Момент первый: впервые за весь постсоветский период выборы перестали представлять собой сколь-нибудь значимое общественное событие. Выборов многие просто не заметили. На это был определенный расчет. Внутренняя политика оказалась сведённой к рутине. Только очень чуткое ухо может услышать за ней шёпот в лоббистских коридорах, трение чиновных пиджаков, шелест документов и денег.
Для тех, кого называют «рядовыми гражданами» это не имеет никакого значения. Они устали прислушиваться, и эта усталость подогревалась вполне искусственно. Никто уже даже не предлагает гражданам поиграть в юзеров. Да они и сами не хотят, наигрались в нулевые.
Политологи выводили из рутинизации политики запрос на будущую политизацию. Однако это не слишком разумно. Кто сказал, что сведённая к рутине политика породит собственно человеческую активность? Отказ от политики – это отказ от возможности делать что-то сообща, в качестве тех, кто принадлежит к человеческому роду. Соответственно, он приведёт в боевую готовность разнообразных врагов рода человеческого.
Момент второй: политический класс превратился в коллективную «партию пенсионеров». Независимо от того, как будут подсчитаны и подрисованы итоги в ночь с восемнадцатое на девятнадцатое сентября победит именно эта партия. В партию пенсионеров фактически превратился весь правящий класс, поставив заслон приходу в политику поколения сорокалетних. Политическое воспроизводство оказалось подменено передачей вотчин от шестидесятилетних отцов к их тридцатилетним детям.
Тут можно говорить о трогательном консенсусе власти и оппозиции. Касьянов (отставной премьер) такой же политический пенсионер, как, к примеру, Медведев (отставной президент). Но политика превратилась в дело отставников не только по должности, но по духу. Зюганов, Жириновский, Миронов давно пережили своё акме и хорошо это знают. Ставкой политических пенсионеров является отказ в новом акме всему обществу.
По аналогии с эстрадой, политические пенсионеры остаются партией, не допускающей возможности ухода со сцены. Из политики исключены те, кто способны заметить, что коллективный Акелло давно начал промахиваться. И именно она-то и победила вне зависимости от конкретных результатов.
Даже Маша Баронова, будто бы молодая и прогрессивная - такая же пенсионерка. Она как будто бы делагатка непосредственно из августа 1991-го года, от той толпы, которая собралась у Белого дома защитить «дорогого Бориса Николаевича». Одновременно Маша – это легализованный «ходорковский». Сделавший себе пластическую операцию и поменявший пол герой из девяностых.
Момент третий: проиграли все те, кто рассчитывал, что произойдет возвращение интеллигенции и она найдёт для себя какую-то роль. Напротив, мы пережили выборы, в которых роль экспертного сообщества сведена к минимуму, а само экспертное сообщество пережило «кризис перепроизводства», утратив всякий авторитет не только в политической среде, но и обществе в целом.
Если эксперты и приглашались в качестве партийных наставников, то происходило это в логике престижного потребления. Так заводят элитных собак или скакунов. Один партийный лидер мог похвалиться перед другим тем, что имеет более «породистого» эксперта, чем он.
Все девяностые годы были процессом политических похорон интеллигенции. И главным могильщиком интеллигенции и главным плакальщиком была партия «Яблоко». Устами бессменного лидера Явлинского она произносила идеологические мантры, позволявшие интеллигенции сохранять политическую девственность. Вслушиваясь в них интеллигенция не заметила, как умерла. Однако символ её девственности, бессменный лидер «Яблока», снова с нами, в роли политического хедлайнера.
Впрочем, на этих выборах интеллигенцию представляло даже не «Яблоко», а кандидат Зубов. Именно он поставил крест на надеждах тех, кто ожидал разворота политической жизни к умнику, как ни назови его коллективное воплощение: когнитариатом, креаклами или «экспертократией».
Вместо обновлённого интеллектуального класса мы имеем господина Зубова лично. Возможно, это изощрённая расплата за протесты на Болотной и Сахарова, возможно – ещё какой-то заветный умысел. В любом случае, зубовская козлиная бородка символизирует рожки да ножки, оставшиеся от надежд на приход новой интеллигенции.
Одновременно он заставляет расстаться с надеждами тех, кто хотел бы восстановить интеллигенцию дореволюционных времен. В лице Зубова тот, кто когда-либо говорил о превращении интеллекта в социальную силу, получил жесточайшую пародию на все свои надежды и чаяния. Профессора Преображенского воскресить не удалось, поэтому в него срочным порядком переделали Шарикова.
Момент четвёртый: выборы перестали быть частью важного государственного ритуала, произошла деритуализация политического процесса. Фига в кармане или подтрунивание над безальтернативностью «блока коммунистов и беспартийных» были ещё большими подтверждениями серьёзности ритуала, чем кумачовые урны и сахарные головы вождей в окружении символических венков из гвоздик.
Подозрение в профанации ритуала означало стремление к его чистоте. Кто уклонялся от ритуала или воспринимал его комически, тем самым только повышал градус его серьёзности. В конце концов, это привело к перестройке. Страх перед новой перестройкой привёл к тому, что все эти дилеммы благополучно разрешились.
Выборы остаются ритуалом только в смысле формальной процедуры. В подобном отношении к выборам власти неожиданно сближаются с ненавистными им «либералами», рассматривающими избирательный процесс как превратившееся в монумент правило. То есть как своего рода объект тоталитарной эстетики.
Политическая система приобрела характер сборно-разборной конструкции. Она сама напоминает тот самый агитационный куб, который мы могли часто наблюдать на улице. Палка-палка, баннер, агитатор и вот уже перед нами передвижное шапито, приехавшее засвидетельствовать, что в России существует демократия. Помимо того, что это косвенно свидетельствует о кочевой природе местной демократической системы, есть и другое обстоятельство. Куб пуст и по своим характеристкам напоминает кибернетический чёрный ящик, в котором происходить неизвестные процессы. Одним словом, чёрти что.
Момент пятый: исчерпанность классической политики началась не сегодня. То, что происходит с нашей политической системой, находится в резонансе с мировой политической динамикой. Традиционные партии потеряли значение, важна инверсия правого и левого, бесконечная перемена флангов и самой структуры политики. «Из «шахматной доски», воспетой Бжезинским, политика давно превратилась в многомерный калейдоскоп.
Ответ на это хорошо известен. Он состоит в превращении политики в объект режиссуры, в предании ей драматургического эффекта, трансформация её в главное реалити-шоу эпохи. (Заметим: если политика – драма, значит, возможен и катарсис).
Именно всего этого недоставало в прошедших выборах. Исчезла сама роль политтехнолога, который брался бы режиссировать политику хотя бы на уровне сельского клуба. Вместо этого появился то ли приказ, то ли призыв голосовать непосредственно за админресурс, в котором вся сила, а значит – и правда.
Как и в первую половину девяностых, умному человеку в избирательном процессе нечем заняться, а скучен он теперь не только умному, но и вообще любому.
