Спустя три года после крымского референдума в России сохраняется состояние общества, названное социологами «крымским консенсусом». 97 % граждан, по данным ВЦИОМ, считают полуостров частью России. Вопросы легальности референдума и законности его процедуры у нас оставлены за рамками внимания общества, на западе, напротив, на них акцентируют внимание. При этом и у нас, и у них за формулами «Крым – наш» и «вы аннексировали» совсем не интересуются социологией, альтернативной российской.
В России говорить о Крыме и Украине сложно. Критики крымской действительности и апологеты украинских реформ (часть из которых действительно являются успешными) сразу же оказываются в тени пятой колонны. Любые сомнения в чистоте процедуры референдума трактуются как тотальная нелояльность не режиму даже, а стране в целом, а после фразы «у Украины получилось хоть что-то» от её автора ждут раздачи визиток Яроша.
Сам разговор об особенностях референдума напоминает сравнение горячего с квадратным.
- Вы ввели войска, нарушив Будапештский меморандум.
- Крым всегда был русскоязычным.
- Украина закрыла реестр избирателей.
- Екатерина Великая основывала города.
- Агитация была безальтернативной.
- Вы хотите, чтобы корабли НАТО стояли в Севастополе?
Такие сравнительные диалоги случаются из-за обобщения базовых оснований: легальность не отделяют от легитимности, проще говоря, на состояние законности процедуры смотрят с позиций её оправданности в глазах общества. И если степень такой оправданности высока (что для российского общества очевидно), то разбираться с юридическими казусами не стоит. Именно из-за этого большинство дискуссий, в которых мы участвуем за пределами страны, проигрываются. Вместо того, чтобы перетянуть противника на свою площадку, предложив обсуждать легитимность, мы продолжаем говорить о законности.
Был ли крымский референдум законен? Основной аргумент западных партнёров, дающих отрицательный ответ, сводится к нарушению суверенитета Украины российскими войсками. Проблема в том, что в юридической реальности их не было. Право не волнует, что весь мир понимал, а президент Путин признал потом, что «вежливые люди» появились в Крыму, будучи перевезёнными с востока. У них не было погон, шевронов, военных билетов и номерных знаков на технике. Но что возразить в ответ на «законодательство Украины не имело самого понятия региональный референдум?» Аргументы о том, что Косово не интересовалось мнением Белграда, когда выходило из состава Сербии, а потом было признано большинство членов ООН, напоминают ту же игру в холодное-круглое. Здесь мы и можем обратиться к результатам выборов и социологии.
Крым и Севастополь в украинских выборах: всегда другие
По отношению к регионам запада, центра и даже юго-востока Украины Крым всегда был другим, что вполне видно на графике. Там указаны результаты голосования за победителей, по мнению всей Украины (жёлтый график). К примеру: ответ «да» на референдуме в 1991 году, результат Леонида Кучмы на выборах в 1999 году, несмотря на то что в Крыму победил Петр Симоненко, результат «Нашей Украины» в 2002-м, несмотря на то что она с треском провалилась в Крыму, и т. д. Кроме Крыма и Севастополя мы добавили условный западный город (голубой график: на месте Ивано-Франковска мог быть Львов, Ровно, Мукачево – не имеет значения). Проценты за конкретных кандидатов нас в данном случае не интересуют. Важнее, что по сравнению с Украиной Крым и Севастополь почти каждый раз не стояли рядом, а с западом вовсе были на разных концах вертикальной оси графика, отображая онтологические противоречия. Единожды графики Украины, Севастополя и Крыма сошлись – их общим президентом стал Леонид Кучма в 1999 году.
Начиная с первых парламентских выборов на Украине Крым (синий график) и Севастополь (красный) раз за разом подтверждали свою просоветскую идентичность, традиционно голосуя за коммунистов в любых проявлениях — от КПУ до «красного директора» Леонида Кучмы. При этом оба региона были безусловными драйверами для условно красных партий (речь идет и о социалистах). На полуострове они получали самые высокие проценты в сравнении с прочими регионами. Так продолжалось до выборов 2002 года, когда крымчане последний раз на своих бюллетенях внесли в Раду КПУ в качестве лидера. К «оранжевой революции» в украинском политикуме сменилось два тренда. Во-первых, на авансцену вышел Донбасс. Раз за разом без исключений Донецкая и Луганская области будут давать своим кандидатам («Партии регионов» и ее лидеру) поддержку от 70% почти до 100%, а их основные соперники от Донбасса будут получать минимум в сравнении со всей страной. Крым с Севастополем в гонке за креслами в Раде и на Банковой улице окажутся неизменными вице-чемпионами до самого конца своей украинской истории. Во-вторых, кредит доверия Донбасс и Крым выдадут «Партии регионов» почти неограниченный. КПУ как сила, за которую крымчане голосовали всегда, уступит место Партии регионов, довольствуясь на выборах различных уровней 5-10%. Но главное останется без изменений: Крым настойчиво будет подтверждать свою особую идентичность, явно отличающуюся от Одессы, Николаева, Харькова, Днепропетровска, Запорожья и более близкую Донецку и Луганску.
Нераспространённая социология
Российские социологи из ВЦИОМа после референдума меряли настроения на полуострове постоянно. За месяц до годовщины референдума ВЦИОМ опросил в Крыму 1600 человек — столько же, сколько обычно по всей стране. По сравнению с августом 2014 года поддержка вхождения полуострова в состав России уменьшилась лишь на 2%. Но даже если не верить в постоянство 90-процентной поддержки населением полуострова его нынешнего российского статуса (западные коллеги, как правило, с сомнением относятся к цифрам «кремлёвской социологии»), можно обратиться к исследованиям иностранцев.
В январе 2015 года GFK Ukraine посредством телефонного опроса связалась с 800 крымчанами в городах от 20 тысяч населением и более. 93 % опрошенных поддерживали присоединение полуострова к России. 82 % отвечали «поддерживаю полностью», повторяя этой цифрой код Крыма на российских номерах. В апреле 2014 года уважаемая американская контора Pew Research Center свидетельствовала, что 88 % жителей Крыма отвечают «да» на вопрос: «Должны ли власти в Киеве признать результаты референдума?» (в среднем по Украине: «да» - 30 %, «нет – 57 %»). 14 марта 2014 года, т.е. за два дня до референдума та же GFK Ukraine провела 600 телефонных интервью по репрезентативной выборке. 70,6 % говорили, что проголосуют за воссоединение с Россией, 10,8 % - против, причём 67 % были удовлетворены наличием лишь двух альтернатив в предстоящем голосовании. Руководитель исследования Тарас Березовец рассказывал, что не доверяет этим результатам, поскольку считал, что крымчане запуганы силовыми структурами новой власти. Тем не менее, господина Березовца сложно считать относящимся к пророссийским социологам. Исследования под эгидой GFK проводились на деньги канадского аналога USAID для фонда FreeCrimea (освобождать Крым собирались, конечно, от российского присутствия). В отличие от многих украинских масс-медиа, позиция которых заключается в простой схеме «Кремль плохой, но россияне нам не враги», FreeCrimea допускал не только переход на личности российских политиков, но и делал откровенные выпады в адрес всего российского общества.
В 2013-2014 годах Киевский международный институт социологии считал, что Крым остаётся лидирующей по сепаратистским настроениям территорией. 36 % крымчан в 2013 году хотели, чтобы «Украина объединилась с Россией», в феврале 2014 – 41 %. Донецкая область за то же время показывала рост от 30 до 33 %, Украина в среднем – от 9 до 12 %. Наконец, согласно многочисленным опросам других украинских think tank Крым всегда был наименее настроенной жить в составе Украины территорией, и редко когда число сторонников сецессии опускалось ниже половины от общего количества жителей полуострова.
Многолетние голосования Крыма и Севастополя против тех кандидатов, которые побеждали на западе Украины, за тех, кто побеждал на юго-востоке, наконец, единственное голосование, когда победитель Украины был и победителем в автономной республике и городе, вполне убедительно показывает ту самую инаковость Крыма, о которой принято говорить «он всегда был другим». Эти результаты не подвергаются сомнениям, равно как и исследования западных и украинских социологов. Вероятно, сущностная, но политтехнологическая проблема российских властей состоит в том, что их результаты не доносятся до широкой аудитории на западе.
Если бы мы оперировали этими цифрами при общении с западными партнёрами, масс-медиа, лицами, принимающими решения, рядовыми гражданами, наконец, возможно мы делали бы наше присутствие в Крыму более оправданным в их глазах. Даже если Крым стал российским в результате нелегальной, по их мнению, процедуры, мы всегда можем объяснить соответствие результатов этой процедуры реальному мнению крымчан, подтвердив результатами выборов в украинской автономной республике Крым и исследованиями украинских и американских социологов российской республики Крым. Но восклицание «Крым наш!» удовлетворяет нас гораздо сильнее поиска ответа на вопрос «почему?».
