2017 год показал, что наше общество до сих пор катастрофически не готово к годовщине событий 1917 г. Ни народ, ни власть не смогли использовать эту дату для активного обсуждения и углубления своего понимания произошедшего сто лет назад. Так и не начата серьёзная дискуссия, причём даже в весьма солидных изданиях. И это не удивительно: воспоминания о тех событиях до сих пор раскалывают народ, и в условиях деидеологизированной системы с формальным патриотизмом лучшей политтехнологией является просто блокирование таких обсуждений. «Оставить историю историкам» – до сих пор важнейший из девизов российской государственности. Кто старое помянет… – по-прежнему популярная присказка.
Среди новых идей, предложенных обществу, выделяется разве что пропагандируемый телевидением и рядом изданий призыв Изборского клуба о «примирении красных и белых». Примирение – вроде бы дело хорошее, вот только и конфликта особо не наблюдается – народ уже давно волнуют другие проблемы. На деле за этой идеей стоит всё та же попытка запретить обсуждать всё то, что произошло в 1917 г. Мол, не надо ворошить прошлое, давайте жить мирно. При этом основой для такого примирения становится другое прошлое – сталинизм как, очевидно, правая реакция на большевизм (впрочем, как и любой фашизм). Но главное – под лицемерным призывом к «примирению» скрывается запрет на вообще какое-либо отношение к революции – что было, то было. Нам пытаются запретить говорить о том, что революция была трагедией, нам просто пытаются заткнуть рот и заставить не вспоминать и не обдумывать всё то, что произошло с нашим народом в результате тех событий. Давайте примиримся с прошлым, уберём любые противоречия и станем счастливыми манкуртами. И, к сожалению, этот призыв многим кажется весьма привлекательным.
За идеей «примирения красных и белых» стоит важная методологическая ошибка: нельзя примирять общество на основе политических идей или даже их внутренне противоречивой амальгамы. Это понятная для сталинистов тяга к тоталитаризму утопична – всегда будут представители различных точек зрения и разных трактовок прошлого. Если считать выражение этих идей «несогласием на примирение», то народ придётся постоянно зачищать от инакомыслящих. Даже при «вожде всех народов» партии не удавалось объединить народ, и государство было вынуждено прибегать к массовым репрессиям. Нельзя примирять и объединять на основе партийной логики. Партия – на то так и называется, что является представительницей части, а не целого.
Действенным методом примирения является только институционализация конфликтов, создание переговорных механизмов обсуждения и разрешения противоречий, которые предполагают прямо обратное – возможность открытого заявления иного мнения. Но такой механизм можно создавать лишь в цельном обществе, которое не разделено культурно, лингвистически, цивилизационно, по идентичности. А это и есть принцип национальной государственности.
Примиряться можно не на основе политических идей, а на основе общей идентичности. Взгляды у всех всегда разные, а вот национальное самосознание может быть и общим. Но именно этого не хотят допустить господа «примирители». Их задача – не допустить, чтобы русские начали консолидироваться на основе своей идентичности, чтобы русский народ, в котором всегда будут представители самых разных политических взглядов, объединялся на основе своей русскости, а не на основе фантазируемой ими преданности праху тов. Сталина или каких-то ещё идей. Т.е. единственной объединительной основой может быть только создание национальной государственности. Все мы – люди русской культуры, русские, строим своё общее русское государство, и нам не мешают внутренние разногласия по политическим и историческим вопросам – вот реальная основа для примирения и создания единого гражданского общества, многократно проверенная на чужом опыте.
И несомненно, что для этих целей очень важно активно говорить, обсуждать и не бояться спорить, осмысливая события столетней давности. Как бы ни относиться к произошедшим тогда переменам – как к преступлению, вынужденной необходимости или большому прогрессу, трудно не признать, что они обернулись большой трагедией. Да, причиной её стали не только Октябрь, но и Февраль, однако результат от этого не менее плачевен. И именно признание произошедшего в тот год всенародной трагедией может быть основой для общественного примирения. Основой для осуждения самой идеи массового истребления соотечественников по каким-либо (пусть и очень прогрессивным) критериям.
Суть этой трагедии в том, что за несколько лет были уничтожены (физически истреблены и выдворены из страны) основные слои русского общества. Это и многовековая аристократия, во многом и разночинцы, и деловой слой (купечество, хранившее также и городскую старообрядческую традицию). Огромный удар был нанесён по городскому сословию (мещанству). Было почти полностью уничтожено духовенство – когда в 1943 г. было решено воссоздать патриархию, с трудом набрали по стране пару сотен священников. Был проведён масштабный и открыто заявленный геноцид казачества. За ХХ век было почти уничтожено русское крестьянство – ещё сто лет назад абсолютное большинство населения. Да, оно жило тысячелетними традициями и было политически наивно, его оказалось легко обмануть, но вряд ли можно его винить за это. Сильнейший удар был нанесён по русской интеллигенции – в огромной своей части она была выгнана или физически истреблена, особенно в 30-е гг. Масштаб личных трагедий поражает.
Вместо этого «диктатором» был объявлен класс пролетариев, то есть людей, на то время в России наиболее некультурных – они уже были оторваны от вековой сельской традиции, но ещё не освоили городскую. Это был класс маргиналов – и в культурном, и в социальном, и в национальном плане. И вот они призваны были заменить собой уничтожаемые слои русского общества. Русские города лишились исторического облика, было разрушено свыше 80% церквей, а большая часть остальных закрыта и разграблена. И страну застроили безликими коробками без признаков какой-либо культуры.
Большевики, придя к власти и не добившись поддержки большинства через демократические институты, довели страну до тяжелейшей гражданской войны, братоубийственной бойни на истребление. В советских учебниках по истории писалось, что войны бывают межгосударственными и гражданскими, но не говорилось, что гражданские – это редчайший эксцесс, который случается в истории очень немногих народов. А война такого масштаба, какая была в России – вообще исключение.
Где, когда, какой народ ещё переживал столь тяжёлые трагедии? И как мы можем примиряться и объединяться, когда такие события остаются предметом замалчивания? Да, можно видеть в ошалевшей от горя России историческую необходимость и залог всемирного прогресса, но соглашаться или нет с такой логикой – личный ценностный выбор каждого человека, и его нельзя навязывать обществу как обязательный.
Огромной трагедией было и организованное большевиками поражение России в Первой Мировой войне, притом что Россия воевала в ней очень успешно – гораздо лучше, чем во Второй мировой. А в результате – сдача огромных территорий и выплата тяжелейших репараций, причём уже почти побеждённому противнику. Многомиллионные жертвы этой войны оказались преданы ради удержания власти кучкой радикалов. Но хуже того, эта власть потом смогла потерпеть поражение от только что возродившейся и ещё довольно слабой Польши. У нас есть культ обличения власовцев, однако почему эта же логика не распространяется на большевиков, которые проводили антивоенную пропаганду на немецкие деньги до прихода к власти и сдались врагу после прихода? Кажется, больше ни один народ в мире не прославляет своих предателей.
Нам нередко говорят, что нельзя вычёркивать целый период своей истории. Да, ни в коем случае нельзя. Но разве замалчивание – это не вычёркивание? Любая эпоха, в том числе и советская, несла в себе много хорошего и плохого, а пытаться «не видеть ничего дурного», полностью отказаться от критики происходившего – это и есть отказ от истории, а не её принятие. Тем более не помнить затронувших всех трагедий – это ещё и предательство памяти предков, принципиально аморальная позиция.
Неудивительно, что до сих пор в описаниях событий столетней давности безраздельно господствует тот язык, который был разработан в ленинские и сталинские годы. И многое он просто не даёт увидеть.
Революция большевиков считается социалистической, хотя странно так называть свержение правительства, во многом состоявшего из социалистов-революционеров (два эсера, три меньшевика, трудовик, при этом сам глава правительства и верховный главнокомандующий –социалист-революционер). Т.н. либералов в этом правительстве было гораздо меньше, да и должности их были не столь значимы. Свержение в сущности социалистического правительства революционеров называть Социалистической революцией – это ведь за гранью даже пропагандистской этики.
Но последние пару лет нам с телеэкранов стали постоянно навязывать новое наименование – «Великая Русская революция». Даже при СССР её называли более корректно – просто по месяцу свершения. Большевики позиционировали себя как принципиальные интернационалисты, и по составу представляли собой партию малых народов России, а отнюдь не русскую организацию. Более того, они сознательно не были патриотами России, выступая как представители «мирового рабочего класса». А проводимая ими национальная политика, как и содержание и риторика основных выступлений и документов по национальному вопросу, были выдержаны в радикально русофобском духе. Это революция какая угодно, только не русская. Представителями русского сопротивления как раз осознавали себя их противники – белые.
В 1917 г. к власти пришли т.н. интернационалисты – люди без русской идентичности, не любящие Россию и всё русское. Создана система распада русской народности на несколько частей (запущены украинский и белорусский национальные проекты), уничтожены какие-либо проявления русской демократии. Через разгон Учредительного собрания страна была сознательно кинута в тяжелейшую гражданскую войну, каких больше и не было у других европейских народов. Многие миллионы жертв и тяжелейший раскол нации. Гражданская война не может быть национальной революцией по определению, а с такими победителями – тем более. Национальные революции объединяют нации, а не противопоставляют их части друг другу по идеологическому и социальному принципу.
При этом т.н. интернационализм большевиков также понимается очень искажённо – как своего рода анационализм, отрицание национального деления. Однако на деле было совсем иначе – большевики провозгласили своим главным националистическим лозунгом право наций на самоопределение, отказав в нём только русскому народу. Их интернационализм можно назвать антирусским полинационализмом – они были принципиальными националистами всех малых народов России. И система, которую они создали, всю свою историю работала на развитие их национальных культур, самосознания, взращивания этнократических элит. СССР был «фабрикой наций», и его последующий распад был запрограммирован уже в 1917 году, так как любая нация, созрев, стремится обрести суверенитет. Интернационализм в качестве отказа от своих национальных интересов существовал только для русских – очевидно, как для побеждённой стороны.
Ложным является и наименование большевицкой власти «советской». Советская власть – уникальная система демократии, стихийно созданная в русском народе в начале ХХ века. Мало какой другой народ может похвастаться своей особой демократической традицией, оригинальной и подтвердившей свою эффективность. Советская модель и сейчас видится во многом более разумно устроенной, чем западный парламентаризм, в нашей стране откровенно неработающий. Избрание депутатов не от территориальных округов, а от трудовых коллективов, многоступенчатая структура территориальных съездов и право отзыва депутатского мандата (вместо гарантированного многолетнего срока) – всё это могло бы и сейчас быть использовано как специфически русская, местная, и при этом действительно демократическая модель управления. Но в 1918 г. она была полностью подчинена партийной структуре большевиков, чем уже обессмыслена, а потом и официально отменена (и заменена западным парламентаризмом) по Конституции 1936 г. Но название осталось. Когда в 1917 г. Ленин из конъюнктурных соображений многократно принимал и отказывался от лозунга «Вся власть советам!», наверное, трудно было представить себе, что впоследствии коммунисты будут называть себя «советской властью», при этом ещё и полностью её уничтожив. СССР назывался «Советским» в память о русской демократии, но никогда советским не был.
И ещё одним основополагающим мифом, управляющим нашим сознанием об этом периоде истории, я бы назвал представление о «советской эпохе» с датировкой 1917-1991, как о якобы цельном времени в жизни страны. 1991 год выставляется важнейшей цезурой нашей истории, переломом, концом системы. Однако это вовсе не так. С одной стороны, и само время с 17-го до 91-го было, мягко говоря, не одномерным – оно делится на разные эпохи ничуть не меньше, чем «эпоха царизма в истории России», как любили писать в то время. Но как раз в 1991 году никаких принципиальных перемен, за исключением идеологических, не произошло – мы по сей день живём в той же системе, которая была создана большевиками, в той же государственности, которую они создали, и с теми же элитами, которые в результате их деятельности сложились. Разве что они «конвертировали свою власть в собственность», которая, естественно, вновь конвертируется во власть. Старая система «фабрики наций» в России до сих пор работает ровно так же, как и в СССР, предвещая тот же результат, а принципы национальной политики, как и положение русского народа, не изменились ни на йоту. Если говорить о большой эпохе, начавшейся в 1917 г., то она продолжается и по сей день. Система прежняя, хотя идеологически и прикидывается иной.
Это же касается и российских либералов, которых принято считать вроде как самыми антикоммунистически настроенными в российской политике. Однако на деле они представляют собой точную копию большевиков – тоже, начитавшись западных идеологов, уверенные в том, что знают, как надо всё здесь перестроить, тоже убеждённые материалисты, тоже глобалисты, мечтающие о едином мировом порядке. Тоже не разделяющие русскую идентичность и русский патриотизм, чуждые и нашим религиозным традициям. Тоже рассматривающие Россию как периферийную часть западной системы. Тоже русофобы и горячие сторонники движений всех малых народов, якобы вечно обижаемых русскими. И тоже со священной верой во всевластие административных методов и западных идеологий, принципиальным нежеланием считаться с «местной спецификой» и традицией. Тоже прогрессисты, убеждённые, что ради всемирного прогресса необходимо побороть русскость в самых разных её проявлениях, «разровнять место, где была Россия, и построить что-то новое», ведь именно Россия им видится главным тормозом и препятствием прогресса и всемирного господства западных ценностей. У них разве что отношение к собственности другое, и частично иная риторика. Однако они являются гармоничной частью той системы, которая была создана в 1917 г., и по-своему её воспроизводят.
К сожалению, наше сознание, распространённые в русском народе структуры мысли – также во многом наследие только русской культуры, но и советской пропаганды. То, как современные русские люди понимают свою идентичность (через советскую псевдо-биологическую категорию «национальности») не имеет никакого отношения к старым традициям русского самосознания, да и современным западным моделям тоже, кстати, чуждо. Зато люди мыслят себя поделёнными на части каких-то там «национальных кровей», так что даже себя толком русскими считать не могут. Коммунисты разрушили старую русскую идентичность, заменив её очень сомнительным суррогатом из немецкой мысли конца XIX – начала ХХ в. В таких условиях русская идентичность не может играть консолидирующую функцию, какую национальное самосознание играет у других народов. И пока мы это не изменим, мы не сможем создать единое гражданское общество.
То же касается и мышления в старых советских границах. Для большинства современных русских россиян на Украине живут украинцы, а в Казахстане – казахи. А русские здесь, под властью Москвы. Так воспитали. Мы либо говорим о территории России, либо о «постсоветском пространстве», которое на самом деле уже давно не является чем-то целым. Пора бы возвращаться к мыслям о Русской земле – территории приоритетного распространения русского языка и культуры, которая не равняется территории Российской Федерации и выходит далеко за её пределы. Вспомнить о Матери городов русских, являющейся теперь столицей враждебного государства. Это нормально для любого народа – стремиться ощутить свою целостность на всей территории своего проживания. Но это по-прежнему запретные формы мысли для русских – причём в России так же, как на Украине и других странах.
В результате через сто лет после 1917 года русские являются единственным народом Европейской части света, который до сих пор не имеет своей национальной государственности и даже каких-либо институтов самоуправления, хотя бы в области культуры. Мы живём на развалинах русской цивилизации, пытаясь по крохам воссоздать её образ. Мы не имеем единой нации, гражданского общества, идеологии объединения и даже не очень-то стремимся к этому, так как озабочены простым выживанием. Великая Русская Трагедия 1917 г. и её последствия делают нас народом, превратившимся в пассивное население.
Задача русского движения в России – возродить политическое бытие русского народа, его идентичность, его государственные и территориальные формы. И это можно сделать только пристально вглядываясь в свой опыт прошлого, пытаясь осознать пережитое.
Простой формулой патриотизма являются лозунги, начинающиеся со слов «Великий» и «Слава». Но от того, что сладкое называешь сладким, слаще во рту не станет. Мы знаем, что наш народ велик и что ему по заслугам причитается слава, но не это должно быть сейчас актуально для русского движения. Нам каждый день показывают, в каком положении находятся русские в ближнем зарубежье, и что мы ничего не можем с этим поделать. Нам каждый день сообщают, в каком положении находится русский народ в России, особенно в национальных республиках, да мы это видим и «невооружённым глазом». Так вот нам за это должно быть стыдно. Нам должно быть больно за те невероятные трагедии, которые пережил наш народ в ХХ веке, и до боли стыдно за его нынешнее положение. И только тогда, когда это чувство стыда охватит – нет, не всё и даже не большинство, но хотя бы – значительную часть нашего общества, только тогда мы сможем что-то в этом изменить.
