Европейский союз после Brexit

Сегодня, пока еще продолжаются споры о причинах и возможных последствиях Brexit для Европы, элита ведущих стран ЕС демонстрирует удивительную согласованность позиций и решительность в деле трансформации Евросоюза. В ситуации углубляющегося кризиса она пытается превратить ЕС в жизнеспособное объединение и упредить таким образом его кажущийся неизбежным распад. Уже в ближайшее время Евросоюз, судя по звучащим официальным заявлениям, ожидают масштабные реформы, многим из которых противодействовала именно Великобритания. Так или иначе, Германия, Франция и Италия намерены «придать новый импульс развитию Евросоюза», о чем заявила в Берлине канцлер ФРГ Ангела Меркель на совместной пресс-конференции с президентом Франции Франсуа Олландом и премьер-министром Италии Маттео Ренци. Берлинская встреча стала поводом для презентации масштабного проекта реформирования Евросоюза под названием «Сильная Европа в небезопасном мире». Очевидно, что проект, заявленный на следующий день после опубликования результатов голосования в Великобритании, не мог родиться за один день и представляет собой результат долговременной работы и согласований.

Для усиления ЕС авторы проекта, в частности, предлагают реформы в области безопасности, миграционной политики и экономики. В этой связи Берлин и Париж рекомендуют остальным 27 стран-членов ЕС сконцентрироваться на решении общих вызовов, с которыми столкнулось сообщество, не забывая при этом о решении текущих вопросов.

Следует признать, Германия долго шла к нынешней фактически гегемониальной позиции внутри ЕС, и не может так просто согласиться на демонтаж Союза, ибо в случае неудачи общеевропейского проекта у нее остается только усеченный по масштабам проект воссоздания в той или иной модификации «Срединной Европы», что связано с ее историческим влиянием на регион Центральной и Восточной Европы. Однако возможности и амбиции страны и ее элиты очевидно выходят за рамки подобных локальных проектов.

Следует помнить о том, что фундамент для сегодняшних инициатив Берлина и его партнеров начал складываться достаточно давно. Германия, с момента основания ФРГ в 1949 года воплощающая в себя принципы конституционного патриотизма, верховенства общеевропейского права и федерализма, и декларировавшая свою открытость европейскому проекту, практически изначально предполагала их распространение на остальную Европу. В прошлом остались дискуссии 1950-х, 1970-х и начала 1990-х годов, связанные с осмыслением возникновения ФРГ, «новой восточной политики» Вилли Брандта и процесса объединения двух Германий. Также в прошлом – активно дискутировавшиеся в течение 1990-х-2000-х годов модели Handelstaat имевшая своей целью «экономическое развитие и максимизацию благосостояния»^[1], и Zivilmacht, требовавшая от Германии содействовать распространению цивилизованных принципов международной политики на региональном и глобальном уровнях, причем не только мирными, но и военными средствами^[2]. Нынешняя германская модель европейской интеграции скорее напоминает проект объединения континентальной Европы, выдвинутый в свое время Наполеоном Бонапартом и предполагавший создание «объединенной Европы свободных народов» - то есть европейскую конфедерацию или даже федерацию под эгидой французской монархии, на базе наполеоновского Гражданского кодекса и специального Конституционного акта^[3].

Германия долго шла к сегодняшнему положению дел, последовательно преодолевая ограничения, наложенные на нее в самом начале проекта по созданию единой Европы. Так, следует вспомнить, что заявленная в послевоенный период Жаном Моннэ и Робером Шуманом исходная «идея ЕС» предполагала создание общеевропейского «мирного порядка» за счет «сдерживания Германии». На практике это означало ограничение ее интересов не только с участием Франции, но также с вовлечением Италии и стран Бенилюкса, и должно было осуществляться на путях «супранациональной институциализации»^[4]. Последнее включало в себя создание Совета Европы (1949), Европейского Сообщества угля и стали (1951), Европейского экономического сообщества и Евроатома (1957), и последующие нововведения. Последующее общеевропейское развитие вело к постепенному устранению этих ограничений, выводя Германию на доминантные позиции.

Однако произошедшие затем распад «Восточного блока», объединение Германии и подписание Маастрихтского договора в 1992 году, равно как и ситуация экономического кризиса, начавшегося в 2008 году, создали для Германии широкое» окно возможностей» для реализации заявленных ранее принципов, идей и инициатив. В свою очередь, кризис «еврозоны» – одно из важнейших событий 2011 года, бросивших вызов существующей архитектуре европейского и мирового порядка и способствовавших усилению Германии через заключение стабилизационного пакта «Меркель-Саркози». В ситуации, складывающейся после Brexit, Германия выступает как центр «каролингского ядра» (Германия, Франция, Северная Италия), которое призвано консолидировать Европу на качественно новых основаниях. Наследники Карла Великого и Священной Римской Империи, как показывают сегодняшние события, верны своему призванию и миссии.

В свою очередь, Франция после неудачи нацеленного на укрепление суверенитета и модернизацию проекта президента Ш. де Голля постепенно отказалась от претензий на самостоятельное величие – заняв в конечном итоге «срединную» позицию Франции между великими и средними державами^[5]. Сегодня французская правящая элита фактически согласилась с тезисом Жана Моннэ об ограниченности собственного модернизационного потенциала страны и приняла роль «младшего партнера» Германии в рамках общеевропейской стратегии.

Однако дело не только в устремлениях двух ведущих стран Евросоюза. Европейский проект, придав ему новое качество, твердо намерена спасать прежде всего сложившаяся наднациональная общеевропейская элита. Последняя осознала свою политическую субъектность и намерена отстаивать не только свои корпоративные интересы, но и мессианские амбиции.

Помимо этого, во вполне самостоятельный и влиятельный феномен сложилась и европейская корпоратократия, также сформировавшая у себя устойчивую наднациональную идентичность. Ее интерес сегодня связан не только с сохранением общеевропейского рынка и «зоны евро», но и с выходом на глобальные рынки в качестве консолидированного экономического субъекта, за которым должна стоять определенная политическая структура – иначе в ситуации острой конкуренции глобальных проектов шансов преуспеть практически нет. Не видя существенной альтернативы Трансатлантическому торговому партнерству (TTIP), европейская корпоратократия нуждается в «переговорной площадке» для эффективного торга за благоприятные позиции в рамках указанного проекта.

Наконец, в рамках самих европейских обществ сложился сравнительно слой людей, включающий в себя технократов, различные категории молодежи, лиц творческих профессий, статус и возможности которых неразрывно связаны с сохранением и развитием обще-европейских пространств – экономического, социального, политического, информационного, культурно-образовательного. Именно на этот слой и опираются элиты, стремящиеся сохранить единство Европы.

В чем же смысл резко ускорившегося после британского референдума общеевропейского политического процесса? Нередко звучащее сегодня сравнение Brexit с Ватерлоо выглядит необоснованным. Ватерлоо означало поражение континентальной империи Наполеона I в споре с талласократическим Лондоном и его союзниками. Сегодня же после ухода выхода британцев из игры восторжествовала именно континентальная гегемония (квази-империя) – с той лишь оговоркой, что центр ее теперь находится в Берлине, а не в Париже. Таким образом, можно говорить о процессе последовательной континентальной консолидации. В результате этого процесса должны быть преодолены неоднократно отмечавшиеся экспертами и хорошо известные слабости общеевропейского проекта – бесструктурность, слабость институтов, отсутствие консенсуса по стратегическим вопросам, глубокий разрыв между обществом и элитой, растущий разрыв между старым ядром и новыми членами Союза, отсутствие ресурсов и возможностей для модернизации у значительной части европейской «периферии».

Европа начинает транформироваться в некоторое супер-государство, обладающее рядом качественно новых характеристик. Современную модель в ключевых ее элементах предсказали такие разные по своей идеологической ориентации мыслители, как Х. Мюнклер и У. Бек. В частности, Мюнклер последовательно стремится реабилитировать имперский дискурс, рассматривая империи как воплощение порядка средство противодействия хаосу, и призывает к превращению Европы в «субцентр имперского пространства», преодолевающий свою «периферийность» по отношению к США^[6].

Покинувший нас в 2015 году У. Бек развернул концепцию европейской Империи, преодолевающей сам принцип национального государства и национализм как явление, осуществляя «экспансию без гегемонии» и утверждая т.н. «космополитический суверенитет» и связанную с ним либеральную по своему духу идентичность, основывающуюся на «мультинациональных гражданских структурах»^[7].

Характерно в этой связи, что проект «обновленной единой Европы» практически сразу обрел осязаемые черты. При этом если на встрече Меркель и Ренци в Берлине в основном обсуждались общие параметры новой стратегии европейской интеграции, в то время как декларация Штайнмайра-Эро представляет собой смягченный и «социализированный» вариант данной стратегии. С точки зрения критиков, речь идет о превращении ЕС из надгосударственного объединения в подобие федеративного государства со всеми атрибутами. В соответствии с их замыслом, страны ЕС «фактически потеряют контроль над собственными границами и процедурами приема и переселения беженцев на их территории». Проект Штайнмайера–Эйро, в свою очередь, предлагает передать функцию обороны рубежей ЕС «первому мультинациональному ведомству по охране границ и побережья». (FRONTEX), передав ему необходимые людские и технические ресурсы.

Особенно глубокой трансформации должна подвергнуться сфера безопасности. Входящие в союз страны фактически лишатся права на собственную армию, спецслужбы, уголовные кодексы, отдельную налоговую систему.

Однако главные изменения касаются системы управления общеевропейской экономикой, которая должна приобрести выраженный централизованный характер. В дополнение к уже существующему Европейскому Центробанку предлагается трансформировать ныне существующий Европейский стабилизационный механизм (ESM) в полноценный Европейский валютный фонд. Также предполагается продвинуться к созданию единого бюджета как основы «нового валютного союза». Будут фактически депривированы национальные центробанки, освобождаемые ныне от обязанности «защищать финансовые интересы национальных государств».

Но главное - проект Штайнмайера–Эйро предполагает, по сути, формирование собственной геополитической доктрины Европы – принятие Глобальной стратегии развития ЕС, которая позиционирует Евросоюз в качестве «независимого и глобального игрока». Одновременно декларируется «возможность опираться на боеспособные вооруженные силы» - то есть фактически собственную армию, что ранее неизменно блокировалось официальным Лондоном.

Таким образом, обобщая мы можем выделить следующие характерные особенности новой модификации проекта объединенной Европы:

1.Германия превращается в центр общеевропейского объединения, избавившись от прежних сдержек и противовесов – что предоставляет ей дополнительные возможности, но одновременно может вызвать к жизни многие прежние страхи и фобии.

2.В процессе новой консолидации Германия выстраивает вокруг себя ядро из стран Старой Европы, являвшихся в свое время зачинателями общеевропейского проекта – Франции, Италии и Бенилюкса, с возможным последующим включением некоторых скандинавских и восточноевропейских стран.

3. Германия выстраивает Европу вокруг себя, приглашая остальных участников в коалицию в качестве «младших партнеров» (собственно, именно по этому принципу формируется правящая коалиция в самой Германии).

4.В структуре Евросоюза, по всей видимости, предполагается не просто разделение на центр и периферию, но более четкая сегментация Европы на несколько «этажей» с учетом уровня развития и вклада отдельных стран в общеевропейские успехи и благосостояние.

5. Либерально-консервативный консенсус внутри общеевропейской и национальных элит как основа новой структуры ЕС и его совместной политики – при этом «усеченный» и коньюнктурный политический консерватизм призван не отстаивать некие традиционные ценности стран и народов Европы, но выполнить роль «фундамента» проводимой либерально-монетаристской экономической политики.

6.Предполагается введение более жестких финансовой дисциплины и контроля, подкрепленных соответствующими институтами и механизмами. Вместо прежнего многообразия скоростей в рамках европейского интеграционного процесса возникнет ситуация, предполагающая существование двух основных скоростей– что позволит конкретным странам быть отнесенными к ядру либо к периферии интеграционного процесса.

7.В качестве одной из первоочередных задач официально называется усиление самостоятельного военного компонента ЕС, что фактически нивелирует роль НАТО.

8.В ситуации глубокого кризиса модели и идеологии мультикультаризма остается непроясненной ценностно-идеологическая основа запланированной «европейской консолидации» - при этом неизменной остается ставка на усиление «наднационального компонента» самосознания европейцев с ослаблением национально-государственных идентичностей.

9. В качестве инструментов реализации заявленного проекта консолидации Союза, по всей видимости, предполагается сочетание бюрократических механизмов, рыночных регуляторов (в социально-экономической сфере) и элементов «мягкой силы» (в сфере пропаганды).

В результате задуманных трансформаций предполагается создать более однородную, солидарную, иерархическую и многоуровневую Европу, где не останется пространства для особой позиции и лавирования отдельных стран – что является серьезным вызовом для целого ряда и государств, испытывающим опасения в связи с усилением Германии (в данном случае – в связке с Францией). Неслучайно, что вышеописанный франко-германский проект вызвал весьма резкую реакцию официальной Варшавы и СМИ.

Глава МИД Польши Витольд Ващиковский указал на опасность превращения Европейского союза в «супергосударство», расширяющее свое вмешательство во внутренние дела отдельных государств. Очевидно, что Я. Качиньскому в современной ситуации не позволят стать «вторым Орбаном», трансформировав под себя политическую систему страны. Современная ситуация является вызовом и для некоторых других членов ЕС, склонных акцентировать собственную позицию по некоторым вопросам общеевропейской повестки дня – Австрии, Венгрии и Чехии; неслучайна в этой связи последовавшая за Brexit инициатива президента Чехии Милоша Земана о проведении в его стране референдума о дальнейшем ее членстве в ЕС и НАТО. Складывается ситуация, когда определяться со своим отношением к формирующемуся ядру ЕС и формируемой им стратегии придется не только членам Вышеградской «четверки», но всем 27 участникам общеевропейского проекта.

Таким образом, реализуя заявленный проект, Европа сосредотачивается и консолидируется в качестве субьекта мировой политики и экономики в ответ на глобальные вызовы и конкуренцию. Однако издержки от реализации заявленного проекта также могут быть весьма ощутимыми. Ибо окончательный отказ от идеи «Европы национальных отечеств», продолжение политики, нацеленной на демонтаж институтов и механизмов социального государства, неопределенность в вопросах национально-государственного строительства способны вызвать масштабные протесты – причем как на общеевропейском, так и на национальном и региональном уровнях. Новые социальные силы и новые социальные движения (как право-консервативного, так и левого толка) заявляют о себе в Европе уже сегодня, требуя существенной корректировки общеевропейской повестки дня. Либерально-бюрократический консенсус пока не трещит по швам, но оказывается под вопросом.

Элиты европейских стран, скорее всего, консолидируются на основе предлагаемых сегодня правил игры. В то же время с гражданскими обществами стран Европы новым общеевропейским реформаторам придется куда сложнее. И судьбы предполагаемого европейского «супергосударства» могут оказаться весьма тернистыми. И смогут ли проектанты «нового европейского единства» справиться с вызовами сложности и социально-политического многообразия – остается вопросом.