Прежде всего, весть о присуждении Нобелевской премии по литературе (!) белорусско-украинской русскоязычной русожорке Светлане Алексиевич наводит на мысль филологического характера. Этак до иноязычных проще донести смысл распространившейся в последние годы русской идиомы «до мышей», происходящей от неприличного анекдота о неблагополучной наследственности. Ладно уж премия мира – мало ли каким жуликам присуждали оную, ибо «целесообразно». Всё-таки премию по литературе через раз присуждали поныне читаемым крупным писателям, а если не им, то крепким литературным господам. Достаточно перечесть злую статью В.В. Кожинова «Нобелевский миф» (1991), чтобы понять: те, кого «змей Горыныч» позднесоветского литпроцесса считал «заведомо менее значительнее» иных ненаграждённых либо «литературными фокусниками» – фигуры вполне замечательные. В конце концов, можно любить или не любить, считать великим поэтом или мастеровитым версификатором и удачливым клакер-шоффэром собственной славы что состоявшегося нобелевского лауреата Бродского, что несостоявшегося (согласно кожиновской версии) лауреата Вознесенского, но это несомненно крупнейшие фигуры русской, а следовательно – и мировой литературы своего времени.
Если же подходить к проблеме объективности Нобелевской премии с другой затронутой Кожиновым стороны: обделённости ею немалого числа несомненно лучших писателей и особо – тщательно обходимых ею русских (при бросании кости тем, кого нобелевская общественность на тот момент сочла диссидентом), то редкие русские награждённые и вовсе предстают, как один, титанами. Бунин велик, хоть пофамильное перечисление сопоставимых с ним фигур из русской литературы тех лет у того же злого Кожинова заняло несколько строк. Ниспровержение авторитета пастернаковской поэзии и «Доктора Живаго» само по себе может быть продуктивнейшей методой познания старой русской литературы и борьбы за новую, но даже если считать культ Пастернака помехой, эта помеха лежит свинцово тяжело. То же самое можно сказать о Шолохове: сколько ни сомневайся, написал ли Шолохов «Тихий Дон» и был ли он Шолоховым 1905 г. р., но наглость высказывания о «картонных тихих донцах» простительна лишь ещё одному несостоявшемуся нобелевскому лауреату, как раз и достойному возглавить список русских литературных гениев без шведских лавров. Соотношение между Солженицыным-писателем и Солженицыным-общественным деятелем спорно, однако в том, что крупнейшая фигура русской общественной жизни 1960-2000-х гг. – ещё и крупный писатель, сомневаться не приходится. Нам бы сейчас таких инакомыслящих – и не только в России… Бродского можно, уподобляясь Кожинову, не жаловать, но львиная доля русскоязычной пишущей и читающей стихи общественности по-прежнему думает иначе.
И вот Алексиевич. Писатель газет. Помесь Политковской с Новодворской. Химический запах перестроечного «Огонька», его тошнотворный изоряд. Перестроечные толстые журналы, изжившие себя ещё раньше перестройки. Деградировавшая после Щекочихина «Новая газета». Ежу понятно: Алексиевич приветили не за её писания (мне отнюдь не хотелось бы брать за точку отсчёта Улицкую, это не мой фасон, но одну Улицкую не сшить и из десятка Алексиевичей). Приветили и не за многолетнее бодание с «батькой» – Лукашенко этим господам пора прикормить, чтобы разделать с наибольшей неприятностью для России. Приветили за конкретное послемайданное «Россию ненавижу!», за готовность принять посильное (пускай бесполезное) участие в обсуждениях, как бы эту страшную и неправильную страну половчее ошельмовать, изолировать, придушить, расчленить.
Могли бы приветить и какого-нибудь поганого украинского письменника, вроде Оксаны Забужко. Но понятно: украинский письменник – отрезанный ломоть, Украину затем и отрезали, чтобы самый сочный кусок засушенной совдепом России пошёл бы ядовитой плесенью. В мировой политике «калинова мова» затем и нужна, чтобы свихивать мозги насельникам крупнейших промышленных и научных центров расчленённой страны: нет Одессы, одно время третьего города Российской империи – есть вымирающая Одеса, в которой бесчинствуют горные кретины и непотребные девки.
Алексиевичи сейчас нужнее мовяных Забужек. Нужно показать, что как бы русская литература может существовать не только вне России, но и против России. Против уже не в смысле диссидентства, а в военном режиме. Есть, разумеется, те же Улицкие, Быковы (смех), Акунины (слёзы), но разбираться в них – это опасный экскурс внутрь России: сразу же выяснится, что там существуют и пользуются немалым успехом весьма неполиткорректные авторы, вполне сопоставимые с Грассом или Бёллем. Ведь, когда спала советская шелуха, выяснилось, что Солженицын и Бродский – отнюдь не враги России, а сделать на час врага из Пастернака смог только совдеповский идиотизм в сочетании с провокаторской подлостью. Русская литература остаётся пускай источенной, но горой. Приходится натужно изображать, что всё же значительнее болотная мышь, ибо политически подкована. Кое-кто из лауреатов последних лет с нею сравним, но с РУССКИМИ лауреатами ставить её на одну доску невозможно. В нелепой псевдолитературной коллизии проявляется как особая глупость и гадостность нынешнего «крестового похода против путинизма» (напомним, аккурат намедни стокгольмская епископша-лесбиянка настоятельно попросила убрать с церкви стокгольмского порта неполиткорректные кресты), так и особая решительность этого «последнего и решительного боя», и недооценивать эту Геростратову решительность смерти подобно.
Фактически речь идёт о том, что Россию вычёркивают из бытия, а русских заменяют белорусами, украинцами, а ещё немного – поморами и прочими сибиряками. Записывание всех выдающихся деятелей России в украинцы, если они только родились на территории нынешней УССР – лишь первый приступ. Дальше мы узнаем о «великом поморе», а то и о «северном украинце» Ломоносове, от москалей умученном. На месте российских либеральных коллег, поздравляющих майданную соловьиху Алексиевич и даже сколь угодно презирающих «эту страну», я бы тревожно прикинул: не следует ли из этого конъюнктурного «Нобеля» прямо, что наследницей Пастернака и Бродского (чёрт уж с советским Шолоховым да с черносотенцами Буниным и Солженицыным!) назначают не их, московских и питерских интеллигентов, а змагаров, да и свидомитов (которые, как известно, изъясняться предпочитают отнюдь не на своём боёвом жаргоне)? Нет ли здесь намёка по адресу российской коллективной Улицкой? «Если вы будете скакать так же вяло, мы найдём нашему Пастернаку другую вдову». Хваткие российские приватизаторы русской культуры рискуют обнаружить, что Пастернак – еврейско-общечеловеческий писатель, вроде Кафки. «Доктор Живаго» – американский фильм. Толстой и Достоевский – представители погибшей цивилизации. А русский язык принадлежит свидомой молоди из КГУ им. Шевченко. Что здесь странного? Если читатель имеет счастье ещё не столкнуться с обещаниями упоротых киевских революционеров написать новую русскую литературу, то не поверю, будто ему хотя бы на сетевых просторах не попадались интеллигентные люди из Хайфы или с Брайтона, убеждённые, что русская культура не имеет никакого отношения к «этому народу», а в «этом» смысле русскими могут быть только водка, грязь (почему-то у них заскок на водке и грязи), фашизм и отчего-то лапти. Новые российские эсеры напрасно надеются, что необольшевиствующие петлюровцы и заокеанские неотроцкисты обойдутся с ними по-братски и сольются в революционном экстазе. Доносчику первый кнут, перебежчику – первая зуботычина, Алексиевич – б. русская литература. Глупость и лицемерие нынешнего нобелевского выбора попахивают заявкой на "окончательное решение русского вопроса". Да, такие решения обходятся дорого и самим вершителям.
Другой политический вывод из коллизии с Нобель-пшиком (а неполитической, литературной частью тут и не пахнет) состоит в том, что мы слишком долго путали (не без чужой зловредной помощи) антисоветчину и русскую контрреволюцию. Глядя на корчи антисоветских дураков и уродов, довольно просто согласиться с едкими шутками вроде той, что хуже советчиков только антисоветчики, а там и договориться до того, что антисоветизм-де – худшая форма русофобии. Увы, слишком многие, кто могли бы с этим поспорить на жизненных примерах, даже потомства по себе не оставили. (Замечу только, что одна из бесчисленных заслуг советчиков по умалению и корёженью всего русского, обещавшего быть грандиозным - в том, что вынашивавшийся после 9 мая 1945 года замысел отечественной научной и литературной премии, не менее чтимой и более объективной, чем Нобелевская, вышел в конце концов Международной Сталинской премией "За укрепление мира между народами", причитавшейся не столько умным, сколько верным и беззубым).
Да, Солженицын – не антисоветчик, он (с определённого, выстраданного этапа своего развития) – русский контрреволюционер. Когда это стало очевидным, серьёзную часть его творчества и воззрений стали замалчивать или осмеивать. Сегодня русским («Русскому миру!» – кривляются советские уродцы-антисоветчики из курилок и с кухонек) противопоставлены легионы антисоветских бесов с жирными клеймами «Made in USSR». Советских-антисоветских поганцев будут превозносить до небес всеми вообразимыми способами, а русских, попробуй они лишь нащупать путь к национальной контрреволюции – как уже было показано, готовы расстреливать из артиллерийских стволов. И выбора особого нет, как ни цепляйся за расползающуюся по швам (и не только в России) «стабильность»: либо ты за антисоветчину, то есть за эсеровщину и петлюровщину, совершенно не скрывающие, что цель их – вычеркнуть Россию из истории, отдать ключи от несправедливо разрежённого русского пантеона Алексиевичам и Забужкам, либо ты за русскую контрреволюцию, полагающую, что писателям «Новых газет» светит и греет то же место, что Михаилу Покровскому и Емельяну Ярославскому.
