Ушёл из жизни известный московский публицист и общественный деятель Гейдар Джемаль.
Человек эрудированный, ко всему прочему, он был не чужд
философии: ещё в конце 70-х гг. прошлого века написал эзотерический трактат
«Ориентация - Север». Хотя, конечно, профессиональным философом он никогда не
был, и, кажется, никакого систематического университетского образования так и
не получил. Наполовину русский, Джемаль имел всё же азербайджанскую
идентичность и, конечно же, был мусульманином (шиитского толка, как и
большинство азербайджанцев) - и это решительным образом определило вектор его
философской, мистико-религиозной и общественной мысли.
Однако, если за творческой активностью другого видного представителя отечественного традиционализма, Александра Дугина (давнего товарища Джемаля ещё по "головинскому" и "Южинскому" кружкам, а также по НПФ "Память"), несмотря на всю его неоднозначность и даже гротескность, мыслителя достаточно проницательного и человека огромной эрудиции, всё же иногда интересно следить, то мысли Джемаля (человека также, безусловно, умного и талантливого) у автора этих строк вызывали, в общем, своего рода эстетическое неприятие.
Дело даже не во "вторичности" его философской рефлексии (он во многом опирался на работы Рене Генона — в конце жизни принявшего, кстати, ислам). Нам кажется, дело в её продуманной «маргинальности», за пределы которой Гейдар Джахидович, кажется, даже и не пытался выходить; тогда как, во-первых, метафизика — штука универсалистская, не привязанная к корням конкретной религиозной традиции, и во-вторых, переставшая быть «служанкой богословия» ещё в XVII в., если не раньше. Джемаль как будто бы пытался обратить этот недостаток (с нашей т. зр.) собственной рефлексии в преимущество, «сшивая лоскуты» своего мировоззренческого полотна исламским богословием: то апеллированием к "суфийской мудрости", то призывами к каким-то собственным мистическим интуициям и т.п. - т.е., стараясь мыслить в исламской канве, пытался в какой-то степени быть религиозным философом. Но религиозная философия - сама по себе дисциплина специфичная и, кажется, особо не популярная: ни у нас (русская религиозная философия окончательно закончилась с уходом А. Ф. Лосева), ни на Западе. К тому же, как нам кажется, в этом случае, помимо философии, нужно знать богословие на фундаментальном уровне; здесь не достаточно одной лишь индивидуальной визионерской интуицией скользить по гребням тех или иных богословских традиций (в данном случае, в рамках одной религии), будь она хоть трижды гениальна и подкреплена выверенным философским языком. Необходимо основательное погружение, на которое Гейдар Джахидович, кажется, так и не решился (вспомнить хотя бы то, что его оппоненты ставили ему на вид не достаточное знание арабского языка, вследствие чего, дескать, всерьёз вести речь о исламском богословии в данном случае не возможно). Равно как и авторитета в научном сообществе, среди исламских теологов, насколько нам известно, не сыскал.
Но тем не менее, в искренности его интеллектуальной интенции сомневаться не приходилось: на наш взгляд, Гейдар Джемаль стремился переформулировать, пропуская сквозь призму собственного мировоззрения, приспособить аппарат близкой ему религиозной традиции к анализу, в частности, текущей социальной и политической реальности, пытаясь построить собственные конфликтологические модели этой реальности и предложить способы разрешения возникающих в ней противоречий. Так, в эпоху «Заката Европы» (в т.ч. и интеллектуального) в качестве реальной силы, которая может противостоять, с одной стороны, рыхлости и «клиповости» наличествующей и захлестнувшей все модусы (социальный, политический, культурный) нашего бытия постмодернистской реальности, с её соблазнами, искушениями и ориентацией на потребление и гедонизм, а с другой, монопольной силе, стоящей за этими картонными декорациями и узурпировавшей власть, по мнению Джемаля, должны стать своего рода «новые уммы», под которыми имеются в виду в т.ч. и занимающие сейчас европейские города исламские мигранты из Ближнего Востока. Насколько можно понять, для Джемаля воплощением этой злокачественной, монополизирующей силы являются США, ими проводимая политика, ими имплементированная и навязанная всему миру модель экономики, а также политический и, так сказать, аксиологический базис государства Израиль. Также можно сделать вывод, что навязанные всему миру этими «центрами силы» институты не устраивают Джемаля, поскольку служат не более чем декорациями, прикрывающими зависимое положение: будь то политические модели (государство), социальные (гражданское общество) или экономика (финансовый спекулятивный капитал).
В общем, он пытался видеть в исламе ту (вполне возможно, единственную, по его мнению) реальную силу, способную породить протест и в конце концов обрушить нагромождение этих декораций современного мира, с его сквозной фальшью и этикой двойных стандартов. Иными словами, силу революционную. В этой оптике становится понятным его отношение к «чеченским полевым командирам» времён "Ичкерии" (ЧРИ), «ИГИЛу» (террористическая организация, запрещённая в России) и т.д. - по его мнению, это всё реальные очаги сопротивления Системе. Точка зрения, с которой мы по многим причинам никак не можем согласиться.
Фактически, такой мировоззренческий локус сближает Джемаля с коммунистами и с ценностями, закреплёнными, как минимум, в двух первых Конгрессах Коминтерна (кстати сказать, вполне себе отвечающей, по нашим меркам, признакам террористической организации): свержение существующего миропорядка в глобальном масштабе. С одной стороны, имеется ненавистный существующий миропорядок, во многом "прогнивший" и "картонный" (буквально, по Ленину: "стена, да гнилая: ткни - и развалится") - с другой, имеется сила, способная его ниспровергнуть. Структура ясна - разница лишь в действующих агентах и катализаторах: если коммунистам виделся в роли грозной отмстительной силы угнетённый по классовому и имущественному признаку мировой пролетариат, то по Джемалю, существующий миропорядок подавляет и втаптывает в грязь, в первую очередь и особенно цинично, некие сакральные ценности - а потому "обратка" должна прийти именно от тех людей, кто им, несмотря ни на что, остаётся верен и понимает их так, как может в сложившихся обстоятельствах, действуя при этом в том поле, которое им дозволено (такая постановка вопроса, кстати, давала поводы для обвинения Джемаля в оправдании терроризма). Ислам, получается, и есть та сакральная сила.
Интересно здесь и то, что Джемаль пытался приписать чуть ли не всем монотеистическим религиям борьбу с существующим миропорядком, чисто исходя из исторического контекста их возникновения, что в столь буквальной форме неверно категорически. Христос, например, вовсе не призывал "бороться с Системой". Он призывал строить и приближать Царство Божие как бы "параллельно", не трогая и не сламывая существующий внешний порядок вещей, призывая последователей к преображению внутреннему. В этом, если угодно, и заключается истинный путь "сопротивления" христиан. Насколько корректно артикулирование в качестве одной из задач Пророка Мухаммеда сопротивления тогдашним государствам типа Византии или Персии, сказать однозначно сложно, но на наш взгляд, в принципе, к этому существует куда больше оснований, учитывая ту же историю арабского завоевания Персии.
Но тем не менее, акцентирование подобной трактовки (и выбор акцентов в ряде подобных случаев), на наш взгляд, выглядело не вполне своевременным в существующих реалиях, поскольку вокруг ислама в общественном сознании и без того складывается не та обстановка, что способствовала бы равному диалогу, - а потому неудивительно, что со стороны и самих мусульман он далеко не всегда находил понимание. Даром что от несколько хулиганского флёра «радикала» Джемаль вроде не отказывался, но хотелось бы думать, что работал он вовсе не с целью какого-то злокозненного манипулирования и дешёвого будирования общественного мнения. Хотя, конечно, такие эпизоды, как умолчание о сотнях тысяч изгнанных с Кавказа русских в период с 1990-х и ловкая попытка выставления этого, безусловно, преступного факта изгнания как следствие экономически депрессивной политики, проводимой тогдашними властями на Кавказе, выглядит странным для честного интеллектуала.
Но при всём при этом надо понимать, что ушёл умный человек, пускай и оставивший неоднозначное творческое наследие.
