Феномен низменности всегда замешан на лжи. К примеру, современная светская гиена выбирает девизом «мне плевать, что вы обо мне думаете, я о вас не думаю вообще». Между тем все вожделения модной особы сводятся к одному: лишь бы о ней думали хоть что-нибудь. Любые выходки, драки, непристойности – лишь бы те, на кого якобы «плевать», ни на минуту прелестницу не забыли.
Вот и к личности Дмитрия Быкова я нашла недавно ключ, наткнувшись на, по всему судя, довольно старое его стихотворение, вызвавшее у меня некоторую оторопь. Вбить в текст столь небольшого объема такое баснословное количество лжи – это да, нужно великое мастерство. Только не надо говорить мне о «поэтических преувеличениях», «таквидении» и прочей ерунде. Зарифмованная ложь правдой не делается, даже если паковать ее в шестииктный дольник.
В душном трамвае- тряска и жар, как в танке, -
В давке, после полудня, вблизи Таганки,
В гвалте таком, что сознание затмевалось,
Ехала пара, которая целовалась.
К сожалению, я так и не сумела выяснить, к каким годам относятся данные вирши. К советской ли юности поэта, к нашим ли дням.
Так или иначе, а мы с дражайшим Дмитрием Львовичем одинаково обитали и в Москве позднесоветского времени, и ныне оба обитаем. Но впечатление создается такое, будто место нашего проживания – две совершенно разные Москвы.
Стихотворение с первых строк лупит какой-то запредельной фальшью. Мои самые первые воспоминания о московских трамваях – современный дизайн, простор и комфорт. Мы в «кругосветное путешествие» ездили на 39-м – когда учились в третьем или четвертом классе. Почему «тряска»? Не было никакой особой тряски, были веселые серые и розовые пластиковые сиденья, формой – ну прямо иллюстрации к Айзеку Азимову в «Библиотеке приключений». Нам, детям, они очень нравились. Какая «давка» после полудня? Почему «жар»?
Не в тропиках живем – окошечко приоткрыть – и нормально. Какой «затмевающий сознание гвалт»? Москвичи, если и беседуют в транспорте, то тихо, голова к голове. Сколько я себя помню, хороши в Москве трамваи. И уж вовсе странно (на все пойдешь ради рифмы) сравнивать московский трамвай с танком. Залезал ли Дмитрий Львович в настоящий танк? Я – да. На Уралвагонзаводе нарочно выбрала ту самую модель, в которой прошел всю войну мой дядя Николай Константинович, на момент начала войны – шестнадцатилетний. Прыгать в танк в первый раз немножко неприятно – вертикальный такой нырок. Не могу вообразить ничего более неправдоподобного, чем подобное сравнение.
Но художественная задача ясна, между тем. Дать картину невообразимой жути, чтобы на ее фоне контрастно прорисовать светлые образы. Так вот жуть – это мирный московский трамвай, уподобленный боевой машине и перемещенный заодно в какой-то иной климатический пояс. Нам бы ваши беды, Дмитрий Львович – в трамвае по Москве проехать.
Но вот и светлые образы.
Были они горбоносы, бледны, костлявы,
Как искони бывают Мотлы и Хавы,
Вечно гонимы, бездомны, нищи, всемирны -
Семя семитское, проклятое семижды.
Постойте… Горбоносы – допустим, хотя не непременно – разброс типов в еврейской нации весьма велик. Кстати, и русские бывают горбоносы – у меня, к примеру, есть небольшая горбинка, хотя, знаючи свою родословную, ни в одном глазу. Но почему «бледны и костлявы»? Что, в позднесоветской Москве евреи жили в гетто? А мне мнится: отдыхали в Паланге и Коктебеле, загорали себе. Питались всяко не хуже остальных народностей, населявших столицу нашей родины. Бездомны и нищи? Евреи в Москве? Полноте. Скорее всего, данная пара – студенты, скорее всего – у родителей трехкомнатные квартиры на Ленинском проспекте. Мне так припоминается.
Относительно гонимости и проклятости мы поведем речь ниже.
Мотлы и Хавы? Ой. В СССР (как и ныне) подобные имена давались только в очень узком кругу иудейских ультра-ортодоксов. Но молодые люди из этого круга едва ли стали бы целоваться в трамвае.
Исключительно для истории эпохи. В советское время имена горожан были немножко «поделены». К примеру, евреи часто называли детей: Лев, Михаил, Аркадий, Борис, Илья, Марк. Но не могу представить себе еврея по имени Глеб, Иван, Федор, Валерий. Все вариации на «слав» тоже были зарезервированы преимущественно за русскими. Евгении, Александры, Дмитрии, Андреи – употреблялось обеими сторонами.
Что загадочно – «делёжка» коснулась только мужских имен. Никаких тенденций в женских – не помню. Везде те же Оли, Наташи, Лены, Кати, Маши, Марины.
В разных концах трамвая шипели хором:
"Ишь ведь жиды! Плодятся, иудин корень!
Ишь ведь две спирохеты - смотреть противно.
Мало их давят - сосутся демонстративно!"
Уж опустим даже совершенно дикое для имитации разговорной речи слово «демонстративно». Опустим и то, что в чудовищно переполненном трамвае довольно трудно со всех концов узреть целующуюся парочку. Если трамвай «переполнен» - оную можно разглядеть лишь в непосредственной близости.
Могли ли в позднем СССР назвать «жидом»? Разумеется. Равно как и «очкариком», и «жирным», и «старичьём». Для хама и хулигана всегда найдется повод к неудовольствию. Но вот сцепка «целуются в общественном месте» и «жиды», она фальшива как тысячерублевка, отпечатанная на принтере.
Что могло быть на самом деле – если трамвай, как мы выяснили, нисколько не переполнен и можно увидеть все эти интимности?
Какая-нибудь бабушка могла сказать: «Ну, стыд молодежь потеряла!» Какой-нибудь дедушка мог подхватить: «Да, в наше-то время знали приличие! Ремнем родители не драли, вот результат!».
Но это – люди другой эпохи, вообще-то имеющие полное право возмутиться нарушением этики поведения в публичном месте. И, кстати, были бы правы. В трамвае уместнее подержаться за руки, и от этого поцелуй станет только слаще, когда, наконец, доберешься до укромного уголка. Где захотелось – там и выполняю естественную потребность – это, все ж, не совсем цивилизованно.
Хотя по молодости и простительно.
Но кто еще будет возмущаться? Такие же студенты? Они и сами целоваться умеют. Люди среднего возраста? Эти поглощены собственными изобильными заботами. Да и снисходительности больше. Дети, скорее, с любопытством поглядят, чем это занимаются дяденька и тётенька, чем начнут твердить про малопонятных им «жидов». Что, весь вагон набит одними пенсионерами? И все пенсионеры русские?
Интерес целого трамвая к чужим поцелуям предстает фантастически преувеличенным, сцепка интереса с «антисемитизмом» – комичной.
Но и это не все вопросы к Дмитрию Львовичу. Кто же упомянутый «давильщик евреев», к которому взывают всем трамваем как к действующему?
Даты погромов в позднем СССР, пожалуйста. Даты, места, показания свидетелей.
В раннем СССР евреем было очень неплохо быть. В позднем – значительно менее приятно в рассуждении некоторых аспектов карьеры, что не смертельно и не мешало обзаводиться квартирами на Ленинском и получать научные звания. Но, если поднапрячь воображение и вызвать в памяти далекое «дело врачей» (впрочем, пострадать, к счастью, успели немногие) то сравнивать его с, допустим геноцидом русских где-нибудь в Узбекистане в период распада СССР попросту некорректно. Кстати, очень не исключаю, что в качестве «русских» в Узбекистане могли гибнуть и евреи. Пушкин на книжных полках? Русские! Но погибшие в качестве русских Дмитрия Львовича едва ли интересуют.
Что вы хотите в нашем Гиперборее?
Крепче целуйтесь, милые! Мы - евреи!
Сколько нас давят - а все не достигли цели.
Как ни сживали со света, а мы все целы.
Так продолжаю: кто давил? Кто сживал со света? Неужели народ, победивший нацизм? Ой, как интересно.
Как ни топтали, как ни тянули жилы,
Что ни творили с нами - а мы всё живы.
Свечи горят в семисвечном нашем шандале!
Нашему Бродскому Нобелевскую дали!
А может не стоит путать Бродского с Шолом-Алейхемом? Этот Рыжий, он, Быков, не ваш Рыжий. Он – Анны Андреевнин Рыжий. И причем тут «ваш шандал»? Может быть, стоит уважать и самоидентификацию поэта? «Я христианин, потому, что я не варвар». Сложный христианин, христианин ХХ века, едва ли практикующий, но органично растворенный в христианской культуре. Хоть бы Быков дал себе труд подсчитать, сколько стихотворений у Иосифа Бродского посвящены теме Рождества…Так что уж выбирайте – либо «ваш Бродский» но без «шандала», либо ваш «шандал», но без нашего Бродского.
Радуйся, радуйся, грейся убогой лаской,
О мой народ богоизбранный - вечный лакмус!
Празднуй, сметая в ладонь последние крохи.
Мы - индикаторы свинства любой эпохи.
Как наши скрипки плачут в тоске предсмертной!
Каждая гадина нас выбирает жертвой
Газа, погрома ли, проволоки колючей -
Ибо мы всех беззащитней - и всех живучей!
Участь избранника - травля, как ни печально.
Нам же она предназначена изначально:
В этой стране, где телами друг друга греем,
Быть человеком - значит уже евреем.
Уже выяснив, что ровно ничего трагического не было в пребывании «в этой стране» евреем, что в восьмидесятые, что в девяностые, что в нулевые, мы позволим себе пожать плечами, недоумевая, кто же за травля такая омрачила всю жизнь Дмитрия Быкова. Стоит вдуматься в неизъяснимые строки – и пафос лопается, как воздушный шарик.
А уж кому не дано - хоть кричи, хоть сдохни, -
Тот поступает с досады в черные сотни:
Видишь, рычит, рыгает, с ломиком ходит -
Хочется быть евреем, а не выходит.
Данные относительно черных сотен, пожалуйста. Факт хоть одного погрома по еврейскому национальному признаку – с 70-х гг. по нынешние. Ах, Дмитрий Львович читал антисемитические речения в интернете? И я читала. А еще читала у евреев на бложиках такое русофобское, что мало не покажется. Ну и что дальше? Полагаю, мы живем в относительно (весьма, конечно, относительно, но с тоталитарным режимом не сравнить) свободном мире. Мало ли, кто что говорит. Лишь бы закон стоял на страже безопасности граждан.
Странно опять же. Вот я, к примеру, уж третий раз жестоко обижаю прекрасного Дмитрия Львовича, вероятно, я и есть «выбравшая его жертвой гадина», но, чему немало свидетелей, определенно не рычу, не страдаю отрыжкой и ломика не имею.
Знаю, мое обращение против правил,
Ибо известно, что я не апостол Павел,
Но, не дождавшись совета, - право поэта, -
Я - таки да! - себе позволяю это,
Поэта? С неизъяснимым образом трамвая-танка и неумением имитировать разговорную речь? Да ладно. «Позволяет себе» Дмитрий Львович совсем по иной причине: по самовлюбленной наглости, доходящей, на первый взгляд, до слабоумия. Может ли человек сколь-нибудь разумный глумиться над религиозными событиями из жизни титульной религии в стране, где сам же и живет? «Народ раздетый и босой (?? ЕЧ) тупой во многом, Вчера стоял за колбасой, Сейчас за богом». «Бог» у Быкова – с советской маленькой буквы, но даже это пустяк, когда подобную гнусность пишут о поклонении верующих Поясу Божией Матери. Между делом, правда, Дмитрий Львович «тупых» немножко жалеет: они, мол, в очереди, а «ВИПы» без очереди пропущены. Да Быкову-то что? Ему ж в той очереди не стоять, ибо колбасы точно не дадут. Любой верующий скажет: проникший к святыне привилегированным манером обидел и обделил только сам себя. Тем-то очередь к Господу и отличается от колбасной. Но подобное понимание доступно только «тупому» из очереди, а не «умному» Быкову. Но даже нотки снисходительной жалости к «тупым», исчезают за несколько лет, прошедших с момента написания стихотворения. Так что второй взгляд, к сожалению, говорит об ином: Дмитрий Львович, равно как и прочие «мыслящие интеллигенты», намерен найти общий язык с новыми красными.
«Глядя на эту РПЦ, неужели бы многие из нас удержались бы от изъятия церковных ценностей. Давайте немножко Ленина понимать». Это словеса недавние, совсем недавние. Лагерь, по присущей нашему обществу терминологической путанице называемый «либеральным» (уместней пришелся б термин «нигилистический») вообще в последнее время звереет на глазах, теряя всякое представление о понятии Закона. Победоносно прошедшая путь от премии Ленинского комсомола до Нобелевской лауреатка заявила недавно, что «понимает» (экое совпадение глагола) убийц Олеся Бузины. Женщина понимает преступников, убивших мирного писателя около собственного дома. Только потому, что ей не нравятся его убеждения. Я сказала сразу – нет ничего удивительного в одах Алексиевич, посвященных Дзержинскому. Поскреби «либерала» – найдешь красного.
И Быков краснеет на глазах. Он уже в самом деле не может взять в толк, как это «нельзя изымать чужое»? Какой-такой еще «закон», когда у них иконы в серебряных окладах?! У меня один закон – товарищ маузер, впрочем, не у меня, но у друга «Захара», что так славно воспел концлагерь на Соловках.
Но далековато мы отступили от неизъяснимых строк рассматриваемого стихотворения.
Ибо во дни сокрушенья и поношенья
Нам не дано ни надежды, ни утешенья.
Вот моя Родина - Медной горы хозяйка.
Банда, баланда, блядь, балалайка, лайка.
Гмм… Баланду Дмитрию Львовичу доводилось хлебать даже в МИД РФ, ибо и там умудрился попрофессорствовать в МГИМО. Воистину я другой такой страны не знаю, где б громокипучий враг чудовищного режима параллельно числился в его ужасных структурах. (Дмитрий Львович, да вы, никак, член «банды»)?
Такое вот сокрушенье и поношенье.
В выдуманном аду, состоящем из сплошных антисемитов, поношений и нищеты, живет прекрасный эльф Дмитрий Львович. Пардон, прекрасный еврей, ибо всяк, кто не согласен с наличием неизъяснимой нравственной красоты по одному только факту принадлежности к национальности – ясен пень, антисемит.
Насчет балалайки – я, к примеру, в данную минуту слышу откуда-то из соседней квартиры доносящиеся звуки фортепьяно. Балалайки не слышу. Не помню вообще, держала ли таковую когда-нибудь в руках. Дмитрий Львович, вы больны? Похоже – неизлечимо.
Что же до лайки, подозреваю, тут мы опять имеем дело с лагерной ассоциацией, хотя загадка, в каком лагере Дмитрий Львович страдал, кроме пионерского. Хотя вообще-то упомянуть надо было овчарку. Ну да какая разница: лайка, овчарка…Овчарка тоже лает, чего пристали к «поэту»?
То-то до гроба помню твою закалку,
То-то люблю тебя, как собака палку!
Крепче целуйтесь, ребята! Хава нагила!
Наша кругом Отчизна. Наша могила.
Так кто держит, в могиле-то? Кто под палкой жить неволит? Люди мужественные еще из СССР ехали в Израиль, если уж делали еврейский выбор. Это было непросто, это было тяжелейшим испытанием. Такой трепкой нервов, таким бюрократическим кошмаром… И мы прощались в юности с друзьями – навсегда. Даже в самых смелых мечтах не могли вообразить, что когда-нибудь увидимся, а еще и в гости к ним приедем… В гости… Оформим только визу в посольстве Израиля, и сразу приедем. Дальше следовал истерический хохот, уже понятный не всем.
А сейчас – вообще весь мир открыт. Ищи себе места в любой стране, на любой вкус. Чего ж ты сидишь и ненавидишь, сидишь и ненавидишь, и лжешь, лжешь, лжешь… Или никому-то за пределами России Дмитрий Львович Быков даром не нужен? Ибо умеет Дмитрий Львович одно – писать подобные процитированному шедевры на языке народа, которого считает своим травильцем и ворогом. Да, не позавидуешь.
Вот и скорбный итог: трамвай, в котором еврей Роальд Мандельштам вслед за русским Николаем Гумилевым увидел мистическую колесницу, для Быкова не может явиться ничем лучшим, нежели перегретая повозка военного образца, битком набитая громко гвалдящими антисемитами. Каждому свое.
Я не стану, пожалуй, цитировать до конца. Кому как, а мне уже достаточно. Когда «индикатор свинства» кладет ноги на стол, «эпоха» начинает выглядеть достаточно непривлекательно.
