
и логику права, обязана подвинуться. Например, представление об особой хрупкости
и ранимости «слабого пола». Именно это представление позволяет продвигать
несоразмерные кары для «домогателей». Да и бесспорная сама по себе идея женской
эмансипации – преодоления тысячелетнего униженного положения женщины в обществе
– может быть использована для того, чтобы «нагнуть» право.
Наша
страна познакомилась с подобным подходом сто лет назад, когда на смену
«старорежимному» правосудию с его Плевако и Кони пришло классовое правосознание
пролетария (или действовавшего от его имени комиссара), который
руководствовался исключительно «революционной целесообразностью». Тогда закон ломали во имя угнетенного класса,
но угнетенному классу никаких выгод от этого не перепало. Теперь это делается во имя якобы угнетенного
пола – каков будет результат?
А в
результате проломом в стене права воспользуются какие-то другие люди. И уже
начинают пользоваться. На днях к движению MeToo присоединилась целая страна, и не
просто страна, а бывшая великая держава, расположенная на Британских островах. Провести аналогию между этим движением и
поведением Великобритании в деле Скрипаля позволяет не столько пол нынешнего
британского премьера Терезы Мэй – тут сексизм неуместен – сколько общая логика,
далекая от логики права и очень близкая к «женской логике» типичной митушки.
Вот
ход мыслей Терезы Мэй. Вот с чем она пришла в собственный парламент.
1.
Сергей и Юлия Скрипаль были отравлены ядом, изобретенным в России.
2.
Россия и раньше уличалась в подобных преступлениях. (Что сомнительно, ибо по
делу Литвиненко, скажем, настоящего суда не было, а были лишь «публичные
слушания» без представления надлежащих доказательств.)
3.
Великобритания предъявила России ультиматум, а Россия только посмеялась.
4.
Следовательно, Россия виновата и никак иначе быть не может.
Где ваши
доказательства-то? А ведь рядом, в том же Лондоне, сиротливо плачет
Скотланд-Ярд, который ведет какое-то расследование и честно говорит, что
никаких подозреваемых у него нет. Но теперь есть два параллельных мира права. В
одном – тщательно проработанная судебная процедура, освященные веками
корпорации юристов, судьи в париках, презумпция невиновности, строгие стандарты
доказывания. А в другом мире живут состарившиеся старлетки, желающие поймать
последний хайп, и… глава британского правительства.
Впору
поговорить о «вечно бабьем» в британской душе. В последнее время эта держава
увязла в бракоразводном процессе с ЕС, именуемом «брекзит». Но как будто этого
мало, и теперь Тереза Мэй затеяла еще одно мероприятие такого рода – развод с
российской элитой, который вполне можно назвать «брекзит-2». Рубка суков, на
которых сидит бывшая царица морей, идет полным ходом. Россию такой развод в
полной мере устраивает: ее наконец-то перестанут называть английской
криптоколонией. Да и национализация элиты в этом случае была бы в основном
завершена.
Вот
чего по-настоящему жаль, так это мечты о правовом государстве. Лондон был
средоточием этой мечты. По триста лет стриженные английские газоны были идеалом
русского либерала. Теперь оказывается,
что правовое государство – это вчерашняя европейская мода. Нынче это не носят,
как не носят семейные ценности и государственный суверенитет. И остались мы с
этой модой в девятнадцатом веке, а вокруг нас бушует век двадцать первый с
торжеством митушного кликушества и трансгуманизма.
Что
ж, немодное, зато добротное. Будем донашивать.
