Кризис на Ближнем Востоке и этноконфессиональные риски в России

27 января 2016 г. в МИА «Россия сегодня» состоялся круглый стол Института национальной стратегии «Кризис на Ближнем Востоке и этноконфессиональные риски в России».

В обсуждении приняли участие ведущие специалисты в сфере этнорелигиозных отношений и проблем Ближнего Востока. В их числе – эксперт Центра изучения Центральной Азии, Кавказа и Урало-Поволжья Института востоковедения РАН Андрей Григорьевич Арешев; руководитель сектора Российского института стратегических исследований Игорь Иванович Белобородов; политолог и востоковед Каринэ Александровна Геворкян; директор Института прикладных политических исследований Григорий Владимирович Добромелов; кавказовед, руководитель аналитического агентства «Alte et Certe» Андрей Александрович Епифанцев; старший научный сотрудник Центра проблем Кавказа и региональной безопасности МГИМО Николай Юрьевич Силаев; исламовед, исполнительный директор Правозащитного центра Всемирного русского народного собора Роман Анатольевич Силантьев; старший научный сотрудник Российского института стратегических исследований Галина Амировна Хизриева.

Модератором дискуссии выступил президент Института национальной стратегии Михаил Витальевич Ремизов.

В ходе мероприятия был представлен сборник работ Института национальной стратегии «Неединая Россия. Доклады по этнополитике», где аккумулирован опыт ряда исследований Института за последние годы.

В последние годы Ближний Восток оказывается к нам все ближе. Кризис в регионе оказывает существенное влияние на этноконфессиональную повестку дня внутри страны. Феномен самопровозглашенного «нового халифата», начало операции ВКС РФ в Сирии, конфликт с Турцией и напряженные отношения с некоторыми другими региональными державами дополнительно окрашивают застарелые проблемы в этнорелигиозном пространстве России, а также создают новые. Перечислим некоторые из возникающих в этой связи рисков.

«Альтернативная лояльность» части религиозных и этнических сообществ. К концу 2015 года Россия столкнулась с ситуацией, когда в условиях серьезного внешнего военного конфликта она имеет дело с значимыми сегментами общества, внутри которых лояльность принимаемым решениям, как минимум, под вопросом, и созданы условия для роста политического протеста. Эти социальные среды могут быть идентифицированы по нескольким критериям: конфессионально-идеологическому (мусульмане-сунниты, склонные к политизации религиозности), возрастному (молодые мусульмане – младше 35–40 лет), территориально-административному (регионы со значительным тюркским компонентом – Татарстан, Башкирия, Тува, Якутия и/или значительным объемом связей с Турцией – Чечня, а также по некоторым позициям Крым), этноязыковому (крупные тюркоязычные диаспоры в России – в первую очередь, азербайджанцы).

Альтернативная лояльность соответствующих групп поддерживается системой религиозного, гуманитарного, экономического влияния Турции и стран Ближнего Востока. Перечислим факторы внешнего этнорелигиозного влияния в нескольких ключевых регионах страны.

Факторы лояльности внешним этнорелигиозным проектам

Таким образом, наиболее высоки риски там, где широко распространен «неофициальный ислам» (ряд территорий на Северном Кавказе и в Поволжье, сообщества мусульманских мигрантов в больших городах), где существуют глубокие и разносторонние связи со странами, с которыми Россия по итогам 2015 года находится в конфликте, где сохраняется, пусть и в замороженном виде, идея политического сепаратизма (крымско-татарские сообщества Крыма, Татарстан, часть регионов Северного Кавказа), а также отмечается низкое качество либо дисфункция государственных институтов (некоторые территории Северного Кавказа).

Катализированная событиями на Ближнем Востоке «внешняя лояльность» части региональных и религиозных сообществ является итогом постсоветского развития России. Очевидно, что эти зоны внешней лояльности в условиях нарастающей внешнеполитической конфликтности являются риском для национальной безопасности. Важна работа по постепенному демонтажу инфраструктуры религиозного и идеологического влияния внешних центров силы в РФ.

Кризис доверия к «официальным муфтиятам». Традиционным институциональным посредником между светской властью и мусульманскими сообществами в России являются Духовные управления мусульман. С одной стороны, негативное восприятие российской политики на Ближнем Востоке частью мусульманского сообщества делает их посредничество более важным. Однако с другой – возможности для такого посредничества объективно сокращаются. Лояльная реакция ДУМов на политические решения светской власти разрушает доверие со стороны критически настроенных сообществ, отсутствие таковой разрушает доверие светской власти. В обоих случаях посреднический потенциал ДУМов (между светской властью и сообществами) снижается. То, что «теряют» ДУМы, «подбирают» радикалы.

Наиболее остро кризис доверия к «официальному исламу» проявляется в некоторых регионах Северного Кавказа. В частности, несогласие части социально активных мусульман с российской линией на Ближнем Востоке и стремление взять под контроль эти настроения, видимо, мотивировало отдельных представителей власти в Дагестане осуществить попытку захвата ряда ключевых салафитских мечетей в Махачкале. Это вызвало мобилизацию салафитов и рост угрозы открытых вооруженных столкновений между ними и «традиционалистами» (притом, что многие «традиционалисты» также скептически настроены в связи с кризисом российско-турецких отношений).

В сегменте «пророссийского ислама» сказывается явный дефицит убежденных и активных лидеров мнения (особенно молодых), способных вести за собой хотя бы часть сообщества. Воспитание и поддержка такого рода лидеров представляются ключевым направлением усилий на среднесрочную перспективу.

Повышение самостоятельности региональных этнических элит. Конфликт России с Турцией активировал этнонационалистическую повестку дня в Татарстане, получившую тенденцию к обновлению еще в 2014 году (когда представители республики были привлечены в качестве посредника к диалогу с крымскотатарским Меджлисом). Республиканская элита дистанцировалась от официальной российской позиции в вопросе отношений с Анкарой, а также в вопросе о сохранении «президентства» в республике. На этом фоне внятное осуждение турецкой позиции в ситуации со сбитым российским бомбардировщиком со стороны Рамзана Кадырова выглядит безусловным проявлением лояльности Москве. Однако события конца прошлого – начала нынешнего года (информация СМИ о передаче республике принадлежавшей «Роснефти» компании «Чеченнефтехимпром», флэшмоб федерального уровня

«Кадыров – герой / патриот России») позволяют говорить о том, что цена этой лояльности, и без того немаленькая, дополнительно выросла.

Фактический отказ Татарстана от исполнения федерального законодательства (ФЗ «Об общих принципах организации законодательных / представительных / и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ» в части наименования глав регионов) создает опасный прецедент для российского федерализма и для других регионов. Наличие договора о разграничении полномочий между РФ и РТ, действующего до 2017 г., создает определенное пространство маневра в этом вопросе, т.е. при желании позволяет трактовать данный случай как исключительный. Однако даже дополнительная отсрочка на один год (которая гипотетически может быть достигнута под этим предлогом) ничего не может изменить в конечном результате: приоритет федерального законодательства должен быть безусловным принципом для политического руководства страны и федеральных надзорных органов. Параллельно важно использовать сложившуюся ситуацию для демонтажа инфраструктуры религиозно-идеологического влияния Анкары в регионе.

В условиях повышенных внешних рисков для федерального центра особенно важно спокойствие в Чеченской Республике. Отсюда неоднократно звучавшие положительные оценки деятельности ее руководства со стороны руководства страны. Однако доверие Рамзану Кадырову как региональному руководителю само по себе не означает заинтересованности в его дальнейшем закреплении в качестве политической фигуры федерального уровня и масштаба (не по должности, а по сути). Напротив, такое позиционирование будет постоянным источником конфликтности в обществе (и Кремлю в подобных конфликтах будет сложно оставаться «над схваткой» – хотя бы в силу того, что сам глава ЧР активно и публично апеллирует к поддержке Кремля). Поэтому оптимальной для Москвы линией в отношении руководства ЧР на обозримую перспективу представляется формула – «свобода рук внутри республики, но не вовне».

Эскалация напряженности по периметру границ. По всей вероятности, региональные оппоненты РФ в сирийском конфликте, и Турция в первую очередь, будут использовать зоны уязвимости по периметру российских границ. Особенно там, где они имеют достаточное влияние: в Закавказье, где возможна эскалация армяно-азербайджанского конфликта, на Украине, где крымско-татарское сообщество в союзе с украинскими националистами продолжит игру на обострение вокруг Крыма. Высокий конфликтогенный потенциал сохраняется и в постсоветской Центральной Азии (по нескольким осям – межэтнические и межгосударственные отношения, проблемы транзита власти, организованная преступность, экспорт нестабильности из афгано-пакистанской зоны и т.д.).

Важна политическая и организационная готовность к чрезвычайным ситуациям в зонах напряженности по периметру российских границ, включая укрепление южных границ, планы военного / миротворческого реагирования, планы организации «карантинных зон», лагерей в ближайшем приграничье, исключающих возможность неуправляемого распространения беженцев с южного направления по территории страны и т.д.

Возвращение исламистов из зоны конфликта. Оценки численности российских участников ИГ разноречивы, но, даже если следовать достаточно сдержанным официальным оценкам (в сентябре 2015 г. со стороны руководства ФСБ звучала цифра в 2400 человек), их численность достаточна, чтобы по мере возвращения формировать весомый и способный к расширению радикально-исламистский актив в отдельных регионах. По некоторым оценкам, уехавшие, как правило, возвращаться не намерены. Но это не значит, что их планы не изменятся – например, в случае военного поражения ИГ или, наоборот, в случае постановки задачи «экспорта революции». Безусловно, потенциальные «возвращенцы» находятся под пристальным контролем правоохранительных органов (по данным министра внутренних дел на сентябрь 2015 г., по фактам участия российских граждан в ИГ возбуждено 477 уголовных дел). Однако те сроки заключения, на которые осуждают вернувшихся (обычно – порядка 3-5 лет по 208 статье УК РФ – «Организация незаконного вооруженного формирования или участие в нем»), вряд ли могут их остановить. Напротив, учитывая, что пенитенциарная система в нашей стране стала своего рода «фабрикой исламизма», умеренные сроки заключения при стандартных условиях содержания могут быть удачной возможностью для продолжения борьбы в новых условиях (для создания и распространения радикальных «тюремных джамаатов»).

Политика своего рода амнистии, адаптации и «перевоспитания» в отношении части вернувшихся «джихадистов» – соответствующие предложения звучат на Северном Кавказе – представляется крайне опасной. Вне зависимости от степени своего реального участия в боевых действиях, они имеют все шансы составить ядро «антисистемных» сил в отдельных регионах, что может сыграть критическую роль в условиях неблагоприятной конъюнктуры (политических и экономических кризисов). Отъезд в «халифат» должен однозначно восприниматься как дорога с билетом в один конец. Соответствующим образом должны быть настроены правовая система и правоприменительная практика (как вариант: пожизненный запрет на въезд или увеличение сроков заключения по соответствующим статьям при непременном условии отдельного содержания исламистов в местах лишения свободы). 

Превращение вербовочных сетей в террористические. «Игиловскую» сеть отличает довольно высокое качество и серьезный масштаб работы в сфере социальных коммуникаций. До сей поры эта сеть преимущественно работала на отток из страны нежелательного / опасного контингента и переориентацию внимания «сочувствующих» на дела ближневосточного региона. Однако при определенных условиях она вполне может изменить вектор усилий – в пользу организации самостоятельной работы ячеек «на местах». Причем сложившаяся практика противодействия «профессиональному» подполью (достаточно успешная, если судить по опыту последних лет), может оказаться не столь эффективной пред лицом более «кустарного» терроризма. «Интифада ножей» в Палестине, стрельба по посетителям кафе в Париже демонстрируют возможности перехода террора от тактики продуманных более или менее масштабных спецопераций к тактике множественных «молекулярных» актов агрессии, закрепляющих устойчивую враждебность между религиозными и этническими категориями населения.

По мнению некоторых политиков и экспертов, решить эту проблему может запрет на упоминание национальной и религиозной принадлежности террористов в СМИ (соответствующий законопроект внесен парламентом Чеченской республики и поддержан комитетом Госдумы по делам общественных объединений и религиозных организаций). Это мнение представляется ошибочным и опасным.

Принятие такого рода мер чревато потерей контакта с реальностью и, как следствие, запрограммированной беззащитностью общества перед террором. Ответ на террор не может быть дан вне контекста целей, которые он преследует. Вне учета значимых факторов, которые определяют его формы и мотивы. Этнические и религиозные факторы могут относиться и часто относятся к числу таковых.

Безусловно, если террористы стремятся говорить от имени ислама, не стоит помогать им в этом. Но для этого необходимо не запрещать обсуждение фактов, а бороться за их интерпретацию. Например – приложить усилия для разграничения (в т.ч. в СМИ, правовой системе) ислама как мировой религии и исламизма как радикальной формы ее политико-идеологической эксплуатации.

Институт национальной стратегии, 27 января 2016 г.