Со смертью Виктора Анпилова, случившейся в Старый Новый год, Россия вступила во второе послереволюционное столетие своей истории. Понимаю, что это звучит довольно пафосно и выглядит несколько произвольно, но эту смерть хочется маркировать именно так, если уж вообще о ней говорить. Анпилов сам был и старый, и новый: коммунист старого образца в новой России.
Анпилов, казалось бы, действовал по рецепту Ганди. Его не замечали, над ним смеялись, с ним боролись. Но он – не победил. Его непобеда обозначилась давно, еще в 1994 году, когда он, выйдя по амнистии из лефортовской тюрьмы, обнаружил себя в другой стране, в которой коммунистами были уже совсем другие люди.
Анпилов, будучи человеком громким и знаменитым, никогда не имел реального политического веса. И все же он до конца жизни оставался маленькой гирькой, лежавшей в коробке под политическими весами, видимо, на случай каких-то совсем тонких взвешиваний. И даже смерть его стала мелкой монетой, брошенной в свинью-копилку политического пиара – или антипиара, кто ж теперь разберет.
Он скончался после инсульта, не приходя в сознание, это была рядовая человеческая смерть, но газеты и новостные сайты написали: «Анпилов умер по пути на встречу с Грудининым». Видимо, фактически так оно и было: ехал на одну из политических встреч и умер. Но для одних это звучало – «отдал жизнь за Грудинина», а для других – «роковой Грудинин несет смерть своим сторонникам». Особенность президентской кампании этого года: начинаем ли мы за здравие или за упокой, но в итоге все равно говорим о Грудинине.
На карнавале начала девяностых, когда из безнадзорного политического гардероба люди расхватывали понравившиеся им шубы и шапки, Виктор Анпилов избрал себе амплуа крайнего радикала. «Левее меня только стена», - мог бы он сказать как некий анти-Пуришкевич. Справа у стены – Новодворская, слева – Анпилов.
Это позиция не слишком выгодная с точки зрения реальной политики, но очень удобная в интеллектуальном смысле. Не надо искать компромиссов, не надо пытаться угодить и нашим, и вашим, надо просто гнуть свою линию, быть несгибаемым борцом. В конце концов, должен же был кто-то обозначать точку отсчета слева? Чтобы кто-то другой мог сказать: ну вы же понимаете, я же вам не Анпилов, я вменяемый, договороспособный человек.
Для «либералов», которые в те легендарные времена больше любили себя называть «демократами», Анпилов был одним из символов «красно-коричневого» реванша. Его простонародная, русская внешность неизменно ассоциировалась у них с «Шариковым». Персонаж, рисовавшийся их воображением, непременно должен был плохо пахнуть, брызгать слюной и требовать «все отнять и поделить» - хотя отнимали и делили в это время как раз они.
В то же время сторонники Анпилова, да и просто объективные люди, могли бы назвать его интеллектуалом. Он владел английским, испанским и португальским. Он жил на Кубе – как и Егор Гайдар, но в другое время. Латиноамериканская специализация его журналистской работы подсказывала ему совершенно определенную стилистику в политической борьбе: стать русским Фиделем, русским Че. Он не ушел в партизаны, не создавал боевых групп, но сделал своим фирменным стилем прямое действие, уличную активность.
Анпилов, в отличие от Зюганова, никогда не был функционером КПСС. Политическую власть в стране коммунисты проиграли без него. Он пришел в политику с улицы, «весь в белом» (или, вернее, в красном), не отягощенный пассивами прежних правителей. Но в стране, уставшей от 70-летнего навязывания тщетной утопии, новому коммунисту Анпилову оставалось лишь поле ресентимента – обиды и зависти униженных и оскорбленных. Это поле он тоже не удержал.
Причин тому несколько, и они известны. Во-первых, уличная активность 1991-1993 годов была жестоко подавлена, а против лома нет приема. Во-вторых, к концу девяностых люди в массе своей как-то приспособились к наступившему порядку вещей, что уменьшило число желающих идти на площадь за твердым ленинцем. В-третьих, «розовая» КПРФ, лучше ладившая с властями, вытеснила и первый проект Анпилова, РКРП, и второй, «Трудовую Россию», фактически в нишу спойлеров.
Но есть, наверное, и еще один момент, о котором следует сказать. Виктору Анпилову было не очень уютно в эпохе постмодерна. Он попал в какой-то стилистический провал. С одной стороны, он был не самым удачным вождем для гвардии ресентимента – пожилых людей, безвозвратно потерявших и накопления, и льготы, и сам смысл жизни с наступлением нового времени. Конечно, выражение «анпиловские бабушки» тоже употреблялось, но все же в итоге бабушки остались за Зюгановым; Анпилов был для них чересчур радикален, к тому же не заигрывал с Церковью, оставшись в стороне от модного в левой среде ленинско-православного синкретизма.
С другой стороны, стиль Анпилова был слишком серьезен и топорен для левой молодежи. Молодые радикалы предпочли национал-большевизм Эдуарда Лимонова, который изначально строился и как политическая сила, и как досуговое движение «неформалов», и как художественный проект. Эпоха стабильности принесла с собой моду на все советское, теперь уже никому не опасное, и привела к дальнейшей карнавализации коммунистического движения, достигшей своего наибольшего выражения в виртуальном движении «Коммунисты Петербурга», время от времени выступающем с абсурдистскими заявлениями.
В нулевые Анпилов был до такой степени не у дел, что даже пытался вступать в противоестественные союзы – то с Жириновским, то с «Другой Россией». В итоге он остался одиночкой, и символично, что за неделю до смерти, 7 января 2018 года, он был задержан полицией за участие в одиночном пикете.
Смерть Виктора Анпилова вызвала неожиданный поток теплых воспоминаний о нем. Как будто ушло что-то важное, что-то трогательное, явно не имеющее прямого отношения к учению Маркса-Ленина-Сталина. Может быть, это какая-то другая ностальгия по девяностым – не тем, где были легкие деньги, рейв-вечеринки и «русские йогурты» в круглосуточных ларьках, а тем, где люди горячо спорили о будущем страны и верили, что это будущее можно определить их собственными силами.
Так или иначе, возле левой стены теперь пустота. Последний коммунист ушел, и страна, можно сказать, полностью декоммунизирована. Осталась мумия в Мавзолее, высочайше объявленная «святыми мощами», осталась коммунистическая партия, выдвинувшая на выборы кандидата-эксплуататора, остались мифы и легенды и советском потребительском рае, фильмы о советском спорте и космосе. А вот идейных коммунистов среди политиков больше не видно, и страна, кажется, не думает, что это положение стоило бы менять. Всему свое время, и каждому своя память.
