Официальную идеологию молодой Российской Федерации уместнее всего было бы назвать «идеологией Шредингера». С одной стороны – ее нет, она официально запрещена Конституцией, и российский правящий класс страшит сама мысль о ее возможности, даже вне зависимости от конкретного наполнения. С другой – совсем уж стерильно она отсутствовать не может, поэтому существует-таки в весьма оригинальной форме. Суть оной лучше всего сформулировал один из авторов лоялистской Русской народной линии, говоря о президенте: «Его сильная сторона– никогда не высказывать четкой позиции». Так как наш президент, если верить председателю ГД В.Володину, является синонимом РФ, то и воззрения его следует рассматривать как актуальную российскую идеологию.
Идеология эта отличается крайней апофатичностью – президент РФ и сама РФ не X, не Y и не Z, точнее, все из перечисленного, но изредка и по чуть-чуть. Президент и специально обученные люди, уполномоченные говорить от его лица, предпочитают не раздавать всем сестрам по серьгам, а одну и ту же пару украшений вдевать по очереди в уши каждой историко-политической силе, чтобы вскоре вырвать и передать дальше по кругу. Скажет Владимир Владимирович про «Николая II Кровавого», а вскоре уже про большевиков, проигравших Первую мировую и заложивших административно-территориальную мину под Россию. Отдаст должное консервативным ценностям, а затем устами верного Пескова сообщит, что по степени либеральности способен переплюнуть любого либерала, да еще и в разговоре с заморским режиссером Стоуном похвастается лояльностью к секс-меньшинствам. Хуже всего дела в зачете по соотношению вдеваний и выдираний - у националистов: президент ровно один раз признался, что на пару с Медведевым «националист в хорошем смысле слова», зато чихвостит чуть ли не в каждом программном выступлении.
Примерно так же обстоят дела и с общественными идеологическими дискуссиями, формально напрямую от верховной власти не зависящими. Здесь тоже никакая ясность не приветствуется, поэтому они либо заканчиваются ничем, либо все-таки неким результатом, но локальным, кратковременным и обычно таким, что лучше бы его не было вовсе. В год столетия двух русских революций сия тенденция проявилась особенно ярко. Никак не реагировать на столь значимый и знаковый юбилей проблематично, но и самоопределяться боязно, ибо четкое отношение к беспрецедентно масштабной вехе в истории России и всего человечества – это уже почти идеология, а идеология – харам, дорого и незачем. Поэтому всю потребность общества в дискуссиях и оценках канализировали в балаганные скандалы и откровенно китчевые свары. Самая яркая, конечно, матильдомахия: из совершенно никчемной, как выяснилось в итоге, синематографической безвкусицы вылепили, по масштабам и драматичности, чуть ли не русское «дело Дрейфуса».
Но хватало и свар масштабом поменьше, ярким образчиком которых стал обмен репликами о дальнейшей судьбе мавзолея Ленина, произошедший между Зюгановым и Кадыровым уже в самый канун столетия Октября-1917. Не склонен думать, что Геннадий Андреевич и Разман Ахматович действовали прямо по легендарным темникам из АП. Просто если единственная дозволенная форма идеологической самопрезентации это балаган, то волей-неволей приходится соответствовать заданным правилам. Главы КПРФ и Чечни просоответствовали на полную катушку. Кадыров предложил захоронить Ильича, Зюганов назвал это провокационной болтовней, Кадыров предложил извиниться, Зюганов отказался. В результате в юбилейные дни половина информационного пространства была не самим Лениным, его соратниками и их детищем, а увлекательной перепиской главчеченца и главкоммуниста на их счет. Все довольны, все смеются.
Единственное что смущает, так это позиция Кадырова. Повторюсь, скорее всего, в своей основе она изначально вполне искренняя, но данный факт еще больше усиливает недоумение и заставляет вспомнить украинскую эпидемию «ленинопадов». Ведь Ильич с полным правом может считаться одним из отцов чеченской квазигосударственности никак не в меньшей степени, чем украинской, и если претензии Кадырова и его народа к Сталину еще объяснимы, то к Ленину – очень вряд ли.
Вкратце вспомним события общероссийской Гражданской войны на северокавказских территориях и конкретно на землях нынешней Чечни. Исследователь Павел Полян справедливо называет их основным нервом
«жесткое противостояние ”белого” казачества, крестьян и союзных им осетин, с одной стороны, и ”красного казачества” вместе с вайнахской безземельной беднотой, с другой: при этом вайнахи, благодаря союзу с большевиками, рассчитывали осуществить передел земель в свою пользу». Полян отмечает: «С падением в 1917 году центральной имперской власти на пространстве от Сунжи до Сулака между ингушами и чеченцами, с одной стороны, и казаками (часто совместно с ”союзными” им осетинами), с другой, завязалась и разыгралась упорнейшая и многокровная геополитической борьба. Каковы бы ни были главные актеры Гражданской войны на Северном Кавказе — Терско-Казачье ли правительство Г.Бичерахова, Горское ли правительство Т.Чермоева–Г.Коцева, Красная ли или Белая армия, или даже эмират Узуна-Хаджи, вайнахско-казачье противостояние неизменно пребывало одной из главных пружин Гражданской войны в Терской области. Атакующей стороной на сей раз выступали вайнахи, лелеявшие своеобразный реванш за поражение Шамиля и стремившиеся вытеснить сунженских, терских и гребенских казаков из общего ареала проживания».Начатое поначалу на неформальной основе вытеснение казаков из Терской области в 1918 году было введено уже в легитимные институциональные рамки провозглашенной здесь советской власти, решения которой позднее подтвердила и Москва. Приход на Северный Кавказ Деникина в 1919 году перевел чеченцев в положение обороняющейся стороны. Оборонялись они, естественно, в смычке с большевиками.
Дадим слово еще одному исследователю гражданской войны в указанном регионе, Елене Жупиковой. Вот несколько характерных фактов из ее подробной работы «Повстанческое движение на Северном Кавказе в 1920-1925 годах»:
«Авторитет большевиков среди горцев был так высок, что горцы не только воевали вместе с ними против Деникина, скрывали их от него, но делились всем, что имели сами. Н.Ф. Гикало, возглавлявший Группу повстанческих войск в горах Чечни, не хотел ничего брать у чеченцев бесплатно, но поскольку денег у него не было, он выдавал горцам расписки, в которых обязывался вернуть плату за услуги ”после победы Советской власти”…
Орджоникидзе не без основания докладывал в СНК РСФСР 10 июля 1919 г. о том, что при приближении Красной Армии к Северному Кавказу горцы ”как один человек восстанут против Деникина”. ”Можно сказать без всякого преувеличения, что нигде Советская власть не популярна так, как среди угнетенного горского населения Северного Кавказа”, - писал Орджоникидзе в этом докладе.
На партийной конференции 27 октября 1920 г. он продолжал говорить о том, на чем настаивал всегда: ”Партийная работа нигде не требует такой чистоты, как у горцев. Коммунист по ихнему святой”.
Нет ничего удивительного в том, что Чечня…так восторженно встретила Красную Армию в марте 1920 г. Заведующий инспекторско-консультантского отдела Северо-Кавказского ревкома Банквицер, который прибыл на Северный Кавказ еще до прихода сюда Красной Армии для создания органов советской власти на местах, свидетельствует, что ингуши, чеченцы, осетины ”встречали нас с еще большей радостью, чем ставропольские крестьяне”, а когда он ”вместе с Мдивани и Лактионовым” приехал в столицу Ингушетии Назрань, ”весь ингушский народ, начиная от 16-летних мальчиков до седобородых стариков с красными и зелеными знаменами во главе со своими муллами верхом и в полном вооружении устроили нам торжественную встречу”.
Американский историк Г. Дерлугьян почему-то находит союз ”чеченских исламистов и северо-кавказских большевиков”, сложившийся во время гражданской войны, ”странным”, хотя сам признает, что ”значительная часть чеченцев готова была принять советскую власть на идейном уровне”. Горцам близка была политика большевиков по возвращению им их бывших земель. Не только, но во многом поэтому горцы поддержали коммунистов. В период гражданской войны часть духовенства, так называемые ”бедные муллы” вместе с горской беднотой боролись за советскую власть, проявляя даже желание ”записаться в Коммунистическую партию”. В своем выступлении в с. Назрани 16 марта 1924 г. мулла ингушского аула Шалги Магомет Мистоев с гордостью сказал, что ”21 ингушский мулла пал в борьбе за Советскую власть”».
Преференции вайнахам за их пробольшевистскую ориентацию не только в материальной, но и в духовно-вероисповедной сфере продолжились и в дальнейшем: «Авторитет мулл и шейхов был настолько велик, что в Чечне, например, и в 1923 г. без них нельзя было провести ни одного митинга или собрания, они играли здесь главную роль при решении любых вопросов. Учитывая роль мусульманского духовенства, советская власть привлекала наиболее авторитетных религиозных вождей в ревкомы, исполкомы, что вызывалось спецификой национальных окраин: как уже говорилось, только в Чечне в 1924 г. было 38 шейхов, вокруг которых группировалось около 60 тыс. организованных мюридов, а в Ингушетии примерно 20% населения в 1926 г. (около 14 тыс. чел.) состояло мюридами шести религиозных сект. На протяжении всего рассматриваемого периода, до 1927 г. продолжали действовать шариатские суды».
Извинившись перед читателем за столь пространные цитаты, не могу не задать на их основании риторический и весьма простой вопрос: уместны ли претензии конкретно Кадырова к большевикам и Ленину? Можно, конечно, робко предположить, что Рамзан Ахматович не отделяет свою и своего народа судьбу от судьбы многонационального российского народа, потому и претензии предъявляет, исходя из интересов общероссийских, а не узкоэтнических. Но, учитывая весьма своеобразное и непростое отношение чеченского народа, в частности, к государствообразующему и наиболее статистически значимому народу РФ, данное предположение видится мне спорным.
В этом свете почему-то вспоминается дискуссия начала 2014 года относительно вопроса телеканала «Дождь», стоило ли сдать Ленинград немцам. Тогда и право «Дождя» на подобный вопрос, и необходимость несостоявшейся сдачи города на Неве особенно яростно отстаивали либералы, которых ввиду их этнической принадлежности немцы, встретив на ленинградских улицах, точно не пощадили бы. Робкое указание на этот несомненный факт вызывало обильное слюно- и словоизвержение, которое А.Подрабинек даже изложил в отдельной заметке: «Оказывается, мы должны быть благодарны советской власти за то, что она не поступала с евреями как Гитлер, а как она поступала с другими народами и странами – мелочь, не стоящая нашего внимания…Как будто кроме судьбы евреев ничего больше не было! Как будто не оставили ленинградских евреев вместе с сотнями тысяч остальных ленинградцев умирать с голоду в осажденном городе».
Звучит благородно, но неблагодарно – да, порой эти понятия находятся в противофазе. Впрочем, и в благородство Подрабинека и компании, как и в их солидарность с русским народом верится с трудом. Да и насчет Рамзана Ахматовича, повторюсь, изрядные сомнения. Куда больше это напоминает пословицу «ради красного словца не пожалеет и отца». Учитывая вроде бы присущее горским народам подчеркнутое почитание старших, сей факт удивляет и печалит особо. Куда более логичным и оправданным исторически выглядело бы предложение перенести мавзолей в Грозный.
