Новые вандалы

Конфликт вокруг памятников деятелям Конфедерации (и кое-каких других), идущий сейчас в Соединённых Штатах, привлёк внимание и в России. Внимание это не равнодушно: как правило, симпатии русских на стороне защитников памятников.

Это не удивительно: русские привыкли быть на стороне цивилизации против варварства, честого труда против демагогического паразитизма, благородства против подлости, спокойного достоинства европейца против необузданной истерики, легко переходящей в пресмыкательсто, дикаря. Так русские поддерживают солидарность белой расы и европейской цивилизации (другое дело, что эта солидарность оказывается не взаимной, но это не предмет статьи). Немногие исключения подтверждают правило: и без истории с памятниками русские знали, что за существо профессор Зубов, и за своего его давно не считают.

Реакция русских на конфедератопад — естественная реакция здоровых людей. Беда начинается, когда некоторым приходит в голову осмыслить формальную причину происходящего — Гражданскую войну 1861-1865 годов в Соединённых Штатах — и обозначить свою позицию по отношению к ней.

Ревизионисты

Цветные паразиты и оболваненные в колледжах белые снежинки проецируют свою повестку дня на победившую в войне сторону, а повестку современных американских консерваторов — на проигравшую. Фактически, у них получается, что Линкольн, Грант и Шерман воевали за аффирмативное действие, безопасное пространствои гей-браки

.

Нелепость и лживость этой картины слишком легко разоблачается, чем и занимаются увлечённо люди, делящиеся с нами историческими открытиями, что Линкольн не был аболиционистом (был, но хитрым), в составе Союза оставались четыре рабовладельческих штата (и что?), а в армии Конфедерации были чёрные полки (недолго). В качестве причин войны они предлагают абстракции вроде «прав штатов» или «южного образа жизни», конкретного содержания которых сами не понимают.

Но один пропагандистский миф, созданный для нужд военной пропаганды, и только приблизительно правдивый, они опровергают лишь для того, чтобы уверовать в другой, несколько более качественный, неспешно разработанный победителями для наилучшего использования плодов победы, — и насквозь лживый. Они изучают историю не по «Хижине дяди Тома», а по «Унесённым ветром», что не умнее. Они попали в эту ловушку, потому что их метод осмысления истории тот же, что у их врагов — спроецировать конфликт настоящего в прошлое.

Реальная Гражданская война в США имела мало общего с современным конфликтом американских левых и консерваторов. Деятели Конфедерации, её боевой флаг с андреевским крестом, — сейчас символы ценностей, в значительной мере, чуждых конфедератам. С другой стороны, какой-нибудь реальный северянин, сознательно и мужественно сражавшийся в войне, при близком знакомстве, ужаснул бы предполагаемого либерального продолжателя его дела. Гражданская война велась не ради счастья негров, на что основательно указывают консерваторы. Но и не ради консервативных ценностей и южного рыцарства.

Причины американской междоусобицы: Север против Юга

В чём же была суть конфликта? Она выражается одним словом: рабство.

Это надо смиренно принять, несмотря на то, что так же говорит и «советский агитпроп», и отказаться от умствований о вещах, в которых не вполне разбираешься, вроде «прав штатов», для того, чтобы продвинуться вперёд в понимании природы Гражданской войны.

Но слово «рабство» надо понимать правильно. Его противники боролись не за счастье и равноправие негров, а сторонники — не за возможность их мучить и не только за право их эксплуатировать.

В Соединённых Штатах Америки той поры, рабство, как и его противоположность, которую можно обозначить словом «свобода», означала определённый образ жизни, группу тесно (и очевидно для современников) логически связанных между собою социальных институтов. По большей части, эти институты касались не участи негров, а жизни белых.

Какова же была программа свободного Севера?

Немедленный запрет рабства не пользовался массовой поддержкой даже там. Аболиционисты руководствовались скорее моральными и религиозными, чем экономическими соображениями, и не составляли на Севере большинства до самого падения рабства. Повестка Севера была в другом.

Тем не менее, прекращение распространения рабства получило накануне войны поддержку Севера, ибо оно стало угрожать не только росту, но и самому существованию Севера.

Вторым пунктом было поощрение белой иммиграции из Европы[i]. Иммигранты давали и рабочие руки промышленности и рынки для неё же.

Третьим — раздача земель под фермы, в виде гомстедов[ii].

Четвёртым — покровительственные тарифы[iii].

Пятым — федеральные строительные программы, в первую очередь, строительство трансконтинентальной железной дороги.

Что за институты составляли рабство?

Первый и единственный позитивный, то есть, не являющийся отрицанием института Севера, институт был один: рабство негров на плантациях, выращивающих хлопок, а также табак, сахарный тростник и рис; и поддерживающая его огромная внутренняя работорговля. Плантационное хозяйство, в частности, требовало освоения новых земель, взамен истощаемых монокультурой хлопка или табака. Этого одного было достаточно, чтобы заставить рабство расширяться на новые земли. Рабство заставляло и преследовать беглых рабов даже в свободных штатах, принуждая к сотрудничеству их белых жителей.

Остальные институты были отрицательные.

Второй институт — свободная торговля, то есть, отсутствие покровительственных тарифов. Югу не нужна была своя промышленность, он был доволен положением сырьевого придатка Великобритании, где все промышленные товары, до последней нитки, были импортированы[iv].

Далее, запрет на федеральные инфраструктурные проекты[v]. Трансконтинентальная железная дорога и новые порты отделившимся южанам не были нужны. Для вывоза хлопка уже была река Миссисипи и порт Новый Орлеан, а больше ничего и не надо было.

В-четвёртых, «права штатов», под которыми понималось право территорий и штатов свободно учреждать и сохранять у себя рабство, в то время как, по сложившейся практике, решение о свободном или рабовладельческом статусе новых территорий и штатов принимал федеральный конгресс. Это кажется демократичным, пока не узнаешь о «Кровоточащем Канзасе», где вопрос о рабстве привёл к гражданской войне ещё в 1854 году.

В-пятых, отказ от раздачи земель под фермы. Земли были нужны под латифундии.

Наконец, самое главное: рабство должно было расширяться на новые земли, или погибнуть. Помимо второстепенных причин: истощения почв, перспективы остаться в меньшинстве в Конгрессе, постоянного соблазна бегства для рабов (который уменьшал их цену по мере приближения к свободным штатам), была главная. Рабы быстро размножались (в 1860 г. они составляли около 27% населения рабовладельческих штатов) и белым, чтобы не остаться через поколение в безнадёжном меньшинстве, обречённом на гибель в рабской войне, было жизненно необходимо расселять рабов на новые земли — чем больше, тем лучше[vi].

Можно видеть, что эти программы несовместимы, поскольку касаются использования одних и тех же ресурсов: земли, которую нельзя быть одновременно поделить на плантации под хлопком и фермы под пшеницей; федеральных налогов, которые не могут одновременно быть низкими и достаточными для оплаты новых железных дорог; внутреннего рынка промышленных товаров, который не может быть одновременно открыт дешёвым импортным и защищённым отечественным товарам.

До определённого времени противоречия между рабством и свободой удавалось смягчать за счёт наличия новых земель, которые можно было делить между рабовладельческим Югом и свободным Севером; другими словами, за счёт индейцев. Оттягивали также решение вопроса уступки Севера Югу: по 0,6 голоса при выборах Палаты представителей и президента за каждого раба, учреждение свободных и рабовладельческих штатов поровну, привлечение властей и граждан к преследованию беглых рабов в свободных штатах, отдача фередальной исполнительной власти в руки южан.

Но пригодные для сельского хозяйства земли стали заканчиваться, а вместе с ними — и возможности для компромисса. Мощь Севера — промышленная, финансовая, демографическая, — и после всех уступок, возросла настолько, что поддержание паритета перестало быть возможным, несмотря на все усилия Севера. Юг оставался в меньшинстве, а ведь ему мало было паритета, чтобы выжить — требовалось расширяться. К моменту гражданской войны, свобода и рабство перестали быть совместимыми, не только в границах одного государства, но и на одном континенте.

Всё это — не послезнание историков, а общие места того времени. То, что отдельные части программ Юга и Севера обусловливают друг друга, а сами программы друг друга исключают, было вполне очевидно современникам, по крайней мере, политическому классу. Они, особенно южане, не строили иллюзий о возможности бесконечно продолжать сосуществование Севера и Юга. Именно поэтому, узнав о победе республиканцев на выборах, штаты начали отделяться, не дожидаясь даже инаугурации Линкольна. Для ревизиониста, открывшего тот факт, что Линкольн, не будучи явным аболиционистом, всего лишь обещал прекратить расширение рабства, но не трогать его само, эта поспешность будет загадкой. Ведь Югу ещё ничего не угрожало, какое же безумие им овладело?

Трагедия американского Юга — это не трагедия Рыцарства и Традиции, сломленных духом Прагматизма и Наживы.

Печать Конфедеративных Штатов — первый образец советской геральдики.

Обнаружив себя в меньшинстве, когда даже исключение Линкольна из бюллетеней в десяти штатах не могло помешать его избранию, южане вспомнили о правах штатов и опасностях консолидированного централизованного правительства и, несмотря ни на какие гарантии[viii], решили не зависеть от милости северян. О правах штатов им следовало бы помнить в 1850‑ом году, когда они заставили власти и граждан свободных штатов, под страхом штрафа и тюрьмы, соучаствовать в охоте на беглых рабов[ix], которым отказали даже в возможности судебной защиты. Курьёзно, что в пропаганде отделения было использовано даже понятие прав меньшинств[x] (держать рабов) — так что, оно древнее, чем кажется.

Южный миф

Уже после войны, когда реконструкция была свёрнута в обмен на голоса за Рутерфорда Хейза, началось формирование южного мифа: частью из военной пропаганды для белой рвани (и даже отдельных чёрных; да, такие были), сражавшейся за чужие интересы, частью из указаний, что не всё было так однозначно, эксплуатировавших недостатки пропаганды Севера.

Среди легенд, составляющих этот миф, утверждение, что не рабство было основной причиной сецессии южных штатов, при том, что в декларациях, выпущенных при отделении штатов, в качестве причины отделения указывается именно угроза рабству[xi]. Высказывается даже предположение, что рабство было бы естественным образом отменено в Конфедерации, — но конституция Конфедерации (и всех мятежных штатов) объявляет рабство постоянным и не подлежащим отмене (ст. 1, разд. 9, п 4) и автоматически распространяющимся на новые штаты и территории (ст. 4, разд. 3, п. 3). Александр Стивенс, вице-президент Конфедеративных штатов, прямо полемизируя с Декларацией Независимости, написанной Томасом Джефферсоном, утверждал, что краеугольный камень нового государства — принцип, гласящий, что «негр не равен белому человеку»[xii].

Миф о патриархальном рабстве, при котором рабы находились почти на положении членов семьи, тускнеет, если вспомнить о законах, запрещающих обучение негров (даже свободных) грамоте; о тысячах рабов, бежавших до войны по Подземной железной дороге; и не менее десятка тысяч, перебежавших через линию фронта, чтобы стать военной контрабандой.

Рассказы о чёрных, героически сражавшихся за Конфедерацию, меркнут перед тем фактом, что к концу войны в союзной армии воевало 180 тысяч цветных солдат (около её десятой части). Что касается Юга, конфедераты цветные добровольческие части обычно разоружали (как например, Первый Луизианский туземный полк). Закон о наборе рабов, с обещанием освободить переживших войну, был принят только в марте 1865 года, после отчаянной просьбы генерала Ли (набрать успели одну роту). Всего за Конфедерацию сражались от трёх до шести тысяч человек[xiii]; преимущественно, в первый год войны, но два союзных акта[xiv] покончили с чёрными конфедератскими войсками, вызвав их массовое дезертирство. Южане, тем не менее, использовали сотни тысяч негров, рабов и свободных, в порядке трудовой повинности.

И да, отпавший Юг действительно был в состоянии мятежа, а не использовал право на отделение от Союза. Права такого не было[xv], а война началась не с сецессии как таковой, а с захвата силой оружия федерального форта Самтер.

А нам-то что?

Но зачем нам разбираться в причинах и ходе Гражданской войны в США? Почему бы не оставить это историкам, а самим принять южный миф и высказать сочувствие делу, символика которого сейчас используется людьми нам симпатичными, какой бы ни была истина?

У такого романтико-прагматичного подхода есть изъяны.

Для начала, как-то стыдно высказываться в поддержку рабства. Этот тот случай, когда простота хуже воровства, а глупец рискует стать подлецом. Но не всех это соображение в наш век прагматизма остановит.

Что ж, есть и другое. Гражданская война в США нуждается в осмыслении не только потому что порождённая ею южная мифология взята на вооружение силами, которые русские националисты считают союзными.

Гражданская война — кульминация конфликта, который сейчас повторяется на новом уровне в белом мире, в том числе и в России. Её опыт будет полезен в этом новом конфликте, только если его правильно понять. А истина в том, что белые, русские, консерваторы в новом конфликте играют роль, аналогичную роли северян, а вовсе не южан, в американской междоусобной войне.

Тогда перед американцами стоял выбор между великой страной белых людей, живущих своим трудом, с возможностями для всех, с собственной промышленностью, отказывающеся быть чьим-либо сырьевым придатком; и криптоколониальной латиноамериканской монокультурной сельскохозяйственной деспотией без каких-либо амбиций, с горсткой белых латифундистов, рассеянной в море нищих цветных.

Такой же выбор стоит и перед нами: или русская всесторонне развитая индустриальная страна, опирающаяся на внутренний рынок и собственные силы во всех областях, или петродеспотия, вывозящая энергоносители и ввозящая всё остальное, в которой еврейские олигархи заменили ненужное им белое население азиатами с кавказскими надсмотрщиками.

Ибо труд гастарбайтеров ничем не лучше рабского, а ввоз и разведение таджиков — не моральнее и не дальновиднее ввоза и разведения негров. Царице Нефти так же, как и Королю Хлопку, нужны цветные рабы, а не свободные белые люди.

Схоже с нашим положение американских белых: как южный образ жизни сводился к тому, чтобы жизненное пространство было занято не белыми, а чёрными и их хозяевами, а вся хорошая работа для белых оставалась в Англии, так и сейчас силы, группирующиеся вокруг Демократической партии, хотят, чтобы вся белая работа была отдана в аутсорсинг в Китай, а на шею белым были повешены орды негров и мексиканцев. Демократическая партия какой была в 1861 году, такой и остаётся, только сейчас не расколота.

То, что консерваторы не умеют обращаться с токсичным южным мифом правильно, что принимают его всерьёз вопреки собственным интересам, что красота образа старого Юга привлекает их, а не настораживает (а надо бы знать, что мимикрия — обычная стратегия социального зла), — печальный признак нравственного и умственного упадка за годы, прошедшие с Гражданской войны. Воскресни её бойцы сейчас, и они бы нашли больше общего между собой, чем с теми, кто сейчас считает себя их наследниками: между современным ку-клукс-кланом и либералами они увидели бы меньше разницы, чем хотелось бы тем и другим.

Это грустно, ибо наше положение хуже, чем положение северян в начале американской междоусобицы. Наши задачи труднее, а возможности, в том числе, интеллектуальные, — меньше. Русские не могут позволить себе глупости. Благоглупость не перестаёт быть благоглупостью от перемены знака. Поддаться пропаганде — смешно, и позорно, когда эта пропаганда даже не была тебе предназначена.