Европейские крайне-правые на фоне миграционной лавины

Миграционная лавина, пришедшая на смену прежним волнам миграции из мусульманских стран Северной Африки и Ближнего Востока, меняет не только этноконфессиональный облик Европы, но и её политическую карту. Соцопросы уже свидетельствуют о заметном скачке поддержки крайне-правых партий и организаций, причём по всему ЕС.

Собственно, ничего принципиально нового в этом нет – представители этого политического лагеря усиливают свои позиции уже более тридцати лет подряд, и миграционный вопрос всегда играл в этом решающую роль. Но постоянно стоит вопрос о том, каков их потолок. Можно сказать, что за последние годы националистические партии прошли почти триумфальным шествием по местным и национальным парламентам стран ЕС. Однако они по-прежнему остаются маргиналами политической сцены, как бы нарушающими её нормы приличия. Но все уже понимают: эти маргиналы так быстро набирают вес, что могут перевернуть всю сцену, установив на ней в будущем свои порядки.

На усиление позиций крайне-правых за последние годы очень повлияли такие события, как теракты 11 сентября 2001 г. в США, уличные беспорядки 2005 г. в Париже, вступление в ЕС стран «новой» (Центральной и Юго-Восточной) Европы, а теперь и новая гигантская волна мигрантов из Ближнего Востока и Магриба. При этом усиление крайне-правых происходит нелинейно, в каждой стране с попеременным успехом, однако в целом тенденция очевидна. Усиление крайне-правых – явление действительно общеевропейское, о чём можно судить на примере не только странам Евросоюза, но и Швейцарии (успехи Швейцарской народной партии). В США сходные позиции занимает «Партия чаепития» внутри Республиканской партии.

Крайне-правые партии стали набирать популярность с 80-х гг., то есть с того времени, когда в Европе стала активно проводиться политика мультикультурализма. Последнее время в России нередко преувеличивают осуждение этой политики со стороны лидеров стран ЕС. В сущности, оно прозвучало из уст лишь нескольких лидеров, и все они относятся к консервативному лагерю европейской политики. Однако такое мнение не стало преобладающим даже в этом лагере, не говоря уже о позиции представителей других политических сил. На деле общеевропейского отказа от этой политики до сих пор не произошло, более того – она по-прежнему осуществляется в полном объёме даже в той же Германии, хотя её и возглавляет на словах осудившая мультикультурализм Меркель. А в результате в Европе растёт и общее недоверие к системе евроинтеграции, т.н. евроскептицизм, и одновременно – популярность крайне-правых. Миграционная лавина 2015 г. становится новым мощным толчком к их демаргнинализации.

Крайне-правый сектор европейской политики очень разнообразен: это и широкий спектр праворадикальных идеологий, этнические и региональные движения, различные религиозные организации и т.д. К ним можно добавить и диаспоральные (т.е. в основном мигрантские) организации, также обыкновенно склонные к ультраправым взглядам. Между европейскими крайне-правыми существует очень много противоречий и им трудно объединяться. В Европарламенте представители их взглядов входят в целый ряд фракций. Однако постепенно всё более осознаётся необходимость совместной работы в рамках ЕС и с использованием его институтов.

Ещё в 1997 г. была основана первая организация европейских националистических партий – Евронат. Курс на объединение европейских крайне-правых стал активно проводить лидер Британской национальной партии Ник Гриффин (возглавивший её в 1999 г.). Он стал сотрудничать с французским Национальным фронтом, отчасти перенимать его лозунги и методы борьбы. Но по-настоящему активно процесс объединения европейских ультраправых пошёл лишь в последние годы. В 2009 г. в Будапеште был оформлен Альянс европейских национальных движений, а в 2010 г. – Европейский альянс за свободу. При этом надо отметить характерное свойство любых попыток по объединению праворадикалов: непостоянство состава их членов, наличие ряда альтернатив и пока что очевидную нестабильность положения. На выборах в Европарламент 2014 г. представительство крайне-правых стало заметно большим. В июне 2015 г. они впервые сумели сформировать свою фракцию «Европа наций и свобод» из 39 представителей семи стран ЕС. Её лидером стала лидер французского «Народного фронта» Марин Лё Пен. Статус фракции даёт большие возможности для влияния на принятие или блокирование резолюций ассамблеи ЕС. При этом стоит отметить, что представители крайне-правых взглядов входят в состав и других фракций Европарламента.

Многочисленность противоречий между ультраправыми как внутри каждой страны, так и на международном уровне, преодолевается благодаря общности угроз, с которыми необходимо бороться. Глобализация задаёт общие свойства негативистского настроя, свойственного этим движениям. Это, в первую очередь, размывание национального суверенитета в пользу наднациональных институтов и органов власти (ЕС, НАТО, евро и др.), а также иммиграция из стран третьего мира, мультикультурализм, дехристианизация и новые западные ценности (главным образом разрушение института традиционной семьи и т.д.). Ультраправые выступают за сохранение национальной идентичности и монокультурного характера государств, традиционных ценностей, роли религии в обществе и государственной жизни.

Немалую роль в программах крайне-правых играет также и сильная социальная политика, почти левые социально-экономические предпочтения. Это неудивительно, ведь критика иммиграции во многом строится за защите национального рынка труда. Эту связь прямо выразил лозунг, выдвинутый Ле Пеном ещё в 1985 г.: «Если есть 2,5 млн. безработных, значит, есть лишние 2,5 млн. иммигрантов»[1]. Такой подход сочетается и с ценностным осмыслением труда, что, кстати, роднит современных ультраправых со всеми политическими движениями первой половины ХХ века, критически относящимся к капитализму.

В деятельности современных ультраправых можно увидеть старую борьбу между финансовым и промышленным капиталом, и в этом плане нынешние крайне-правые занимают то же место, что и крайне-правые в межвоенной Европе. Роберто Фиоре, лидер итальянской партии «Новая сила», говорит, что крайне-правых объединяет «тот факт, что труд, а не капитал, должен быть высшей ценностью»[2]. Отсюда же и идеология третьего пути между капитализмом и коммунизмом, и лозунг национализации банков. В программе Словацкой национальной партии говорится, что она базируется на «трёх программных столпах: национальном, христианском и социальном», - и это очень точное определение всего крайне-правого европейского лагеря наших дней. Крайне-правые партии обыкновенно проводят политику поддержки щедрой системы государственной социальной защиты, то есть фактически имеют левую социально-экономическую программу. Всё это позволяет крайне-правым набирать голоса и за счёт левого электората, обеспокоенного сохранением социалистических завоеваний последнего столетия, весьма богатой социальной государственной системы европейских государств.

Усиление крайне-правых уже стало важнейшей темой европейской политики. Критично настроенные эксперты выдвигают множество версий, объясняющих, почему у этого движения на самом деле нет политического будущего. Чаще всего приводится миф о конце национальных государственностей: мол, крайне-правые хватаются за уходящее прошлое. Но история последних тридцати лет наглядно свидетельствует скорее о прямо обратном. Есть и такая логика: чем больше будет иммигрантский слой населения, тем большую роль он станет играть в политике, мешая тем самым крайне-правым прийти к власти. Действительно, в некоторых регионах это может сработать, но вряд ли везде. Благодаря проведению политики мультикультурализма Европа становится похожей на Америку – то есть страной иммигрантов, и это очень многих в ней не устраивает, причём нередко независимо от их идеологических предпочтений.

Миграционные проблемы уже поставили в центр всей политической жизни вопрос о культурной и национальной идентичности. Однако старые политические силы и идеологии, принятые в послевоенной Европе, так до сих пор и не смогли предложить какие-либо действенные и привлекательные для избирателя решения по её защите. Последние годы во весь рост встала проблема третьего поколения мигрантов: они живут уже у себя на родине, но остаются чужими, поэтому им свойственно желание возвращаться к корням своих культур, общаться только в своей среде и активно отстаивать свою самобытность, в том числе и в религиозной сфере. Этому помогает новая волна мигрантов. Всё более даёт о себе знать и феномен евроислама – формируется особая панъевропейская исламская идентичность. Многие политики и эксперты утверждают, что это уже «безопасный ислам», европеизированный, светский. Но скорее всего дело обстоит прямо обратным образом: он развивается в этнически и культурно чуждой среде, а значит неминуемо должен быть ксенофобичным. И при этом он представляет собой большую силу, ведь носит общеевропейский характер. Исламизм вообще можно рассматривать как продукт вестернизации исламской мысли[3], а здесь, в Европе, этот фактор ещё сильнее.

На фоне беспомощности основных политических сил что-либо предложить избирателю в этой сфере, идёт постепенный процесс освоения и перенятия главным образом правыми партиями ЕС праворадикальных идей. Заметна общая для Европы тенденция: идёт эволюция старых консервативных партий к крайне правым позициям. Этот процесс идёт параллельно с выходом в большую политику уже существующих крайне-правых организаций. Происходит наглядная «хайдеризация»[4] право-консервативной части политического спектра – действительно, консерваторы правеют, пытаются работать на поле крайне-правых. Иногда высказывается мнение, что крайне-правые так и останутся маргиналами, так как умеренно консервативные партии в конкурентной борьбе с ними переймут часть их лозунгов и сохранят большинство за собой. Особенно ярко такая эволюция заметна по центрально-европейским партиям «Право и Справедливость» (Польша) и «Фидес» (Венгрия), причём это примеры очень успешных политических проектов. Однако такой сценарий всё более сомнителен: всё же у усиления этого фланга очень мощные и многофакторные причины. Да и перехват лозунгов – лишь временная технология. Например, призыв к регулированию миграции был важнейшим в предвыборной кампании Николя Саркози в 2007 г., но на деле при нём иммиграция наоборот значительно усилилась.

За ХХ век принципиально изменилось само содержательное наполнение понятия ультраправой политической силы. Старый европейский консерватизм настолько сблизился с либерализмом, что фактически (с приставками нео-) они стали очень близкими комплексами, идеи же старого консерватизма теперь и принято считать радикальными. В наши дни, чтобы быть признанным ультраправым, достаточно выступать против легализации однополых браков или за сохранение национального суверенитета. Понятно, что если такими же мерками судить о событиях времени Второй мировой войны, то «фашистами» следует признать не только союзников Третьего Рейха, но и всех участников антигитлеровской коалиции. Стоит также указать на то, что сами современные крайне-правые настойчиво отрицают свою идейную связь со старыми фашистами и нацистами, и никогда себя с этими идеологиями не ассоциируют. Однако многие наблюдатели задаются вопросом об их генеалогической (исторической) связи и наличии какой либо преемственности.

Вообще, в критике современных крайне-правых господствует утверждение, что они притворяются: говорят одно, но думают наверняка другое, просто не могут выражать всего что думают из-за господствующих норм политкорректности. Так, например, А.В.Шеховцов говорит о двух уровнях идеологии крайне-правых: экзотерическом (официальный, публичный), и эзотерическом (сокрытые истинные цели и идеи, известные лишь узкому числу членов партии)[5]. Крайне-правые, таким образом, нередко представляются как скрытые фашисты, чуть ли не тайные секты гитлеропоклонников.

Надо признать, сравнение крайне-правых с нацистами и фашистами остаётся основным способом по их дискредитации со стороны оппонентов, причём весьма действенным. Этому помогает и то обстоятельство, что ясных определений того, что такое «фашизм» и «нацизм», не содержится даже в текстах Муссолини и Гитлера, что позволяет теперь использовать эти понятия почти как угодно. Есть подозрение, что крайне-правые до сих пор не завоевали симпатии большинства европейских наций именно из-за сохраняющейся ассоциации их с фашистами. Очевидно, что лозунги, выдвигаемые этими партиями, пока что намного популярнее их самих.

Ещё один фактор ограничения их популярности – господствующие нормы политкорректности и требования толерантности, которые эти партии явно нарушают. Однако надо учесть, что все эти нормы и требования всё более ощущаются как искусственно навязанные. В тот момент, когда нарушать их перестанет быть постыдно (а тогда, скорее всего, такие нарушения наоборот войдут в моду), крайне-правые окажутся наверху политической жизни Европы. Шампанская пробка современной европейской политкорректности в какой-то момент вылетит, перевернув всё электоральное поле.

В условиях новой для Европы «встречи с Другим» можно увидеть запуск процессов, казалось, уже давно закончившихся – возрождения или нового формирования этнического самосознания. Либеральные эксперты говорят об угрозе «нового трайбализма», то есть возрождения в Европе этнической ненависти и основанном на нём корпоративизме. Скорее, речь может идти о новой этнизации прежде уже национальных идентичностей. Даже классический пример «политического» пути формирования нации – французская идентичность – будучи усвоенной третьим поколением иммигрантов из Магриба, кажется уже неспособной к интеграции представителей новых миграционных потоков, часто просто отказывающихся от контактов с представителями автохтонной культуры. В результате понятие «быть французом» всё более приобретает этнические черты.

Проявил себя и другой путь возрождения этничности – через развитие регионального самосознания, а возможно и формирование малых наций. Как пишет Рене Монза: «возможно быть французом и арабом или чернокожим французом, но гораздо труднее быть арабом и нормандцем или чернокожим провансальцем»[6]. Так, старая европейская идентичность ещё сохранилась на региональном уровне, демонстрирует тягу к возрождению, а, возможно, в скором времени и к политическому оформлению. Распад старых европейских наций может пойти путём не создания «анациональных регионов» типа современной Воеводины, а, наоборот, через всплеск «малого» этнонационализма. А в таком случае, т.н. этноцентризм, являющийся, по утверждению многих исследователей, общим отличительным свойством современных крайне-правых идеологий в Европе, оказывается на гребне общеевропейских изменений.

Обвиняемые в том, что они являются, по сути, призраками из прошлого, наследниками фашизма, сторонниками якобы уходящего принципа nation-state, крайне-правые являются единственными, кто открыто говорит с парламентских трибун о происходящих в Европе переменах примерно то же, что многие европейцы говорят между собой в частных беседах. И по крайней мере в одном отношении крайне-правые оказываются не только не «голосом прошлого», но и, наоборот, наиболее современной политической силой. В наше время не только в науке, но и в сознании широких слоёв населения постепенно утверждается цивилизационный взгляд, нарушающий прежде принятую на Западе универсалистскую картину мира. Крайне-правые партии сейчас – единственные в Европе, кто открыто говорит на этом понятийном языке и заявляет об идущем противостоянии цивилизаций. Вопрос, правда, стоит скорее так: смогут ли многочисленные мигранты убедить современных постхристианских европейцев в наличии всё же особого западнохристианского характера их цивилизации, или нет? Все другие трактовки европейской самости оставляют Европу открытой для приёма новых миграционных волн.

За постепенным возвышением голоса правоконсервативных в европейской политике можно разглядеть и приближающийся конец послевоенной эпохи западной истории – времени господства тех норм политически допустимого, которые были заданы эффектом послевоенного осуждения идеологий стран гитлеровской коалиции. И дело здесь вовсе не в возвращении фашизма с нацизмом. Проблема в том, что с осуждением этих идеологий Запад отказался от целого спектра идей, которые прежде столетиями составляли его цивилизационный облик. Сколь бы ни был преступен нацизм, но он был органичен Западной цивилизации, он возник не как случайное отклонение, а скорее наоборот, как довольно логичное развитие свойств западной цивилизации. Отказ от них, довольно быстро привёдший Европу и к моральному осуждению всей своей многовековой колониальной политики, задал односторонний перекос в сторону одного идеологического поля – леволиберального. Являясь, наверное, в не меньшей степени порождением западной культуры, оно, тем не менее, выражает лишь некоторую её сторону, причём даже менее исторически укоренённую. Не будучи дополнено правым традиционалистским полем, оно превратило Европу в пространство весьма своеобразного идеологического эксперимента, в чём-то напоминающего коммунистический эксперимент в СССР. Европа постепенно скатилась к самоотрицанию. Вот уже тридцать-сорок лет как идеология дополнилась прямыми и всё более масштабными практиками. Их результатом может стать гибель западной цивилизации по крайней мере на территории Европы, её замещение миром ислама. Хотя более вероятный сценарий – победа исламистских проектов в некоторых частях Европы, и жёсткая крайне-правая реакция в других её регионах.

Всё ещё сохраняемый маргинальный статус крайне-правых обусловлен не только слабо обоснованными попытками представить их наследниками фашизма и нацизма. Проблема в том, что они и вправду принципиально антисистемны для современной Европы. Их призыв к прагматическому отбору иммигрантов на основе критерия экономической рациональности подрывает всю базовую идеологию Евросоюза. Ведь политика по привлечению мигрантов имеет в ЕС основания главным образом ценностные, а не прагматические. Крайне-правые своим призывом к экономической целесообразности на деле выступают против культа исторической вины за фашизм или колониализм, который является идеологической основой политики открытых дверей[7].

Да, трудно спорить со справедливостью признания этой вины, но современные праворадикалы этого и не делают. Вместо этого они указывают на губительность для общества проводимой политики. Это не моральная оппозиция, а прагматическая. Но, имея традиционалистский аспект, она отсылает к старой европейской идентичности и религии, и оказывается всё более привлекательной для представителей самых разных социальных сред.

Определённый шанс избежать участия в этих процессах есть у народов Центральной и Юго-Восточной Европы. Будучи присоединены к Евросоюзу довольно недавно, они до сих пор не стали его органической частью. Немалым своеобразием обладают и крайне-правые «новой» Европы, но всё же и здесь мы наблюдаем общие для всего объединения процессы.

Прежде ультраправые Центральной Европы отличались от западных тем, что их мало волновали вопросы инокультурной иммиграции, здесь её просто не было. Ксенофобский вектор местных крайне-правых был направлен на собственные меньшинства (цыган в Румынии, турок в Болгарии, венгров в Словакии и т.д.). Однако с 2015 г. иммигрантская тематика стала действительно общеевропейской. Да, пока что эти страны пытаются отстоять своё своеобразие в этой сфере, ссылаясь на возможный поток беженцев с Украины и угрозу России, но с западной стороны уже прозвучал жёсткий отказ принимать такие аргументы.

Одновременно в «новой Европе» растут настроения разочарования в проекте европейской интеграции. Однако здесь евроскептицизм особенный. Эти народы хотели вернуться в Европу, но в другую, ту, из которой они были вынуты – межвоенную, национальную, право-консервативную, а не современную глобалистскую[8]. Теперь же здесь наблюдается явное разочарование, подогреваемое ещё и экономическим провалом ЕС в ряде присоединённых стран, а также появлением в них новых, прежде неожидаемых проблем, связанных именно с ЕС.

Для Центральной Европы не характерен комплекс вины за фашизм или колониализм. Он не свойственен даже восточным немцам. Такова была политика СССР – вся вина за злодеяния прошлого возлагалась на «буржуазные антинациональные» элиты, но не на простой народ. Этим местные народы сильно отличаются от западноевропейцев, что проявляется и в том, что они выступают с более открытой критикой миграционной политики ЕС. Немалую роль здесь играют и реваншистские настроения касательно результатов Второй мировой войны, всё растущее и уже ставшее фактически официальным желание пересмотреть идеологический аспект её результатов. Всё это так или иначе подготавливает на идейном уровне выход из полноценного участия в современном формате евроинтеграционного процесса.

Наметился и всё растущий раскол между европейскими странами по геополитическим вопросам, и в первую очередь по отношению к России. И здесь крайне-правые вновь играют очень заметную роль. Понятно, что их стремление утвердить иную модель европейской интеграции, перейти к «сотрудничеству суверенных государств», разрушает всю систему западной политики. Ведь теперь это видится и как задача вывести Европу из-под подчинения США и ради этого сблизиться с Россией. Уже упоминавшийся Роберто Фиоре, лидер итальянской ультраправой партии «Новая сила», говоря об общих чертах представителей его политического лагеря в Европе, отмечает: «Нас объединяет общая борьба против банков, иммиграции. Мы работаем в пользу европейской христианской идентичности. Я хочу отметить очень важную общую позицию: мы считаем, что пришло время перестать следовать за США, настала пора наконец-то вступить в общий диалог с Россией»[9].

Крайне-правые почти по всей Европе усмотрели в современной России страну, защищающую традиционные семейные и христианские ценности, и готовы признать за ней лидерство в этой сфере. В таком аспекте Россия видится уже не как антизападная держава, а наоборот, как хранительница Западной цивилизации. Россия видится страной, где торжествуют традиционные семейные и христианские ценности[10]. Как сказал Габор Вона, лидер венгерской ультраправой партии «Йоббик», Россия «бережёт традиции и не следует культуре денег и масс»[11]. Популярна и тема противостояния в России гей-лобби.

Последние годы стало налаживаться сотрудничество официальной России и европейских крайне-правых. Оно вполне реальное: например, международные наблюдатели на референдуме в Крыму были представлены в основном представителями крайне-правых европейских партий и организаций. Примечательно, что в русско-украинском конфликте крайне-правые ЕС в основном оказались именно на российской стороне, отстранившись от казалось бы идейно близких украинских националистов. Это неудивительно, так как идейная близость лишь кажущаяся. Украинство является ультраправой идеологией, созданной в конце XIX – первой половине ХХ века одновременно с европейскими фашизмом и нацизмом. Оно несёт в себе все те свойства крайне-правых идеологий того времени, которые очень чётко отвергаются современными крайне-правыми. Более того, такие связи воспринимаются ими как порочащие.

Однако есть и некоторый парадокс в их сотрудничестве с Россией: защитницей национального мира представляется страна, официальной идеологией которой является принципиальное отвержение национального принципа своей государственности. Однако несомненно и наличие некоторых объективных оснований для такой симпатии: современная Россия действительно не склонна поддерживать те явления в западной (и вообще мировой) политике, резкими оппонентами которых выступают европейские крайне-правые.

Скорее, здесь речь идёт о готовности оппонировать той системе господства леволиберальных ценностей, которая утвердилась в послевоенной Европе, и защищать старые формы национального самосознания и традиционные ценности. Кажется, впервые идеи европейской идентичности приобрели сильный пророссийский тренд, и у этого наверняка будут большие последствия.

Опубликовано в: Вопросы национализма, 2015 №3(23), с.38-45.