Это все-таки произошло. Режиссера Кирилла Серебренникова, художественного руководителя «Гоголь-центра», задержали и обвинили. Судить его будут по части 4 статьи 159 УК РФ – мошенничество в особо крупном размере. Срок заключения также возможен довольно крупный – до 10 лет.
Для одних это событие стало ожидаемым и закономерным, ибо как же могло быть иначе в этой стране, при этом режиме? Для других – все-таки неожиданным, поскольку, исходя из опыта прошлых лет, именно в этой стране и при этом режиме с деятелями культуры, прежде всего театрально-кинематографической и попсово-музыкальной, принято носиться как с писаной торбой, смиренно отвечая на их смелое фрондерство новыми государственными и окологосударственными премиями и иными финансовыми вливаниями.
Шевеления правоохранительных органов по поводу «Гоголь-центра» мы наблюдаем уже три месяца. Общественность с темой знакома, никому объяснять ничего не надо, каждый уже давно определил свою позицию. Однако новый поворот дела, сгущение слухов, опасений и предположений до холодной и твердой буквы закона, а возможно, и до полумрака тюремной камеры, без сомнения, вызовет грандиозный шум, достойный месяца августа. Тут у нас целый областной центр в огне, Ростов-на-Дону, но о Серебренникове шуметь будут больше.
Однако тема эта и в самом деле не пустяковая. Речь ведь идет не о бедах конкретного режиссера, то ли укравшего 68 млн рублей, то ли нет. Речь об избирательности правосудия и о равенстве людей перед законом.
Избирательное правосудие, его несправедливость и отвратительность – главный аргумент защитников режиссера. Мол, что привязались к святому человеку, отдающему свою жизнь театру, разве мало у нас других воров, которые и на лицо ужаснее, и аппетитами помасштабнее? А впрочем, и так же все понятно: страдает человек за свою позицию, за противостояние режиму, за права геев, за ориентацию на западную культуру.
Однако избирательность правосудия и, в более широком смысле, избирательность правоприменения – штука закономерная и неизбежная. С ней сталкивался, наверное, почти каждый автомобилист. Зачем меня остановили? Я ведь ехал как все, со скоростью потока. Да, скорость потока – 120 км в час, а разрешенная - 90. Но почему именно я, почему все остальные продолжают ехать как ехали, а я стою тут на обочине и жду, когда мне выпишут штраф?
Несправедливо? Конечно. Точно так же несправедлива любая случайность, от внезапной болезни до падения кирпича на голову. Просто-напросто у дорожного инспектора не сто глаз и не сто рук. Он не в состоянии обеспечить неотвратимость наказания. Значит, остается применять иное орудие сдерживания – вероятность наказания.
То же и с театрами. Вполне возможно, все 650 российских театров, получающие государственное финансирование, живут точно так же, как жил «Гоголь-центр» при Серебренникове. Но разумно ли ссылаться на это? Вы хотите, чтобы Следственный комитет объявил «Год театра»?
Впрочем, защитникам Серебренникова бесполезно об этом говорить. Почему? Да потому что это именно они отстаивают избирательность правосудия, но в ином, приятном для себя смысле. Серебренников – «наш», прогрессивный, международно-признанный, стильный, хорошо одетый, друг геев (а может быть, и сам гей), а следовательно, суду он не подлежит. Все дозволено. Подумаешь, ну что там можно украсть, в этом театре? А если и украл, то на благое дело. Да и вообще, кому еще должны доставаться деньги, если не нам и не нашим? Лучше пусть воруют режиссеры, чем девелоперы или силовики, правда ведь?
Но из сказанного о защитниках Серебренникова не следует, что его противники чем-то лучше. Те противники, которые требуют его распять – но не потому что они верят в его виновность, в то, что он положил в карман не менее 68 млн рублей из суммы, выделенной в 2011 – 2014 годах на реализацию проекта «Платформа». Чисто юридическая истина им точно так же по барабану. Им важно, чтобы Серебренников сидел, потому что он «не наш», не по-нашему выглядит, не по-нашему одевается, в своем творчестве воспевает половые извращения (а возможно, занимается ими и в своей частной жизни) и, судя по всему, не очень чтит нашу православную веру.
Более того, эти люди надеются на кампанию. На то, что государство наконец-то решило навести порядок в культуре. Что завтра следователи придут к режиссеру Учителю. А послезавтра навестят Константина Райкина. А на той неделе доберутся и до Звягинцева. В общем, все мутные личности получат свое, и никогда больше не будет ни гомоэротического балета «Нуреев», ни богомерзкого «Тангейзера», ни кощунственной «Матильды». Будут только березки, колокольные звоны, хоругви и «Ночные волки».
В общем, противники-то будут пострашнее защитников. Если защитники всего лишь хотят поблажек по кастовому принципу, то противники по тому же кастовому принципу мечтают о репрессиях. И если государство еще сохранило остатки здравого смысла, то оно будет просто обязано зримо дистанцироваться от этих добровольных помощников правосудия.
В социальных сетях напоминают, что последним арестованным московским режиссером был Всеволод Мейерхольд; было это почти восемьдесят лет назад. Параллель эффектная, но неработоспособная. Если в то время государство действительно интересовали такие вещи как лояльность и идейная грамотность, то современные власти такими глупостями не увлекаются. В случае Серебренникова вся «вина» государства сводится к тому, что режиссеру дали много государственных денег. Именно здесь – начальная точка разыгравшейся драмы.
Зачем вообще наши власти финансируют театр? Одно из двух. Либо они таких образом откупаются от «либеральной интеллигенции», и тогда ее гнев понятен – это все равно как русские князья проверяли баскаков на предмет целевого расходования дани.
Либо государство в самом деле желает поддержать культуру. Но в этом случае не только Следственный комитет, но и общество вправе подумать – а насколько рационально и справедливо расходуются эти деньги?
Например, почему такой перекос в сторону театров? Ведь на один только разнесчастный проект «Платформа», который то ли был, то ли не был реализован, было выделено 210 млн рублей. В то же время на весь Год литературы в России (2015 год, если помните) было от правительственных щедрот отслюнявлено лишь 300 млн. В этом при желании можно найти и нечто утешительное – к режиссерам следователи ходят, а к писателям нет – но все-таки: неужели для национальной культуры сценическое искусство важнее искусства слова?
Душа болит, например, за отечественную поэзию. Она тоже убыточна, как и театр, но куда менее криминогенна. А ведь 68 млн рублей, судьба которых будет теперь решаться в суде, можно было бы раздать, по миллиону в одни руки, 68 русским поэтам. У нас есть 68 поэтов, которые этого заслуживают. Поверьте мне, никакого уголовного дела бы не было. Поэты бы эти деньги просто проели. А вот в мире Мельпомены все оказалось не так просто.
В итоге весь этот шумный скандал имеет смысл разложить на три отдельных составляющих.
Во-первых, это конкретные действия конкретного режиссера Серебренникова, которым может дать оценку только суд и только исходя из фактов дела.
Во-вторых, это принцип неподсудности своих за то, что они хороши собой и талантливы, и зеркальный принцип репрессирования чужих за то, что они идейно и эстетически неприятны. Оба принципа следует отвергнуть, и не только в данном случае.
Наконец, первоисточник проблемы – непрозрачная система финансирования культуры, никак не сопрягающаяся ни с экономической целесообразностью, ни с интересами общества, ни с иерархией самих культурных ценностей. Сегодня эта система купает режиссера в шоколаде, подсаживая на бюджетную иглу, завтра она тащит его в узилище, превращая в трагического героя.
Но для изменения этой системы требуется спокойный разговор о ценностях и о смыслах – впрочем, не очень приятный ни для интеллигенции, ни для власти. Это трудно. Проще кричать, обличать или злорадствовать.
