Ну и силен этот ваш Андрей Макаревич! Все, что у него осталось – это отрицательное обаяние, но какое! Подумать только, если бы он не обругал новоокрытый памятник Михаилу Калашникову на Садовом кольце в Москве, то никакой дискуссии вокруг этого монумента, возможно, и не получилось бы. А так – толпы любителей поговорить о том и о сем бросились высказываться по принципу «если Макаревич против колхозов, то я за».
Напомним, что певец назвал памятник «бездарной и уродливой скульптурой», заметив, что «даже в советские времена этот истукан не прошел бы худсовет». Отношения Макаревича и советских худсоветов складывались неоднозначно, «Рагу из синей птицы» все помнят, но стоит сказать, что лишь в девственные советские времена его уютные ресторанные попевки могли сойти за рок-музыку.
Несоразмерность Калашникова и Макаревича – не только в масштабе сделанного ими, но и в характере личности: Михаил Тимофеевич работал до глубокой старости, Макаревич же, будучи 63 лет от роду, творчески скончался много лет назад и в последние годы, как и его коллеги Шевчук и Лоза, привлекает к себе общественное внимание главным образом своими глубокомысленными суждениями.
В этот раз инвективы Макаревича немного запутали публику, поскольку проблема памятника на самом деле распадается на два не зависящих друг от друга вопроса: (1) нужен ли памятник как таковой и (2) прекрасно ли то конкретное изделие, которое предстало перед очами москвичей?
И если по первому вопросу линия раздела проходит привычным для нас образом, между условными либералами, для которых Калашников – это создатель оружия, из которого, по словам Макаревича, были убиты миллионы людей на планете, и условными государственниками, для которых прославленный оружейник – гордость России и ее, как выразился министр культуры Мединский, культурный бренд (хотя и не очень понятно, при чем здесь культура), то со вторым вопросом сложнее.
Есть соблазн в пику Макаревичу и его единомышленникам провозгласить творение скульптора Салавата Щербакова шедевром всех времен и народов, но, по здравому размышлению, не получается. При всем уважении к Калашникову и армиям мира, вооруженным различными модификациями его автомата. Ибо автомат, конечно, совершенен, а вот памятник… Кому-то эта фигура человека в штатском, неловко держащего автомат, напоминает надгробия братков из 90-х. У меня такого впечатления нет. Вообще нет никакого впечатления. Очередной мужик, стоящий на постаменте; «кто ж его посадит, он же памятник».
И вот тут проблема серьезнее, чем оценка конкретной скульптуры. Приходится признать, что за последние тридцать лет план государственной монументальной пропаганды полностью провалился. Менялись власти, менялись идеологии, но неизменным оставалось отношение граждан ко вновь возводимым памятникам: в лучшем случае равнодушие, в худшем – раздражение.
Я пытаюсь вспомнить, какой новый памятник в последний раз принимался горожанами на ура - и не могу. Видимо, на моей памяти такого не было. Не далее как в прошлом году москвичи с недоумением наблюдали за установкой памятника святому князю Владимиру авторства того же Абрама Чингачгука… то есть, Салавата Щербакова. Можно себе представить, как отнесся бы к этому сам князь. Наверное, он принял бы это сооружение за идола – одного из тех, которых он валил и сплавлял по Днепру.
Нынче у властей в фаворе Щербаков, и мы ругаем Щербакова. Прежде большинство жирных заказов доставалось Церетели, и Церетели отчаянно ругали за все – от Петра-Колумба на Москве-реке до малых форм на Манежной. Какие-то куски перепадали скульптору Клыкову, который подарил нам конную статую маршала Жукова у Исторического музея. И что – хвалили ее? Да нет, костерили за милую душу; не так, мол, маршал на лошади сидит.
Диапазон увековечиваемых фигур расширяется, но почему-то это не приносит народу радости. Хорошо, что в стране стали появляться памятники Мандельштаму, но их, похоже, изготавливают карикатуристы из «Дер Штюрмера»: обязательно откинутая голова, клюв какаду вместо носа. А ведь, если судить по фото, в некоторые периоды своей жизни поэт был красив. Однако есть установка: поэта делать уродом.
Таким же уродом выглядит и Иосиф Бродский напротив американского посольства. Этим творениям, впрочем, не переплюнуть памятник академику Сахарову, стоящий в Петербурге, на Васильевском острове – том самом, на котором не захотел лечь Бродский. Там ученый изображен в виде зеленой шагающей креветки из фильма «Район №9».
Почему же нам все не нравится? Отчасти это объясняется родовым проклятием монументального искусства. Хорошо «обычным» художникам: их работы выставляются в музеях, куда публика для того и ходит, чтобы насладиться искусством. Музейные стены – естественная броня, защищающая искусство от профанных нападок.
Более того, согласно одному из излюбленных тезисов эпохи постмодерна, искусство – это все, что тем или иным способом удалось внести в музей. Наглядным символом этого подхода вот уже сто лет служит знаменитый писсуар Марселя Дюшана, превращенный в скульптуру под названием «Фонтан» одним лишь назначающим жестом художника. То есть, идя в музей или на выставку, гражданин как бы заранее дает согласие считать искусством все, что ему предстоит увидеть. А если что-то не нравится, «не мое» - что ж, можно перейти в следующий зал.
Монументалисты же работают вне музея, за пределами защитного поля художественных институций, адресуя свои произведения не любителям искусства, а обществу в целом, в том числе людям, которые не заказывали и не запрашивали никакого искусства, а тем более вот этого конкретного памятника на этой конкретной площади. То есть, это искусство навязывается потребителю и в этом смысле наносит ему травму.
Эта травма иногда залечивается временем. Недавно, проходя мимо конной статуи Гаттамелаты в Падуе, я подумал, что и она, возможно, не была с восторгом принята современниками. Кому-то не нравилась сама статуя, кому-то она портила вид на собор Святого Антония, а кого-то смущала и сама личность Гаттамелаты – все-таки он был кондотьер, то есть не очень нравственный человек. Но со временем этот монумент был признан образцом из образцов, а его автор Донателло… ну, попробуйте что-то сказать против Донателло.
Возможно, и нелепый церетелиевский Петр со временем запатинируется и будет восприниматься как естественная часть городского ландшафта; в любом случае, его спасает дороговизна разборки.
Однако последнее творение Салавата Щербакова – это даже не Церетели. У Церетели все-таки было некое аляповатое дерзновение. Ныне же нам была представлена просто серость. Бескрылая серость, прекрасно проходящая через худсоветы. Очень удобная для показа чиновникам, живущим по принципу «как бы чего не вышло». Вот, собственно, ничего и не вышло.
Таким серым и безликим должен быть памятник Макаревичу – только автомат на гитару заменить, и все дела. Великий русский оружейник заслуживал чего-то более выразительного. Но памятники, кому бы они ни были посвящены, всегда отражают ту эпоху, в которую их ставят. Видимо, у нас по-прежнему на дворе время макаревичей, а время Калашникова еще не пришло.
